Неточные совпадения
Все другие сидели смирно, безмолвно, — Самгину казалось уже, что и от
соседей его исходит запах клейкой сырости. Но раздражающая скука, которую испытывал он до
рассказа Таисьи, исчезла. Он нашел, что фигура этой женщины напоминает Дуняшу: такая же крепкая, отчетливая, такой же маленький, красивый рот. Посмотрев на Марину, он увидел, что писатель шепчет что-то ей, а она сидит все так же величественно.
Он уж прочел несколько книг. Ольга просила его рассказывать содержание и с неимоверным терпением слушала его
рассказ. Он написал несколько писем в деревню, сменил старосту и вошел в сношения с одним из
соседей через посредство Штольца. Он бы даже поехал в деревню, если б считал возможным уехать от Ольги.
Но если заедет к ней гость, молодой какой-нибудь
сосед, которого она жалует, — Татьяна Борисовна вся оживится; усадит его, напоит чаем, слушает его
рассказы, смеется, изредка его по щеке потреплет, но сама говорит мало; в беде, в горе утешит, добрый совет подаст.
Ничто не возбуждало моего сочувствия, и все
рассказы разных анекдотов о
соседях, видно очень смешные, потому что все смеялись, казались мне незанимательными и незабавными.
Исключение насчет «на чай» прислуге он делал только за этим почетным столом, чтоб не отставать от других. Здесь каждый платил за себя, а Савва Морозов любил шиковать и наливал
соседей шампанским. От него в этом не отставал и Савва Мамонтов. Мне как-то пришлось сидеть между ними. Я слушал с интересом
рассказ Мамонтова о его Северном павильоне справа, а слева — Савва Морозов все подливал и подливал мне «Ау», так как Бугров сидел с ним рядом и его угощал Морозов.
Насупротив их сидел в красном кафтане, с привешенною к кушаку саблею, стрелец; шапка с остроконечною тульею лежала подле него на столе; он, также с большим вниманием, но вместе и с приметным неудовольствием слушал купца,
рассказ которого, казалось, производил совершенно противное действие на
соседа его — человека среднего роста, с рыжей бородою и отвратительным лицом.
В другой раз, за обедом у одного из почетнейших лиц города, я услышал от
соседа следующий наивный
рассказ о двоеженстве нашего амфитриона.
Дорогой он рассказывал мне о Кавказе, о жизни помещиков-грузин, о их забавах и отношении к крестьянам. Его
рассказы были интересны, своеобразно красивы, но рисовали предо мной рассказчика крайне нелестно для него. Рассказывает он, например, такой случай: К одному богатому князю съехались
соседи на пирушку; пили вино, ели чурек и шашлык, ели лаваш и пилав, и потом князь повёл гостей в конюшню. Оседлали коней.
Удэхейцы на реке Ботчи вымерли, но среди
соседей их на Копи и Самарге долго еще ходили
рассказы о том, как «омо лоца» (один русский) попал к удэхейцам и как от него погибло все стойбище.
Это первое путешествие на своих (отец выслал за мною тарантас с тройкой), остановки, дорожные встречи, леса и поля, житье-бытье крестьян разных местностей по целым трем губерниям; а потом старинная усадьба, наши мужики с особым тамбовским говором,
соседи, их нравы, долгие
рассказы отца, его наблюдательность и юмор — все это залегало в память и впоследствии сказалось в том, с чем я выступил уже как писатель, решивший вопрос своего „призвания“.
Скорее деньги Иоганна фон Ферзена, чем еще только расцветшая красота его дочери Эммы за несколько лет до того времени, к которому относится наш
рассказ, сильно затронули сердце
соседа и приятеля ее отца, рыцаря Эдуарда фон Доннершварца, владельца замка Вальден, человека хотя и молодого еще, но с отталкивающими чертами опухшего от пьянства лица и торчащими в разные стороны рыжими щетинистыми усами.
«Девчонка-звереныш», как прозвали Дашу
соседи, служила темой бесчисленных и непрерывных
рассказов, тем более, что сам ее отец Николай Митрофанович с горечью жаловался на дочь всем встречным и поперечным и выражал недоумение, в кого она могла уродиться.
Барышня и с ними была кротка и ласкова, и их
рассказы об этом ставили в тупик даже
соседей, которые решили бесповоротно, что «чертово отродье» обошла «большую генеральшу», как называли они Глафиру Петровну Салтыкову, как обошел предполагаемый отец «Дашутки-звереныша» — «кровавый старик» — вельмож и знатных господ, которые его, «колдуна», похоронили со всеми христианскими почестями.
Зато как скучен я бывал,
Когда сырой туман осенний
Поля и дальние деревни,
Как дым свинцовый, одевал,
Когда деревья обнажались
И лился дождь по целым дням,
Когда в наш дом по вечерам
Соседи шумные сбирались,
Бранили вечный свой досуг,
Однообразный и ленивый,
А самовар, как верный друг,
Их споры слушал молчаливо
И пар струистый выпускал
Иль вдруг на их
рассказ бессвязный
Какой-то музыкою странной.
Скорее деньги Иоганна фон-Ферзен, чем еще только расцветшая красота его дочери Эммы за несколько лет до того времени, к которому относится наш
рассказ, сильно затронули сердце
соседа и приятеля ее отца, рыцаря Эдуарда фон-Доннершварца, владельца замка Вальден, человека хотя и молодого еще, но с отталкивающими чертами опухшего от пьянства лица и торчащими в разные стороны рыжими щетинистыми усами.
Соседи не замедлили передать ему
рассказы о прежнем хозяине дома, но эти
рассказы, подтверждаемые находками, не испугали храброго воина, и он заметил передававшему ему
рассказ о «кровавом старике...
Все это, повторяем, возмущало
соседей, и
рассказы о ее молодечестве, а кстати и беспутстве, преувеличенные и разукрашенные, ходили по Сивцеву Вражку, хотя участие девиц в кулачных боях не было в то время совершенно исключительным явлением. Молва о ней, как о «выродке человеческого рода», «звере рыкающем», «исчадьи ада», «чертовой дочери» снежным комом катились по Москве.