Неточные совпадения
Но была ли это вполне тогдашняя беседа, или он присовокупил к ней в записке своей и из прежних бесед с учителем своим, этого уже я не могу решить, к тому же вся речь
старца в записке этой ведется как бы беспрерывно, словно как бы он излагал жизнь свою в виде повести, обращаясь к друзьям своим, тогда как, без сомнения, по последовавшим
рассказам, на деле происходило несколько иначе, ибо велась беседа в тот вечер общая, и хотя гости хозяина своего мало перебивали, но все же говорили и от себя, вмешиваясь в разговор, может быть, даже и от себя поведали и рассказали что-либо, к тому же и беспрерывности такой в повествовании сем быть не могло, ибо
старец иногда задыхался, терял голос и даже ложился отдохнуть на постель свою, хотя и не засыпал, а гости не покидали мест своих.
В чудесную силу
старца верил беспрекословно и Алеша, точно так же, как беспрекословно верил и
рассказу о вылетавшем из церкви гробе.
Скитские
старцы не представляли себе по чужим
рассказам бедствие в таких размерах.
— Возвратимтесь к
рассказу, — прервал его Балалайкин, обязательно поспешая мне на выручку против дальнейших репримандов
старца, у которого начала уже настолько явственно выступать на лице такса, что я без всяких затруднений прочитал...
Чем кончу длинный мой
рассказ?
Ты угадаешь, друг мой милый!
Неправый
старца гнев погас;
Фарлаф пред ним и пред Людмилой
У ног Руслана объявил
Свой стыд и мрачное злодейство;
Счастливый князь ему простил;
Лишенный силы чародейства,
Был принят карла во дворец;
И, бедствий празднуя конец,
Владимир в гриднице высокой
Запировал в семье своей.
Это — маленькая историйка, но я думаю, что ее тоже, пожалуй, можно примкнуть к
рассказам «о трех праведниках». Так говорил мне почтенный
старец, со слов которого я записал
рассказ об иноках кадетского монастыря, а теперь в виде post-scriptum записываю еще одно последнее сказание.
— Задолго до Никоновой порухи было на Руси ляхолетье… — начал
рассказ свой
старец Иосиф.
Но Василий Борисыч человек молодой, к тому ж за скиты и за всяко духовное дело стоит через меру, оттого и тешился над ним Патап Максимыч, оттого и поддразнивал его затейными
рассказами про житье-бытье
старцев и келейниц лесов Чернораменских.
— Тут вышло что-то странное, — отвечал Денисов. — Все это было так еще недавно, и много людей, видевших его и говоривших с ним, еще живы;
рассказы их противоречивы. Понять нельзя… Кто говорит, что пробыл он с людьми Божьими только шесть дней, кто уверяет, что жил он с ними три года; а есть и такие, что уверяют, будто
старец жил с ними целых двенадцать лет, отлучаясь куда-то по временам.
Между араратскими много ходит
рассказов про чудеса иерусалимского
старца, даже про чудеса царя Максима.
Вечером долго сидели за чайным столом. Шли разговоры веселые, велась беседа шутливая, задушевная. Зашла речь про скиты, и Патап Максимыч на свой конек попал — ни конца, ни краю не было его затейным
рассказам про матерей, про белиц, про «леших пустынников», про бродячих и сидячих
старцев и про их похожденья с бабами да с девками. До упаду хохотал Сергей Андреич, слушая россказни крестного; молчала Аграфена Петровна, а Марфа Михайловна сказала детям...
Правда, мы немало также встречаем у Толстого благочестивых
старцев и добродетельных юношей, в них любовь и самоотречение как будто горят прочным, из глубины идущим огнем, но образы эти обитают лишь в одной резко обособленной области толстовского творчества — в его «народных
рассказах».
Также и напоминанием Ивану Ильичу об «истинно хорошей жизни» является не благочестивый какой-нибудь
старец из народного
рассказа, не доброжелательный юноша Памфилий — ходячий труп, набальзамированный ароматами всех христианских добродетелей.
Старца Малахию мы никогда вблизи не видали, кроме того единственного случая, о котором наступит
рассказ.
Костя был сын троюродного племянника генеральши, а Маша — дочь чуть ли не четвероюродной племянницы. И мальчик, и девочка были сироты и взяты Глафирой Петровной в младенчестве. Дети были неразлучны, и вместе, Костя ранее, а Маша только в год нашего
рассказа, учились грамоте и Закону Божию у священника церкви Николы Явленного, благодушного
старца, прозвавшего своих ученика и ученицу: «женишек и невестушка». Это прозвище так и осталось за детьми.
О господи! положи на уста мои хранение. Когда-нибудь, если удастся, расскажу все, что я про них слышал от девяностолетнего
старца, [От него ж узнал я историю молдаванской княжны Лелемико. (Примеч. автора.)] которому тайны их жизни были известны, как его собственная спальня. А теперь станет ли меня управиться и с настоящим
рассказом!