Неточные совпадения
— Вот смотрите, в этом месте уже начинаются его земли, — говорил Платонов, указывая на поля. — Вы увидите тотчас отличье
от других. Кучер, здесь возьмешь дорогу налево. Видите ли этот молодник-лес? Это — сеяный. У другого в пятнадцать
лет не поднялся <бы> так, а у него в восемь
вырос. Смотрите, вот лес и кончился. Начались уже хлеба; а через пятьдесят десятин опять будет лес, тоже сеяный, а там опять. Смотрите на хлеба, во сколько раз они гуще, чем у другого.
Когда б не
от него
расти помеха мне,
Я в
год бы сделалось красою сей стране,
И тенью бы моей покрылась вся долина...
Не раз содрогнешься, глядя на дикие громады гор без растительности, с ледяными вершинами, с лежащим во все
лето снегом во впадинах, или на эти леса, которые
растут тесно, как тростник, деревья жмутся друг к другу, высасывают из земли скудные соки и падают сами
от избытка сил и недостатка почвы.
Я, лично,
рос отдельно
от большинства братьев и сестер (старше меня было три брата и четыре сестры, причем между мною и моей предшественницей-сестрой было три
года разницы) и потому менее других участвовал в общей оргии битья, но, впрочем, когда и для меня подоспела пора ученья, то, на мое несчастье, приехала вышедшая из института старшая сестра, которая дралась с таким ожесточением, как будто мстила за прежде вытерпенные побои.
В девяностых
годах прошлого столетия разбогатевшие страховые общества, у которых кассы ломились
от денег, нашли выгодным обратить свои огромные капиталы в недвижимые собственности и стали скупать земли в Москве и строить на них доходные дома. И вот на Лубянской площади, между Большой и Малой Лубянкой,
вырос огромный дом. Это дом страхового общества «Россия», выстроенный на владении Н. С. Мосолова.
Хотя дух
от целой тетеревиной выводки весьма силен и даже тупая собака горячо ищет по ее следам, но знойное время
года много ей мешает: по ранним утрам и поздним вечерам сильная
роса заливает чутье, а в продолжение дня жар и духота скоро утомляют собаку, и притом пыль
от иных отцветших цветков и засохших листьев бросается ей в нос и также отбивает чутье, а потому нужна собака нестомчивая, с чутьем тонким и верхним, Не имеющая же этих качеств, разбирая бесчисленные и перепутанные нити следов, сейчас загорится и отупеет, ибо тетеревята бегают невероятно много.
Это была маленькая, худенькая девочка,
лет семи-восьми, не больше, одетая в грязные отрепья; маленькие ножки ее были обуты на босу ногу в дырявые башмаки. Она силилась прикрыть свое дрожащее
от холоду тельце каким-то ветхим подобием крошечного капота, из которого она давно уже успела
вырасти.
— Ежели даже теперича срубить их, парки-то, — продолжал Лукьяныч, — так
от одного молодятника через десять
лет новые парки
вырастут! Вон она липка-то — робёнок еще! Купят, начнут кругом большие деревья рубить — и ее тут же зря замнут. Потому, у него, у купца-то, ни бережи, ни жаления: он взял деньги и прочь пошел… хоть бы тот же Осип Иванов! А сруби теперича эти самые парки настоящий хозяин, да сруби жалеючи — в десять
лет эта липка так выхолится, что и не узнаешь ее!
Но
росла ее тревога. Не становясь
от времени яснее, она все более остро щекотала сердце предчувствием чего-то необычного. Порою у матери являлось недовольство сыном, она думала: «Все люди — как люди, а он — как монах. Уж очень строг. Не по
годам это…»
«Крестьяне
год от году беднеют, помещики также; а рядом с этим всеобщим обеднением
вырастают миллионы, сосредоточенные в немногих руках».
Тому мужу ее ныне
от роду будет
лет сорок, лицом сухощав, во рту верхнего спереди зуба нет, который он выбил саласками34, еще в малолетстве в игре, а
от того времени и доныне не
вырастает.
И так много
лет набивала она бездонную, неустанно жевавшую пасть, он пожирал плоды ее трудов, ее кровь и жизнь, голова его
росла и становилась всё более страшной, похожая на шар, готовый оторваться
от бессильной, тонкой шеи и улететь, задевая за углы домов, лениво покачиваясь с боку на бок.
Мигаев. Из каких же доходов, ваше сиятельство? Где взять прикажете? И так
год от году на них цена
растет; а сборы все хуже да хуже. Платим жалованье, очертя голову, точно миллионщики. Разве исполу, ваше сиятельство?
Впрочем, еще раз она появилась. В руках у нее был сверток — два фунта масла и два десятка яиц. И после страшного боя я ни масла, ни яиц не взял. И очень этим гордился, вследствие юности. Но впоследствии, когда мне приходилось голодать в революционные
годы, не раз вспоминал лампу-«молнию», черные глаза и золотой кусок масла с вдавлинами
от пальцев, с проступившей на нем
росой.
Взглядывая на эту взъерошенную, красную
от выпитого пива фигуру Муфеля, одетого в охотничью куртку, цветной галстук, серые штаны и высокие охотничьи сапоги, я думал о Мухоедове, который никак не мог перелезть через этого ненавистного ему немца и отсиживался
от него шесть
лет в черном теле; чем больше пил Муфель, хвастовство и нахальство
росло в нем, и он кончил тем, что велел привести трех своих маленьких сыновей, одетых тоже в серые куртки и короткие штаны, и, указывая на них, проговорил...
— Сыновья, друг сердечный, старший, волей божьею на Низу холеркой помер, а другого больно уж любил да ласкал, в чужи люди не пускал, думал, в старые наши
годы будут
от него подмоги, а выходит, видно, так, что человек на батькиных с маткой пирогах хуже
растет, чем на чужих кулаках — да!
— Каждый человек поставлен на линию, — подтвердил он, — вот что. Как же теперь понимать, за что отвечать человеку? Шел два
года назад арестант один, так тот так понимает, что ничего этого нет. Помер человек, и кончено. Больше ничего. Все одно — как вот дерево:
растет, качается, родится
от него другая лесина. Потом, например, упадет, согниет на земле — и нету… И
растет из него трава. Ну, опять на это я тоже не согласен…
А
от нее он узнал, что она
выросла в Петербурге, но вышла замуж в С., где живет уже два
года, что пробудет она в Ялте еще с месяц и за ней, быть может, приедет ее муж, которому тоже хочется отдохнуть.
Княгиня. Нет, не могу больше ждать. (К Николаю Ивановичу.) Ну, что же, уговорили его? Согласен? Боря, голубчик. Ведь ты пойми, что мне терпеть. Тридцать
лет одной жизни для тебя.
Растить, радоваться. И когда все готово, сделалось, вдруг отказаться
от всего! Тюрьма, позор. Да нет. Боря!
Обильно
растёт его мысли зерно,
Как в поле ячмень золотистый;
Проснулось, что в сердце дремало давно —
Что было
от лет и
от скорбей темно,
Воскресло прекрасно и чисто.
А если подумать еще о том, что о каждом из нас и помина не было, когда за сто, за тысячи, за много тысяч
лет жили на земле такие же люди, как и я, так же рожались,
росли, старелись и умирали, что
от миллионов миллионов людей, таких же, как я теперь, не только костей, но и праха
от костей не осталось, и что после меня будут жить такие же, как я, миллионы миллионов людей, из моего праха
вырастет трава и траву поедят овцы, а овец съедят люди, и
от меня никакой ни пылинки, ни памяти не останется!
На местах пожарищ
выросли тонкоствольные березняки в возрасте
от пятнадцати до двадцати
лет.
Какой это человек был по правилам и по характеру, вы скоро увидите, а имел он в ту пору состояние большое, а на плечах
лет под пятьдесят, и был так дурен, так дурен собою, что и рассказать нельзя: маленький, толстый, голова как пивной котел, седой с рыжиною, глаза как у кролика, и рябь
от оспы до того, что даже ни усы, ни бакенбарды у него совсем не
росли, а так только щетинка между желтых рябин кое-где торчала; простые женщины-крестьянки и те его ужасались…
Капитану было известно кое-что из прошедшего Теркина. Об ученических
годах они не так давно говорили. И Теркин рассказывал ему свою школьную историю; только вряд ли помнил тот фамилию «аспида». Они оба учились в ту эпоху, когда между классом и учителями такого типа, как Перновский,
росла взаимная глухая неприязнь, доводившая до взрывов. О прежних
годах, когда учителя дружили с учениками, они только слыхали
от тех, кто ранее их на много
лет кончали курс.
От женского пола не видал я никакого порочного влияния даже и в те
годы, когда из отрока
вырастал в юношу.
А решенье-то выслали после пожару на восьмой
год; той порой лес-от подгнил, ветром его повалило, и остались одне гнилые колоды; лежат комлем вверх и новому лесу
расти не дают, корни-то выворотило, землю
от того всю изрыло.
Княжна стала подрастать;
росла и Танюша, и определена была к ней в число сенных девушек. Не изменилась к ней с
летами княжна Евпраксия, так и осталась она ее любимицей: ей и сарафан с плеча княжны, благо княжна была рослая, ей и ленту в косу
от княжны в подарочек.
Густав Бирон родился в 1706
году в отцовском именьице Каленцеем и
рос в ту пору, когда отчизна его, Курляндия, пройденная из конца в конец русскими войсками, была разорена войной, залегала пустырями
от Митавы до самого Мемеля, не досчитывалась семи восьмых своего обычного населения, зависела и
от Польши и
от России, содержала на свой счет вдову умершего герцога Анну Иоанновну, жившую в Митаве, и заочно управлялась герцогом Фердинандом, последним представителем Кетлерова дома, не выезжавшим из Данцига и не любимым своими подданными.
Зоя Александровна, по мере того, как
вырастали ее дочери, стала постепенно удалять
от них Александрину, приучать ее к новой должности быть камеристкой при своей особе, в чем и успела совершенно за два последних
года.