Неточные совпадения
В углу открылась незаметная дверь, вошел, угрюмо усмехаясь, вчерашний серый дьякон. При свете двух больших ламп Самгин увидел, что у дьякона три бороды, длинная и две покороче; длинная
росла на подбородке, а две другие спускались
от ушей, со щек. Они были мало заметны на сером подряснике.
Поэтому переход
от «знамени» к спиритизму, редстокизму и к исповеданию таких истин, как"
уши выше лба не
растут"или"терпение все преодолевает", вовсе не так неестественно, как это кажется с первого взгляда…
Лукавые мужики покашливали; наконец, один из них, покачав головой, молвил: «пороть-то ты нас, брат, порол… грешно сказать, лучшего мы
от тебя ничего не видали… да теперь-то ты нас этим, любезный, не настращаешь!.. всему свое время, выше лба
уши не
растут… а теперь, не хочешь ли теперь на себе примерить!..»
Кошка
выросла в собаку и покатилась невдалеке
от саней. Я обернулся и увидел совсем близко за санями вторую четвероногую тварь. Могу поклясться, что у нее были острые
уши и шла она за санями легко, как по паркету. Что-то грозное и наглое было в ее стремлении. «Стая или их только две?» — думалось мне, и при слове «стая» варом облило меня под шубой и пальцы на ногах перестали стыть.
И Веретьев громко свистнул. Заяц тотчас присел, повел
ушами, поджал передние лапки, выпрямился, пожевал, пожевал, понюхал воздух и опять пожевал. Веретьев проворно сел на корточки, наподобие зайца, и стал водить носом, нюхать и жевать, как он. Заяц провел раза два лапками по мордочке, встряхнулся — они, должно быть, были мокры
от росы, — уставил
уши и покатил дальше. Веретьев потер себя руками по щекам и также встряхнулся… Марья Павловна не выдержала и засмеялась.
Рот его кривился, раздираясь
от одного
уха до другого, ширился,
рос, поглощал все лицо; казалось, еще секунда — и в это растущее отверстие можно будет рассмотреть самые внутренности его, набитые кашей и жирными щами.
Мой враг робко подходит к аналою, не сгибая колен, кланяется в землю, но, что дальше, я не вижу;
от мысли, что сейчас после Митьки будет моя очередь, в глазах у меня начинают мешаться и расплываться предметы; оттопыренные
уши Митьки
растут и сливаются с темным затылком, священник колеблется, пол кажется волнистым…
Теперь, там, на поле, я вижу траву гулявицу
от судорог; на холмике вон Божье деревцо; вон львиноуст
от трепетанья сердца; дягиль, лютик, целебная и смрадная трава омег; вон курослеп,
от укушения бешеным животным; а там по потовинам луга
растет ручейный гравилат
от кровотоока; авран и многолетний крин, восстановляющий бессилие; медвежье
ухо от перхоты; хрупкая ива, в которой купают золотушных детей; кувшинчик, кукушкин лен, козлобород…
— Трусость наша растеряна по полю, да не вы ли подобрали ее? — вдруг заговорил до сих пор молчавший дьяк Захарий. —
От Волги до моря далеко усыпаны следы новгородские. Наших-то молодцев назвать домоседами? Как грибы
растут они перед стенами вражескими, мечи их хозяйничают на чужбине, как в своих кисах, а самих хозяев посылают хлебать сырую
уху на самое дно. Кто их не знает, того тело свербит, как ваши же языки, на острие.