Неточные совпадения
Устал и он, Клим Самгин, от всего, что видел, слышал, что читал, насилуя себя для того, чтоб не
порвались какие-то словесные нити, которые связывали его и тянули
к людям определенной «системы фраз».
И вот
к этакому
человеку я
рвался, вполне зная, что это за
человек, и предчувствуя даже подробности!
Шкуна возьмет вдруг направо и лезет почти на самый берег, того и гляди коснется его; но шкипер издаст гортанный звук, китайцы, а более наши
люди, кидаются
к снастям, отдают их, и освобожденные на минуту паруса хлещут, бьются о мачты,
рвутся из рук, потом их усмиряют, кричат: «Берегись!», мы нагнемся, паруса переносят налево, и шкуна быстро поворачивает.
Когда распочалась эта пора пробуждения, ясное дело, что новые
люди этой эпохи во всем
рвались к новому режиму, ибо не видали возможности идти
к добру с лестью, ложью, ленью и всякою мерзостью.
— Погоди, Павел! — крикнула мать,
порываясь к столу. — Зачем вы
людей хватаете?
Вообще, Порфирий Петрович составляет ресурс в городе, и
к кому бы вы ни обратились с вопросом о нем, отвсюду наверное услышите один и тот же отзыв: «Какой приятный
человек Порфирий Петрович!», «Какой милый
человек Порфирий Петрович!» Что отзывы эти нелицемерны — это свидетельствуется не только тоном голоса, но и всею позою говорящего. Вы слышите, что у говорящего в это время как будто
порвалось что-то в груди от преданности
к Порфирию Петровичу.
Впрочем, поездка в отдаленный край оказалась в этом случае пользительною. Связи с прежней жизнью разом
порвались: редко кто обо мне вспомнил, да я и сам не чувствовал потребности возвращаться
к прошедшему. Новая жизнь со всех сторон обступила меня; сначала это было похоже на полное одиночество (тоже своего рода существование), но впоследствии и
люди нашлись… Ведь везде живут
люди, как справедливо гласит пословица.
Люди всходят на трибуну и говорят Но не потому говорят, что слово, как долго сдержанный поток, само собой
рвется наружу, а потому что, принадлежа
к известной политической партии, невозможно, хоть от времени до времени, не делать чести знамени.
Гришка не успел прийти в себя, как уже в дверях показалось несколько
человек. Первое движение Захара было броситься
к лучине и затушить огонь. Гришка
рванулся к окну, вышиб раму и выскочил на площадку. Захар пустился вслед за ним, но едва просунул он голову, как почувствовал, что в ноги ему вцепилось несколько дюжих рук.
В самом деле — сытый
человек может рассуждать хладнокровно и умно, следует ли ему есть такое-то кушанье; но голодный
рвется к пище, где ни завидит ее и какова бы она ни была.
Осенняя ночь дышала в окно тёплой и душистой сыростью, в чёрном небе трепетали, улетая всё выше и выше, тысячи ярких звёзд, огонь лампы вздрагивал и тоже
рвался вверх. Двое
людей, наклонясь друг
к другу, важно и тихо говорили. Всё вокруг было таинственно, жутко и приятно поднимало куда-то
к новому, хорошему.
— Что ж тут такого обидного для Нестора Игнатьича в моем вопросе? Дело ясное, что если
люди по собственной воле четыре года кряду друг с другом не видятся, так они друг друга не любят. Любя—нельзя друг
к другу не
рваться.
Подходило дело
к весне. В Петербурге хотя еще и не ощущалось ее приближения, но
люди, чуткие
к жизни природы, начинали уже
порываться вдаль, кто под родные сельские липы, кто
к чужим краям. «Прислуга» моя донесла мне, что Роман Прокофьич тоже собирается за границу, а потом вскоре он и сам как-то удостоил меня своим посещением.
Но вскоре раздается громкий голос, говорящий, подобно Юлию Цезарю: «Чего боишься? ты меня везешь!» Этот Цезарь — бесконечный дух, живущий в груди
человека; в ту минуту, как отчаяние готово вступить в права свои, он встрепенулся; дух найдется в этом мире: это его родина, та,
к которой он стремился и звуками, и статуями, и песнопениями, по которой страдал, это Jenseits [потусторонний мир (нем.).],
к которому он
рвался из тесной груди; еще шаг — и мир начинает возвращаться, но он не чужой уже: наука дает на него инвеституру.
Хвалынцев от сильного волнения не мог выговорить ни слова и, только взглядом и жестами показывая на окровавленного
человека, все
порывался к нему.
К нему нет пути методического восхождения (ибо путь религиозного подвига не имеет в виду познания, не руководится познавательным интересом), оно вне собственной досягаемости для
человека,
к нему можно стремиться и
рваться, но нельзя планомерно, методически приходить.
— Да ведь это он! — неожиданно вскрикнула Наташа и,
рванувшись вперед, подбежала
к молодому
человеку.
Так именно, «куда-то
порываясь и дрожа молодыми, красивыми телами», зовут
к себе друг друга люди-жеребцы и люди-кобылы в зверином воображении нынешних жизнеописателей. Но для Толстого любовь
человека — нечто неизмеримо высшее, чем такая кобылиная любовь. И при напоминающем свете этой высшей любви «прекрасный и свободный зверь» в
человеке, как мы это видели на Нехлюдове, принимает у Толстого формы грязного, поганого гада.
— Вот, вот это самое!.. Есть страдания, которые унижают, и из них
рвется человек к другим страданиям,
к тем страданиям, которые…
— Что же, не потаю от тебя, хотела бы, да и не только видеть, а и словцом с ним перекинуться; я не в тебя… коли любовь это, так чую я, что первая и последняя… не забыть мне его, добра молодца, сердце как пташка
к нему из груди
рвется, полетела бы я и сама за ним за тридесять земель, помани он меня только пальчиком… Слыхала я про любовь, да не ведала, что такой грозой на
людей она надвигается…
Кризис рода — самое мучительное в жизни нового человечества, в кризисе этом
рвется человек к свободе из родовой стихии,
к новому полу.
Сначала он
порывался было сейчас идти
к графу, снова напомнить ему об обмане Настасьи, представить ему свое несчастное и неестественное положение в обществе и всю гнусность его поступка — украсть
человека из родной семьи и воровски дать ему право незаконно пользоваться не принадлежащими ему именем, состоянием и честью. Но Михаила Андреевича удерживала клятва, данная родной матери, и страх мести со стороны Настасьи его матери за открытие тайны.
К чему приведет подобная мера, — понять нетрудно: вакантные места будут замещены, но кем, какими
людьми? Конечно, теми, которые, по их словам, «
рвались из этого омута, да не вырвались». Вот приобретение!..
— Христианин!.. Ах, ты христианин! Так вот что!.. Христиане — это те, которых все презирают и гонят!.. Это те, которых учитель хотел, чтобы
люди отрекались от счастья любить; но ведь это, Зенон, безрассудно — бороться с природой. Ее одолеть невозможно, да и зачем это нужно?.. Ты мой, Зенон, да? Ты пылаешь любовью ко мне, ты не в силах противиться мне, я люблю тебя, Зенон, я тебя призываю! — и с этим она
рванулась к нему, и уста ее соединились с его устами.
В то время, как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие-то
люди что-то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были
люди. Он увидел старшего полковника, задом
к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что-то внизу и видел одного, замеченного им солдата, который,
порываясь вперед от
людей, державших его за руку, кричал: «братцы!» и видел еще что-то странное.