Неточные совпадения
«Ну-ка, пустить одних
детей, чтоб они сами приобрели, сделали посуду, подоили молоко и т. д. Стали бы они шалить? Они бы с голоду
померли. Ну-ка, пустите нас с нашими страстями, мыслями, без понятия о едином Боге и Творце! Или без понятия того, что есть добро, без объяснения зла нравственного».
— Обо всем, — серьезно сказала Сомова, перебросив косу за плечо. — Чаще всего он говорил: «Представьте, я не знал этого». Не знал же он ничего плохого, никаких безобразий, точно жил в шкафе, за стеклом. Удивительно, такой бестолковый
ребенок. Ну — влюбилась я в него. А он — астроном, геолог, — целая толпа ученых, и все опровергал какого-то Файэ, который, кажется, давно уже
помер. В общем — милый такой, олух царя небесного. И — похож на Инокова.
— Про аиста и капусту выдумано, — говорила она. — Это потому говорят, что
детей родить стыдятся, а все-таки родят их мамы, так же как кошки, я это видела, и мне рассказывала Павля. Когда у меня вырастут груди, как у мамы и Павли, я тоже буду родить — мальчика и девочку, таких, как я и ты. Родить — нужно, а то будут все одни и те же люди, а потом они умрут и уж никого не будет. Тогда
помрут и кошки и курицы, — кто же накормит их? Павля говорит, что бог запрещает родить только монашенкам и гимназисткам.
И не напрасно приснился отрок. Только что Максим Иванович о сем изрек, почти, так сказать, в самую ту минуту приключилось с новорожденным нечто: вдруг захворал. И болело
дитя восемь дней, молились неустанно, и докторов призывали, и выписали из Москвы самого первого доктора по чугунке. Прибыл доктор, рассердился. «Я, говорит, самый первый доктор, меня вся Москва ожидает». Прописал капель и уехал поспешно. Восемьсот рублей увез. А ребеночек к вечеру
помер.
— Да нужно ли? — воскликнул, — да надо ли? Ведь никто осужден не был, никого в каторгу из-за меня не сослали, слуга от болезни
помер. А за кровь пролиянную я мучениями был наказан. Да и не поверят мне вовсе, никаким доказательствам моим не поверят. Надо ли объявлять, надо ли? За кровь пролитую я всю жизнь готов еще мучиться, только чтобы жену и
детей не поразить. Будет ли справедливо их погубить с собою? Не ошибаемся ли мы? Где тут правда? Да и познают ли правду эту люди, оценят ли, почтут ли ее?
— Капитан, — сказал он мне, и в голосе его зазвучали просительные ноты, — моя не могу сегодня охота ходи. Там, — он указал рукой в лес, —
помирай есть моя жена и мои
дети.
— Молока у матери нет, кормить нечем; вот она узнает, где недавно
дитя родилось да
померло, и подсунет туда своего-то.
— Нельзя тебе знать! — ответила она угрюмо, но все-таки рассказала кратко: был у этой женщины муж, чиновник Воронов, захотелось ему получить другой, высокий чин, он и продал жену начальнику своему, а тот ее увез куда-то, и два года она дома не жила. А когда воротилась —
дети ее, мальчик и девочка,
померли уже, муж — проиграл казенные деньги и сидел в тюрьме. И вот с горя женщина начала пить, гулять, буянить. Каждый праздник к вечеру ее забирает полиция…
Ей уже было тогда за тридцать лет,
дети у ней все
померли, и муж жил недолго.
— Ну и выдали меня замуж, в церкви так в нашей венчали, по-нашему. А тут я годочек всего один с мужем-то пожила, да и овдовела,
дитя родилось, да и умерло, все, как говорила вам, — тятенька тоже
померли еще прежде.
В остроге посещала его жена. Без него ей и так плохо было, а тут еще сгорела и совсем разорилась, стала с
детьми побираться. Бедствия жены еще больше озлобили Степана. Он и в остроге был зол со всеми и раз чуть не зарубил топором кашевара, за что ему был прибавлен год. В этот год он узнал, что жена его
померла и что дома его нет больше…
И закопали, но, однако, жидовин так закопанный и
помер, и голова его долго потом из песку чернелась, но
дети ее стали пужаться, так срубили ее и в сухой колодец кинули.
— Вероятно, проигрывается, и сильно даже! — продолжала Муза Николаевна. — По крайней мере, когда последний
ребенок мой
помер, я сижу и плачу, а Аркадий в утешение мне говорит: «Не плачь, Муза, это хорошо, что у нас
дети не живут, а то, пожалуй, будет не на что ни вырастить, ни воспитать их».
— Да откуда нажить-то их, батюшка? Хозяйка-то у меня
померла, а из рукава-то новых
детей не вытрусишь!
5. Женился тот муж ее на ней, и она шла, оба первобрачные, назад тому лет с 10, и с которым и прижили
детей пятерых, из коих двое
померли, а трое и теперь в живых. Первый сын Трофим десяти лет, да дочери вторая Аграфена по седьмому году, а третья Христина по четвертому году.
Чтоб подняться на гору, Милославский должен был проехать мимо Благовещенского монастыря, при подошве которого соединяется Ока с Волгою. Приостановясь на минуту, чтоб полюбоваться прелестным местоположением этой древней обители, он заметил полуодетого нищего, который на песчаной косе, против самых монастырских ворот, играл с
детьми и, казалось, забавлялся не менее их. Увидев проезжих, нищий сделал несколько прыжков, от которых все ребятишки
померли со смеху, и, подбежав к Юрию, закричал...
Лука. Не будешь! Ничего не будет! Ты — верь! Ты — с радостью
помирай, без тревоги… Смерть, я те говорю, она нам — как мать малым
детям…
А когда
померла сноха-любовница, Щуров взял в дом себе немую девочку-нищую, по сей день живет с ней, и она родила ему мертвого
ребенка…
И это не ее исключительная вера, а это вера всех женщин ее круга, и со всех сторон она слышит только это: у Екатерины Семеновны умерло двое, потому что не позвали во-время Ивана Захарыча, а у Марьи Ивановны Иван Захарыч спас старшую девочку; а вот у Петровых во-время, по совету доктора, разъехались по гостиницам и остались живы, а не разъехались — и
померли дети.
В том письме извещала она, что родился у неё
ребёнок, сын, Матвей, весел и здоров, и что живёт она у тётки, а дядя
помер, опился.
Дня через три
помер ребёнок мой, Саша; принял мышьяк за сахар, полизал его и скончался. Это даже и не удивило меня, охладел я как-то ко всему, отупел.
В это время я, не имея ничего, терпел крайность, а Горб-Маявецкий разживался порядочно. Купил новый дом, и лучше прежнего; жена стала наряднее, и даже коляска завелась; умножилось и
детей; Анисиньку отдали в девичье училище (о маменька! Что, если бы вы встали из гроба и узнали, что барышень учат в училищах — как бы вы громко произнесли: тьфу! и, посмотревши, что этакое зло делается во всех четырех концах вселенной, следовательно, не знавши, куда бы преимущественно плюнуть, вы бы снова
померли!).
Тетушка стала объяснять это безнравственностью и тем, что люди бога не боятся, но вдруг вспомнила, что ее брат Иван Иваныч и Варварушка — оба святой жизни — и бога боялись, а все же потихоньку
детей рожали и отправляли в воспитательный дом; она спохватилась и перевела разговор на то, какой у нее когда-то женишок был, из заводских, и как она его любила, но ее насильно братья выдали за вдовца иконописца, который, слава богу, через два года
помер.
Зыбкина. Такой уж от рождения. Ты помнишь, когда он родился-то? В этот год дела наши расстроились; из богатства мы пришли в бедность; муж долго содержался за долги, а потом и
помер — сколько горя-то было у меня. Вот, должно быть, на ребенка-то и подействовало, и вышел он с повреждением в уме.
Левшин. Мне — не очень. У меня
детей нет. Баба есть — жена… значит, — а
дети все
померли.
— То-то, вот видишь ты. Жена, значит,
померла у меня первым
ребенком. Дочку-то бабушка взяла. Мир, значится, и говорит: «Ты, Тимоха, человек, выходит, слободнай». Ну, оно и того… и сошлось этак-то вот.
— Слушай, теперь я тебе буду говорить, — сказал он. — Вот этого татарина пригнали в наслег. Жена
померла дорогой… четверо
детей… ничего нет… голодом сидели, топиться нечем…
— Давно или нет, я уж не знаю-с, а только был, сударь, у меня дед,
помер он на сто седьмом году, я еще тогда был почти малый
ребенок; однакоже помню, как он рассказывал, что еще при Петре-государе первые ходоки отседова пошли: вот когда еще это началось!
Пяти годов ей не минуло, как родитель ее, не тем будь помянут, в каких-то воровских делах приличился и по мирскому приговору в солдаты был сдан, а мать, вскоре после того как забрали ее сожителя, мудрено как-то
померла в овраге за овинами, возвращаясь в нетопленую избу к голодному
ребенку
Вдруг мать потребовала у дежурного врача немедленной выписки
ребенка; никаких уговоров она не хотела слушать: «все равно ему
помирать, а дома
помрет, так хоть не будут анатомировать».
Фаустин положил
детей в зыбку, отнес на берег и положил там. Фаустин думал, что они
помрут сами. Но Тибр разлился до берега, поднял колыбельку, понес ее и поставил у высокого дерева. Ночью пришла волчица и стала своим молоком кормить близнецов.
— Тебе говорить легко, а мне терпеть каково! Куда я пойду теперь?.. Жена
померла,
дети забыли; мне ходить некуда…
А меж тем домишко у него сгорел, жена с ребятишками пошла по миру и, схоронив
детей, сама
померла в одночасье…
А когда
помирал Андрей Родивоныч, были при нем две живых жены; обе вкруг ракитова кустика венчаны; у каждой
дети, и все какими-то судьбами законные.
— Митенька!
Дите милое! Да откуда же это тебя Господ принес? A мы уж думали промеж себя: сгинул, погиб,
помер наш Митенька. Горя и то сам не свой был, — ронял дрожащим голосом Онуфриев.
— Как вам это понравится! — воскликнула Александра Михайловна. — Дома гроша нет, сам не работает, а пришли ему два рубля с этим оборванцем! Это тот самый оборванец, которому он пальто свое отдал, — я сразу поняла. Мало пальта показалось, еще деньгами хочет его наградить, — богач какой! Пускай свой
ребенок с голоду
помирает, — оборванцы-пьянчужки ему милее!
— У Вареньки, у сестры вашей, четверо
детей, — рассказывала она, — вот эта, Катя, самая старшая, и бог его знает, от какой причины, зять отец Иван захворал, это, и
помер дня за три до Успенья. И Варенька моя теперь хоть по миру ступай.
— Нет, барыня, не поеду, — хоть сейчас давайте расчет! У меня дома жена,
дети… И не желаю от тигры
помирать!
— Ну, разумеется: дурак он, что ли, что будет стараться, когда дрова уже выданы? А только Симка-то теперь ходит и опять
детей своих кормит, а Лиду как увидит, сейчас плачет и пищит: «Не
помирай, барышня! Лучше пусть я за тебя поколею… Ты нам матка!» Нет, что вы ни говорите, эти девушки прелесть!
— Кормись как хочешь. Помогаю по силам, — говорит тетка, — да сила наша малая. И ума не приложу, что с
детьми делать. Хоть бы
померли. В приют бы куда определить
детей, хоть не всех.
Двадцать девятый Митьке пошел: давно пора своих
детей наживать. Правду говорят, что и в раю тошно жить одному. Семейная каша погуще кипит, а холостой век проживет да
помрет — собака не взвоет по нем…
— «Хватит»!.. А вот
помрешь, —
дети останутся, — сдержанно возразил Никитин.
— Земляк его, матушка, опосля в больницу приходил, порассказал… Сироту, младенца, покойный, вишь, обидел… обобрал то есть… Господами был его жене на пропитание отдан, не в законе эти деньги прикарманил как в побывку ходил, от жены отобрал, а ребенок-то захирел, да и
помер…