Неточные совпадения
Слишком сильные чувства не отражались в чертах лица его, но в глазах был виден ум; опытностию и познанием света была проникнута
речь его, и
гостю было приятно его слушать; приветливая и говорливая хозяйка славилась хлебосольством; навстречу выходили две миловидные дочки, обе белокурые и свежие, как розы; выбегал сын, разбитной мальчишка, и целовался со всеми, мало обращая внимания на то, рад ли или не рад был этому
гость.
Окончив
речь,
гость с обворожительной приятностью подшаркнул ножкой и, несмотря на полноту корпуса, отпрыгнул тут же несколько назад с легкостью резинного мячика.
Однообразный и безумный,
Как вихорь жизни молодой,
Кружится вальса вихорь шумный;
Чета мелькает за четой.
К минуте мщенья приближаясь,
Онегин, втайне усмехаясь,
Подходит к Ольге. Быстро с ней
Вертится около
гостей,
Потом на стул ее сажает,
Заводит
речь о том, о сем;
Спустя минуты две потом
Вновь с нею вальс он продолжает;
Все в изумленье. Ленский сам
Не верит собственным глазам.
И ныне музу я впервые
На светский раут привожу;
На прелести ее степные
С ревнивой робостью гляжу.
Сквозь тесный ряд аристократов,
Военных франтов, дипломатов
И гордых дам она скользит;
Вот села тихо и глядит,
Любуясь шумной теснотою,
Мельканьем платьев и
речей,
Явленьем медленным
гостейПеред хозяйкой молодою,
И темной рамою мужчин
Вкруг дам, как около картин.
И дождалась… Открылись очи;
Она сказала: это он!
Увы! теперь и дни, и ночи,
И жаркий одинокий сон,
Всё полно им; всё деве милой
Без умолку волшебной силой
Твердит о нем. Докучны ей
И звуки ласковых
речей,
И взор заботливой прислуги.
В уныние погружена,
Гостей не слушает она
И проклинает их досуги,
Их неожиданный приезд
И продолжительный присест.
— А коли за мною, так за мною же! — сказал Тарас, надвинул глубже на голову себе шапку, грозно взглянул на всех остававшихся, оправился на коне своем и крикнул своим: — Не попрекнет же никто нас обидной
речью! А ну, гайда, хлопцы, в
гости к католикам!
Фразы представителя «аристократической расы» не интересовали его. Крэйтон — чужой человек, случайный
гость, если он примкнет к числу хозяев России, тогда его
речи получат вес и значение, а сейчас нужно пересмотреть отношение к Елене: быть может, не следует прерывать связь с нею? Эта связь имеет неоспоримые удобства, она все более расширяет круг людей, которые со временем могут оказаться полезными. Она, оказывается, способна нападать и защищать.
Придумав вкратце
речь, которую он скажет завтра мужикам, Нехлюдов пошел к управляющему и, обсудив с ним за чаем еще раз вопрос о том, как ликвидировать всё хозяйство, совершенно успокоившись в этом отношении, вошел в приготовленную для него комнату большого дома, всегда отводившуюся для приема
гостей.
Но была ли это вполне тогдашняя беседа, или он присовокупил к ней в записке своей и из прежних бесед с учителем своим, этого уже я не могу решить, к тому же вся
речь старца в записке этой ведется как бы беспрерывно, словно как бы он излагал жизнь свою в виде повести, обращаясь к друзьям своим, тогда как, без сомнения, по последовавшим рассказам, на деле происходило несколько иначе, ибо велась беседа в тот вечер общая, и хотя
гости хозяина своего мало перебивали, но все же говорили и от себя, вмешиваясь в разговор, может быть, даже и от себя поведали и рассказали что-либо, к тому же и беспрерывности такой в повествовании сем быть не могло, ибо старец иногда задыхался, терял голос и даже ложился отдохнуть на постель свою, хотя и не засыпал, а
гости не покидали мест своих.
Катерина сначала не слушала ничего, что говорил
гость; напоследок стала, как разумная, вслушиваться в его
речи. Он повел про то, как они жили вместе с Данилом, будто брат с братом; как укрылись раз под греблею от крымцев… Катерина все слушала и не спускала с него очей.
В этот день даже во времена самой злейшей реакции это был единственный зал в России, где легально произносились смелые
речи. «Эрмитаж» был во власти студентов и их
гостей — любимых профессоров, писателей, земцев, адвокатов.
Это был обряд «посвящения» в члены кружка. Так же подносился «Орел» почетным
гостям или любому из участников «сред», отличившемуся красивой
речью, удачным экспромтом, хорошо сделанным рисунком или карикатурой. Весело зажили «среды». Собирались, рисовали, пили и пели до утра.
Несколько раз она удерживала таким образом упрямого
гостя, а он догадался только потом, что ей нужно было от него. О чем бы Прасковья Ивановна ни говорила, а в конце концов
речь непременно сводилась на Харитину. Галактиону делалось даже неловко, когда Прасковья Ивановна начинала на него смотреть с пытливым лукавством и чуть-чуть улыбалась…
— Дело божье, Харитон Артемьич, — политично ответил
гость, собирая свои корочки в сторону. — А девицам не пристало слушать наши с тобой
речи. Пожалуй, и лишнее скажем.
Лебедев, чуть не доведший некоторых из слушателей до настоящего негодования (надо заметить, что бутылки всё время не переставали откупориваться), неожиданным заключением своей
речи насчет закусочки примирил с собой тотчас же всех противников. Сам он называл такое заключение «ловким, адвокатским оборотом дела». Веселый смех поднялся опять,
гости оживились; все встали из-за стола, чтобы расправить члены и пройтись по террасе. Только Келлер остался недоволен
речью Лебедева и был в чрезвычайном волнении.
Марья вышла с большой неохотой, а Петр Васильич подвинулся еще ближе к
гостю, налил ему еще наливки и завел сладкую
речь о глупости Мыльникова, который «портит товар». Когда машинист понял, в какую сторону гнул свою
речь тароватый хозяин, то отрицательно покачал головой. Ничего нельзя поделать. Мыльников, конечно, глуп, а все-таки никого в дудку не пускает: либо сам спускается, либо посылает Оксю.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу
речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими
гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
— Итак, королева слушает эти
речи, слушает музыку, но не глядит ни на кого из
гостей.
Перекрестов, бывший всегда там, где везло счастье, находился в числе непременных
гостей Нины Леонтьевны и расточал перед ней самые лестные
речи.
Мать жадно слушала его крепкую
речь; было приятно видеть, что к сыну пришел пожилой человек и говорит с ним, точно исповедуется. Но ей казалось, что Павел ведет себя слишком сухо с
гостем, и, чтобы смягчить его отношение, она спросила Рыбина...
Слилися
речи в шум невнятный;
Жужжит
гостей веселый круг;
Но вдруг раздался глас приятный
И звонких гуслей беглый звук;
Все смолкли, слушают Баяна:
И славит сладостный певец
Людмилу-прелесть и Руслана
И Лелем свитый им венец.
У всех аппетит был отличный, а Анна Васильевна то и дело угащивала и уговаривала своих
гостей, чтобы побольше ели, уверяя, что на воздухе это очень здорово; она обращалась с такими
речами к самому Увару Ивановичу.
То он воображает себе, что стоит перед рядами и говорит: «Messieurs! вы видите эти твердыни? хотите, я сам поведу вас на них?» — и этою
речью приводит всех в восторг; то мнит, что задает какой-то чудовищный обед и, по окончании, принимает от благодарных
гостей обязательство в том, что они никогда ничего против него злоумышлять не будут; то представляется ему, что он, истощив все кроткие меры, влетает во главе эскадрона в залу…
Напротив, Арине Васильевне и всем дочерям
гость очень приглянулся, потому что с первых минут он умел, к ним подольститься, и они пустились было с ним в разные ласковые
речи; но вышесказанные мною зловещие признаки грозы на лице Степана Михайловича всех обдали холодом, и все прикусили язычки.
Но на этот раз он преодолел себя и повел ласковые
речи с Софьей Николавной: прежде всего расспросил о здоровье любезного свата Николая Федоровича; искренне пожалел, узнав, что он слабеет час от часу, и прибавил, что «не станет долго задерживать в Багрове дорогих своих
гостей».
Знакомство их продолжалось недолго. Павел Митрич устроил своим соседям скандал, пригласив к себе
гостей и в том числе Пазухиных. Когда
гости собрались, Косяков обратился ко всем с такой
речью, указывая на Алексея Пазухина...
— Расхваливая
гостя, Гордей Евстратыч, однако, не обмолвился ни одним словом, за каким делом этот
гость приехал, и не любил, когда Татьяна Власьевна стороной заводила об этом
речь.
Во все время, как сноха и хозяйка собирали на стол, Глеб ни разу не обратился к Акиму, хотя часто бросал на него косвенные взгляды. Видно было, что он всячески старался замять
речь и не дать
гостю своему повода вступить в объяснение. Со всем тем, как только хозяйка поставила на стол горячие щи со снетками, он первый заговорил с ним.
Как-то после одной из первых репетиций устроился общий завтрак в саду, которым мы чествовали московских
гостей и на котором присутствовал завсегдатай театра, местный адвокат, не раз удачно выступавший в столичных судах, большой поклонник Малого театра и член Московского артистического кружка. Его
речь имела за столом огромный успех. Он начал так...
— Полно, брат! по-латыни-та говорить! Не об этом
речь: я слыву хлебосолом, и надобно сегодня поддержать мою славу. Да что наши дамы не едут! Я разослал ко всем соседям приглашения: того и гляди, станут наезжать
гости; одному мне не управиться, так сестра бы у меня похозяйничала. А уж на будущей неделе я стал бы у нее хозяйничать, — прибавил Ижорской, потрепав по плечу Рославлева. — Что, брат, дождался, наконец? Ведь свадьба твоя решительно в воскресенье?
Заходила ли, например,
речь о каком-нибудь сомнительном пункте,
гость тотчас же соглашался с мнением господина Голядкина.
Со слезами на глазах обнял своего
гостя господин Голядкин и, расчувствовавшись, наконец, вполне, сам посвятил своего
гостя в некоторые секреты и тайны свои, причем
речь сильно напиралась на Андрея Филипповича и на Клару Олсуфьевну.
И царевна к ним сошла,
Честь хозяям отдала,
В пояс низко поклонилась;
Закрасневшись, извинилась,
Что-де в
гости к ним зашла,
Хоть звана и не была.
Вмиг по
речи те спознали,
Что царевну принимали;
Усадили в уголок,
Подносили пирожок,
Рюмку полну наливали,
На подносе подавали.
От зеленого вина
Отрекалася она...
Не будем повторять ее ошибок — и не обвиним Чацкого за то, что в его горячих
речах, обращенных к фамусовским
гостям, нет помина об общем благе, когда уже и такой раскол от «исканий мест, от чинов», как «занятие науками и искусствами», считался «разбоем и пожаром».
Он впадает в преувеличения, почти в нетрезвость
речи, и подтверждает во мнении
гостей распущенный
Настал день обеда!
Гости съехались. Нас позвали, и мы в праздничных киреях, отдав должный, почтительный решпект, стали у дверей чинно.
Гости осмотрели нас внимательно и, казалось, довольны были нашею «внешностью» (слово заимствованное) и приемами. Особливо же Алексей Пантелеймонович: он-таки даже улыбнулся и принялся испытывать Петруся. Подумавши, поморщась, потерши лоб, наконец спросил:"Сколько российская грамматика имеет частей
речи?"
Речь зашла о Гоголе, и петербургский
гость изъявил горячее желание его видеть.
Посетители рассыпались в благодарностях и пошли к буфету пить водку. Оба они считались в ресторане почетными
гостями, «дававшими хорошо торговать». Они поздоровались с хозяином за руку и заговорили с ним вполголоса. Славянов-Райский понял, что
речь шла о нем. Притворяясь углубленным в «Новое время», он ловил привычным ухом отрывки фраз, которые шепотом говорил хозяин, наклоняясь через стойку...
Сказали, между прочим, как они рады таким дорогим и почтенным
гостям, госпожа же Болдухина между ласковыми
речами вклеила и вопрос: отчего Флегонт Афанасьич, Мавра Васильевна и Афанасий Флегонтович не прибыли летом, а пустились в путь уже в позднюю осень?
Гость сначала продолжал разговаривать со стариками, иногда посматривая на Наташу, которая с любопытством и вниманием устремила на него свои чудные глаза и слушала его плавные
речи; от каждого взгляда молодого человека она краснела, опускала глаза и начинала внимательно рассматривать свои руки, которые у нее были не так хороши и не сохранены от воздуха и солнца.
Встав из-за стола, она упросила мать отпустить ее с дежурства из гостиной, говоря, что у ней разболелась голова; мать позволила ей уйти, но Шатов просидел с хозяевами еще часа полтора, проникнутый и разогретый чувством искренней любви, оживившей его несколько апатичный ум и медленную
речь; он говорил живо, увлекательно, даже тепло и совершенно пленил Болдухиных, особенно Варвару Михайловну, которая, когда Ардальон Семеныч ушел, несколько времени не находила слов достойно восхвалить своего
гостя и восполняла этот недостаток выразительными жестами, к которым только в крайности прибегала.
Лиза молча наливала стаканы, не подавая в руки
гостям, ставила их поближе к ним и, еще не оправясь от волнения, жадно вслушивалась в
речи графа.
Но
гости отвечали вяло на ее бойкие
речи, занимались больше куреньем и, судя по взорам их, внезапно устремленным в углы комнаты, думали об отъезде.
Накануне Манефина отъезда завела было
речь Фленушка, чтоб отпустили Настю с Парашей в обитель
гостить да кстати уж и поговеть Великим постом.
— Сказывала я тебе, матушка, что не знаю, и теперь та же
речь, что не знаю… Через два дня тот
гость опять приезжал, лошади с ним, тройка и тарантас, туда сами сели, Танюшу с собой посадили, а имение сложили на подводы. На пяти подводах повезли, матушка.
— Только-то? — сказала Фленушка и залилась громким хохотом. — Ну, этих пиров не бойся, молодец. Рукобитью на них не бывать! Пусть их теперь праздничают, — а лето придет, мы запразднуем: тогда на нашей улице праздник будет… Слушай: брагу для
гостей не доварят, я тебя сведу с Настасьей. Как от самой от нее услышишь те же
речи, что я переносила, поверишь тогда?.. А?..
Смерть хотелось попасть в их беседу Василью Борисычу, но с ними идти было ему никак невозможно — московскому послу за трапезой почетным
гостем сидеть, не с красотками беседовать, нужные
речи с игуменьями да старицами вести.
Белый день идет к вечеру, честнóй пир идет навеселе. На приволье, в радости,
гости прохлаждаются, за стаканами меж собой беседу ведут… Больше всех говорит, каждым словом смешит подгулявший маленько Чапурин.
Речи любимые, разговоры забавные про житье-бытье скитское, про дела черниц молодых, белиц удалых, про ихних дружков-полюбовников. Задушевным смехом, веселым хохотом беседа каждый рассказ его покрывает.
Положив уставные поклоны и простившись с игумном и
гостями, пошли отцы вон из кельи. Только что удалились они, Стуколов на леса свел
речь. Словоохотливый игумен рассказывал, какое в них всему изобилие: и грибов-то как много, и ягод-то всяких, помянул и про дрова и про лыки, а потом тихонько, вкрадчивым голосом, молвил...
— Кто тебе про сговор сказал? — ответил Патап Максимыч. — И на разум мне того не приходило. Приедут
гости к имениннице — вот и все. Ни смотрин, ни сговора не будет; и про то, чтоб невесту пропить, не будет
речи. Поглядят друг на дружку, повидаются, поговорят кой о чем и ознакомятся, оно все-таки лучше. Ты покаместь Настасье ничего не говори.