Неточные совпадения
Почтмейстер вдался более в философию и читал весьма прилежно, даже по ночам, Юнговы «Ночи» и «Ключ к таинствам натуры» Эккартсгаузена, [Юнговы «Ночи» — поэма английского поэта Э. Юнга (1683–1765) «Жалобы, или Ночные думы о жизни, смерти и бессмертии» (1742–1745); «Ключ к таинствам натуры» (1804) — религиозно-мистическое сочинение немецкого
писателя К. Эккартсгаузена (1752–1803).] из которых делал весьма длинные выписки, но какого рода они были, это никому не было известно; впрочем, он был остряк, цветист в словах и любил, как сам выражался, уснастить
речь.
Хаос криков и
речей всегда заглушался мощным басом человека в пенсне; он был тоже
писатель, составлял популярно-научные брошюры.
Один из новых
писателей о Капской колонии, Торнли Смит (Thornley Smith), находит у бушменов сходство с Плиниевыми троглодитами, которые жили в землянках, питались змеями и вместо явственной
речи издавали глухое ворчанье.
В этот день даже во времена самой злейшей реакции это был единственный зал в России, где легально произносились смелые
речи. «Эрмитаж» был во власти студентов и их гостей — любимых профессоров,
писателей, земцев, адвокатов.
Об этом необыкновенном
писателе речь будет в следующей главе, сейчас скажу только о его решении темы о смерти и рождении.
— Я читал в издании «Онегина», что вы Пушкину делали замечание насчет его Татьяны, — отнесся он к Александру Ивановичу. Лицо того мгновенно изменилось. Видимо, что
речь зашла о гораздо более любезном ему
писателе.
Суслов (усмехаясь). По земле, как всегда, хожу… Надоело слушать
речи господина
писателя и почтенной Марии Львовны.
—
Писателя, господина Миронова. Лично его, в руки ему назначено письмо — пакет, пожалуйста, скорее! — говорил Евсей, невольно подражая быстрой и несвязной
речи Маклакова.
Мысль, что красноречивая и одушевленная
речь об умершем уже в старости поэте — написана молодым, умирающим поэтом и драматическим
писателем, без сомнения, потрясала души всех слушателей, способных сочувствовать такому горестному событию.
Многим (и нам в том числе) даже очень приятно было видеть, с какою робкою осторожностью приступали наши
писатели ко всякому новому предмету, как боязливо осматривались, — не зная, хорошо ли будут приняты их слова, — как взвешивали и размеривали свою
речь, приберегая себе лазейку на всякий случай.
Напротив, Загоскину большого труда стоит изображение лиц, которые говорят хотя русскими словами, но думают и складывают
речь свою не совсем по-русски, так что в этих изображениях он уступает многим нашим
писателям: русский дух и склад
речи проступают у него там, где они неуместны.
Это печальное явление я объясняю особенными свойствами восточной мысли, направленной не к жизни, не к земле и деянию, а к небесам и покою. Поучительно противопоставление двух типов ума, сделанное известным
писателем и социалистом-фабианцем Гербертом Уэльсом в
речи, произнесенной им 24 января 1902 года в Лондонском институте изучения Востока...
Русское направление заключалось тогда в восстании против введения нашими
писателями иностранных, или, лучше французских слов и оборотов
речи, против предпочтения всего чужого своему, против подражания французским модам и обычаям и против всеобщего употребления в общественных разговорах французского языка.
В Америке область художественная понимается еще шире: знаменитый американский
писатель Брет-Гарт [Брет-Гарт Френсис (1839–1902) — американский
писатель.
Речь идет о его рассказе «Разговор в спальном вагоне» (1877).] рассказывает, что у них чрезвычайно прославился «художник», который «работал над мертвыми». Он придавал лицам почивших различные «утешительные выражения», свидетельствующие о более или менее счастливом состоянии их отлетевших душ.
Все они могли иметь честные идеи, изящные вкусы, здравые понятия, симпатичные стремления; но они все были продукты старого быта, с привычкой мужчин их эпохи-и помещиков, и военных, и сановников, и чиновников, и артистов, и даже профессоров — к «скоромным»
речам. У французских
писателей до сих пор — как только дойдут до десерта и ликеров — сейчас начнутся разговоры о женщинах и пойдут эротические и прямо «похабные» словца и анекдоты.
Наша полицейская власть даже и его желала бы заставить молчать и лишить свободы. Единственный из всех, когда-либо живших у нас
писателей, он был отлучен синодом от церкви. И в редакционных сферах не раз заходила
речь о том, чтобы покарать его за разрушительные идеи и писания.
Эта небольшая группа тогдашних последователей Конта, Милля и отчасти Спенсера (о нем
речь пойдет ниже) и была настоящим свободомыслящим оазисом в тогдашней лондонской интеллигенции — среди сотен
писателей, журналистов, «клерджименов» (священников) и педагогов обыкновенного, «респектабельного» типа.
Говоря о «нео-христианах» — термин допустимый, поскольку
речь идет о христианах, которые верят в возможность новой творческой эпохи в христианстве, — Гекер причисляет к ним В. Розанова, бесспорно гениального мыслителя и
писателя, но определенного врага христианства, которого скорее можно было бы назвать нео-язычником.
История культуры объяснит нам побуждения и условия жизни и мысли
писателя или реформатора. Мы узнаем, что Лютер имел вспыльчивый характер и говорил такие-то
речи: узнаем, что Руссо был недоверчив и писал такие-то книжки; но не узнаем мы, отчего после реформации резались народы и отчего, во время французской революции, люди казнили друг друга.
В то время, когда на юбилее московского актера упроченное тостом явилось общественное мнение, начавшее карать всех преступников; когда грозные комиссии из Петербурга поскакали на юг ловить, обличать и казнить комиссариатских злодеев; когда во всех городах задавали с
речами обеды севастопольским героям и им же, с оторванными руками и ногами, подавали трынки, встречая их на мостах и дорогах; в то время, когда ораторские таланты так быстро развились в народе, что один целовальник везде и при всяком случае писал и печатал и наизусть сказывал на обедах
речи, столь сильные, что блюстители порядка должны были вообще принять укротительные меры против красноречия целовальника; когда в самом аглицком клубе отвели особую комнату для обсуждения общественных дел; когда появились журналы под самыми разнообразными знаменами, — журналы, развивающие европейские начала на европейской почве, но с русским миросозерцанием, и журналы, исключительно на русской почве, развивающие русские начала, однако с европейским миросозерцанием; когда появилось вдруг столько журналов, что, казалось, все названия были исчерпаны: и «Вестник», и «Слово», и «Беседа», и «Наблюдатель», и «Звезда», и «Орел» и много других, и, несмотря на то, все являлись еще новые и новые названия; в то время, когда появились плеяды
писателей, мыслителей, доказывавших, что наука бывает народна и не бывает народна и бывает ненародная и т. д., и плеяды
писателей, художников, описывающих рощу и восход солнца, и грозу, и любовь русской девицы, и лень одного чиновника, и дурное поведение многих чиновников; в то время, когда со всех сторон появились вопросы (как называли в пятьдесят шестом году все те стечения обстоятельств, в которых никто не мог добиться толку), явились вопросы кадетских корпусов, университетов, цензуры, изустного судопроизводства, финансовый, банковый, полицейский, эманципационный и много других; все старались отыскивать еще новые вопросы, все пытались разрешать их; писали, читали, говорили проекты, все хотели исправить, уничтожить, переменить, и все россияне, как один человек, находились в неописанном восторге.