Неточные совпадения
Наполненное шумом газет, спорами на собраниях, мрачными
вестями с фронтов, слухами о том, что царица тайно хлопочет о мире с немцами, время шло стремительно, дни перескакивали через ночи с незаметной быстротой, все более часто повторялись слова — отечество,
родина, Россия, люди на улицах шагали поспешнее, тревожней, становились общительней, легко знакомились друг с другом, и все это очень и по-новому волновало Клима Ивановича Самгина. Он хорошо помнил, когда именно это незнакомое волнение вспыхнуло в нем.
«Не через
родину, а через истину
ведет путь к небу».
Поклонник Баха и Генделя, знаток своего дела, одаренный живым воображением и той смелостью мысли, которая доступна одному германскому племени, Лемм со временем — кто знает? — стал бы в ряду великих композиторов своей
родины, если б жизнь иначе его
повела; но не под счастливой звездой он родился!
Целый мир забыл их; они любовались собой да природой, и когда пришла
весть о прощении и возможность возвратиться на
родину, они отказались.
На
родине старший брат его (старших братьев у него было пять; два других попали в какой-то завод) однажды
велел ему взять шашку и садиться на коня, чтобы ехать вместе в какую-то экспедицию.
Что же засим? — герой этой, долго утолявшей читателя
повести умер, и умер, как жил, среди странных неожиданностей русской жизни, так незаслуженно несущей покор в однообразии, — пора кончить и самую
повесть с пожеланием всем ее прочитавшим — силы, терпения и любви к
родине, с полным упованием, что пусть, по пословице «велика растет чужая земля своей похвальбой, а наша крепка станет своею хайкою».
Однажды он получил письмо по-эстонски, но так как сам был неграмотен, а другие по-эстонски не знали, то так письмо и осталось непрочитанным; и с каким-то диким, изуверским равнодушием, точно не понимая, что письмо несет
вести с
родины, Янсон бросил его в навоз.
Эти болезненно щекотливые люди между прочим говорят, что они не видят никакой надобности в оглашении этой истории; я же вижу в этом несколько надобностей, из коих каждая одна настоятельнее другой: 1) я хочу изложением истории похождений Артура Бенни очистить его собственную память от недостойных клевет; 2) я желаю посредством этой правдивой и удобной для поверки
повести освободить от порицания и осуждения живых лиц, терпящих до сих пор тяжелые напраслины за приязнь к Бенни при его жизни; 3) я пытаюсь показать в этой невымышленной
повести настоящую картину недавней эпохи, отнявшей у нашей не богатой просвещенными людьми
родины наилучших юношей, которые при других обстоятельствах могли бы быть полезнейшими деятелями, и 4) я имею намерение дать этою живою историею всякому, кому попадется в руки эта скромная книжка, такое чтение, в коем старость найдет себе нечто на послушание, а молодость на поучение.
Я, — а ведь я писатель, следовательно, человек с воображением и фантазией, — я не могу себе даже представить, как это возможно решиться: за десятки тысяч верст от
родины, в городе, полном ненавидящими врагами, ежеминутно рискуя жизнью, — ведь вас повесят без всякого суда, если вы попадетесь, не так ли? — и вдруг разгуливать в мундире офицера, втесываться без разбора во всякие компании,
вести самые рискованные разговоры!
В том же году Загоскин сделал из своей
повести «Тоска по
родине» оперу того же имени, а Верстовский написал для нее музыку. Она была дана 21 августа 1839 года. Опера не имела успеха и очень скоро была снята с репертуара. Я не читал либретто и не видал пиесы на сцене, но слышал прежде некоторые нумера музыки и помню, что они нравились всем.
В 1839 году было напечатано новое произведение Загоскина «Тоска по
родине»,
повесть в двух частях; успех ее был посредственный, но все она была принята лучше «Искусителя» и выдержала два издания.
Анатоль не хотел пропустить этой встречи; он взял его за руку и просил выслушать его. Он говорил долго и горячо. Удивленный поляк слушал его с вниманием, пристально смотрел на него и, глубоко потрясенный, в свою очередь сказал ему: «Вы прилетели, как голубь в ковчег, с
вестью о близости берега — и именно в ту минуту, когда я покинул
родину и начинаю странническую жизнь. Наконец-то начинается казнь наших врагов, стан их распадается, и если русский офицер так говорит, как вы, еще не все погибло!»
— Слава богу, что теперь все больше и больше находится таких людей, которые начинают понимать, что кургузый немецкий пиджак уже трещит на русских могучих плечах; которые не стыдятся своего языка, своей веры и своей
родины; которые доверчиво протягивают руки мудрому правительству и говорят: «
Веди нас!..»
Так и освобождение
родины: он учится в Московском университете, чтобы образоваться вполне и сблизиться с русскими, и в течение
повести довольствуется покамест тем, что переводит болгарские песни на русский язык, составляет болгарскую грамматику для русских и русскую для болгар, переписывается с своими земляками и собирается ехать на
родину — подготовлять восстание, при первой вспышке восточной войны (действие
повести в 1853 году).
И в голове моей проходят роем думы:
Что
родина?
Ужели это сны?
Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмый
Бог
весть с какой далёкой стороны.
«Полагаясь на верность народа нашего, — продолжал Шишкин, весьма подбодренный сочувственным отношением слушателей, — Я признал за благо для облегчения края упразднить армию Нашу! Мы отныне впредь и навсегда освобождаем Наших любезных верноподданных от всякого рода наборов и повинностей рекрутских; затем, солдатам армии Нашей
повелеваем возвратиться на места их
родины».
Но молодежь только фыркнула в ответ на эти слова. Со дня похода оба, и Игорь и Милица, чувствовали себя прекрасно, Последнюю только заметно беспокоили
вести о её
родине, доходившие со значительным опозданием сюда через посредство газет, пересылаемых на передовые позиции. Правда, эти
вести говорили о мужественных победах сербов.
Все мы тогда чувствовали себя необыкновенно веселыми и счастливыми, бог
весть отчего и почему. Никому и в голову не приходило сомневаться в силе и могуществе
родины, исторический горизонт которой казался чист и ясен, как покрывавшее нас безоблачное небо с ярко горящим солнцем. Все как-то смахивали тогда на воробьев последнего тургеневского рассказа: прыгали, чиликали, наскакивали, и никому в голову не приходило посмотреть, не реет ли где поверху ястреб, а только бойчились и чирикали...
Она говорила с таким горячим убеждением, с такою нежностью целовала руки императрицы, что эта не могла отказать,
велела подать себе чернилицу, перо и бумаги и написала приказ коменданту крепости — освободить из-под ареста трех вельмож, засаженных туда в день празднования известных
родин козы.
По крайней мере, часть себя хочу оставить на
родине. Пусть частью этой будет
повесть моей жизни, начертанная в следующих строках. Рассказ мой будет краток; не утомлю никого изображением своих страданий. Описывая их, желаю, чтобы мои соотечественники не проклинали хоть моей памяти. Я трудился для них много, так много сам любил их! Друзья! помяните меня в своих молитвах…
Веди ж своих царей-рабов
С их стаей в область хлада;
Пробей тропу среди снегов
Во сретение глада…
Зима, союзник наш, гряди!
Им заперт путь возвратный;
Пустыни в пепле позади;
Пред ними сонмы ратны.
Отведай, хищник, что сильней:
Дух алчности иль мщенье?
Пришлец, мы в
родине своей;
За правых Провиденье!
Только бескорыстно-духовное отношение к Церкви, только согласие на жертвы и на отказ от привилегированных благ жизни могут
вести к религиозному возрождению и спасению нашей
Родины.