Неточные совпадения
Из всей семейки мужниной
Один Савелий, дедушка,
Родитель свекра-батюшки,
Жалел меня…
РассказыватьПро деда, молодцы?
Отцы и матери! вам басни сей урок.
Я
рассказал её не детям в извиненье:
К
родителям в них непочтенье
И нелюбовь — всегда порок;
Но если выросли они в разлуке с вами,
И вы их вверили наёмничьим рукам:
Не вы ли виноваты сами,
Что в старости от них утехи мало вам?
Марья Ивановна так просто
рассказала моим
родителям о странном знакомстве моем с Пугачевым, что оно не только не беспокоило их, но еще и заставляло часто смеяться от чистого сердца.
— Вчера гимназист застрелился, единственный сын богатого купца.
Родитель — простачок, русак, мать — немка, а сын, говорят, бомбист. Вот как, —
рассказывала она, не глядя на Клима, усердно ковыряя распятие. Он спросил...
Все это, конечно, усвоивалось мною беспорядочно, без всякой системы, тем не менее запас фактов накоплялся, и я не раз удивлял
родителей,
рассказывая за обедом такие исторические эпизоды, о которых они и понятия не имели.
Рассказывали, будто он нарочно ждал торжественного званого вечера у
родителей своей невесты, на котором он был представлен весьма многим значительным лицам, чтобы вслух и при всех заявить свой образ мыслей, обругать почтенных сановников, отказаться от своей невесты публично и с оскорблением и, сопротивляясь выводившим его слугам, разбить прекрасную китайскую вазу.
— Вот как этакое-то дело со мной сделалось, и стали мы приступать к Манефе Ивановне, чтоб перед
родителем открыться."А что, говорит, разве уж к концу дело пришло?"И заместо того чтоб перед
родителем меня заступить и осторожненько ему
рассказать, что вот господин хороший и поправить свой грех желает, она все, сударь, против стыда и совести сделала.
Вот тоже и Филат Финагеич вашему благородию истинную правду про купеческого сына
рассказывал, которого
родители малоумным захотели сделать; нашей власти тут нет, чего старики захотят, то мы и исполнять должны.
— Да ведь она года три тому назад, — начал уж шепотом
рассказывать ополченец, — убегала от него с офицером одним, так он, знаете, никому ни единым словом не промолвился о том и всем говорил, что она уехала к
родителям своим.
С наступлением поста Очищенный восклицал:"А теперь, mesdames, надо приниматься за грибки!" — и
рассказывал, с каким самоотвержением очаровательная княжна Зизи Прокофьева кушает маринованные рыжички, а почтенные
родители смотрят на нее и приговаривают: мы должны сие кушанье любить, ибо оно напоминает нам, что мы в сей жизни путники…
Она просто, ясно, без всякого преувеличения, описала постоянную и горячую любовь Алексея Степаныча, давно известную всему городу (конечно, и Софье Николавне); с родственным участием говорила о прекрасном характере, доброте и редкой скромности жениха; справедливо и точно
рассказала про его настоящее и будущее состояние;
рассказала правду про всё его семейство и не забыла прибавить, что вчера Алексей Степанович получил чрез письмо полное согласие и благословение
родителей искать руки достойнейшей и всеми уважаемой Софьи Николавны; что сам он от волнения, ожидания ответа
родителей и несказанной любви занемог лихорадкой, но, не имея сил откладывать решение своей судьбы, просил ее, как родственницу и знакомую с Софьей Николавной даму, узнать: угодно ли, не противно ли будет ей, чтобы Алексей Степаныч сделал формальное предложение Николаю Федоровичу.
Он мне
рассказывал о своих
родителях: как он их любит!
—
Родители!.. Хм… Никаких
родителей! Недаром же мы песни пели: «Наши сестры — сабли востры»… И матки и батьки — все при нас в казарме… Так-то-с. А
рассказываю вам затем, чтобы вы, молодые люди, помнили да и детям своим передали, как в николаевские времена солдат выколачивали… Вот у меня теперь офицерские погоны, а розог да палок я съел — конца-краю нет…
Ежов знал все: он
рассказывал в училище, что у прокурора родила горничная, а прокуророва жена облила за это мужа горячим кофе; он мог сказать, когда и где лучше ловить ершей, умел делать западни и клетки для птиц; подробно сообщал, отчего и как повесился солдат в казарме, на чердаке, от кого из
родителей учеников учитель получил сегодня подарок и какой именно подарок.
Долго еще Варвара Александровна говорила в том же тоне. Она на этот раз была очень откровенна. Она
рассказала историю одной молодой девушки, с прекрасным, пылким сердцем и с умом образованным, которую
родители выдали замуж по расчету, за человека богатого, но отжившего, желчного, в котором только и были две страсти: честолюбие и корысть, — и эта бедная девушка, как южный цветок, пересаженный из-под родного неба на бедный свет оранжереи, сохнет и вянет с каждым днем.
Родители мои, смотревшие на это происшествие обыкновенными глазами, приписывали глупый исход травли неловкости наших Аннушек; но мы, которые знали тайные пружины дела, знали и то, что тут ничего невозможно было сделать лучшего, потому что это была не простая крыса, а оборотень Селиван.
Рассказать об этом старшим мы, однако, не смели. Как простосердечный народ, мы боялись критики и насмешек над тем, что сами почитали за несомненное и очевидное.
Марья Виссарионовна
рассказывала какую-то длинную историю про одну свою родственницу, которой предстояла прекрасная партия и которую она сначала не хотела принять, но потом, желая исполнить волю
родителей, вышла, и теперь счастливы так, как никто; что, наконец, дети, которые слушаются своих
родителей, бывают всегда благополучнее тех, которые делают по-своему.
— Эх, господин, ежели
рассказать вам!.. Не видал я в жизни своей хорошего и теперь не вижу. Только и видел хорошего до восемнадцати лет. Ладненько тогда жил, пока
родителей слушал. Перестал слушаться — и жизнь моя кончилась. С самых тех пор, я так считаю, что и на свете не живу вовсе. Так… бьюсь только понапрасну.
Тут я также узнал, что Рубановские испытали ужасную потерю: менее года, как они лишились старшей дочери, необыкновенной красавицы и умницы, которая была идолом своего семейства, как выражалась одна наша общая знакомая; она же
рассказала нам, что
родители перенесли эту потерю с необыкновенной твердостью, особенно отец, который, не выронив ни одной слезинки, с каким-то торжественным весельем хоронил свою любимицу, тогда как все присутствующие надрывались от слез.
Давно ль?.. Но детство Саши протекло.
Я
рассказал, что знать вам было нужно…
Он стал с отцом браниться: не могло
И быть иначе, — нежностью наружной
Обманывать он почитал за зло,
За низость, — но правдивой мести знаки
Он не щадил (хотя б дошло до драки).
И потому
родитель, рассчитав,
Что укрощать не стоит этот нрав,
Сынка, рыдая, как мы все умеем,
Послал в Москву с французом и лакеем.
И, задумчиво
рассказав ему о том, как юноша — сын богатых и важных
родителей — ушел от них и от своего счастья, а потом вернулся к ним, нищий и оборванный, жил на дворе у них вместе с собаками, не говоря им до смерти своей, кто он, — Мальва тихо спросила у Якова...
— Ну, вот за этот за подарочек так оченно я благодарна, — молвила Марьюшка. — А то узорами-то у нас больно стало бедно, все старые да рваные… Да что ж ты, Фленушка, не
рассказываешь, как наши девицы у
родителей поживают. Скучненько, поди: девиц под пару им нет, все одни да одни.
Батюшко
родитель мой знавал этого Филофея, частенько, бывало, про его слезы
рассказывал…
Потом Макрина зачнет, бывало,
рассказывать про житье обительское и будто мимоходом помянет про девиц из хороших домов, что живут у Манефы и по другим обителям в обученье, называет поименно
родителей их: имена все крупные, известные по всему купечеству.
— Вместо отца поздравляю, вместо
родителя целую тебя, дочка, — сказал он. — Дай вам Бог совет, любовь да счастье. Жених твой, видится, парень по всему хороший, и тебе будет хорошо жить за ним. Слава Богу!.. Так я рад, так рад, что даже и
рассказать не сумею.
— Ночью она убежала, — сказал отец Прохор. — Грозило ей большое несчастье, беда непоправимая. В окошко выпрыгнула. Не до того было ей, чтоб пожитки сбирать… Да я лучше все по порядку
расскажу. Неподалеку от того города, где жительствует
родитель Авдотьи Марковны, одна пожилая барышня, генеральская дочь, именье купила. Из семьи здешних господ она — Алымова, Марья Ивановна.
— Ро… родился я в Там… там… бове…
Родители мои были не знатны и страшно бедны… Я тебе
расскажу, что я за птица. Ты ужаснешься. Постой… Увидишь… Я был нищим… Будучи мальчиком, я продавал яблоки… груши…
Про нее
рассказывали, что она барышня хорошей фамилии, чуть не княжна какая-то; ушла на сцену против воли
родителей; пока ведет себя строго, совсем еще молоденькая, не больше как лет семнадцати.
Теркин слушал внимательно, и в голове у него беспрестанно мелькал вопрос: «зачем Серафима
рассказывает ему так подробно об этой Калерии?» Он хотел бы схватить ее и увлечь к себе, забыть про то, кто она, чья жена, чьих
родителей, какие у нее заботы… Одну минуту он даже усомнился: полно, так ли она страстно привязалась к нему, если способна говорить о домашних делах, зная, что он здесь только до рассвета и она опять его долго не увидит?..
Постоянный надзор вверили одному особому гувернеру и сверх того всякому воспитаннику дан был свой дядька и свой прислужник, через которых
родители тоже могли наблюдать за своими детьми» (Терпигорев где-то
рассказывает, как таковых дядек самих секли).
Генеральша улыбнулась и
рассказала, что этот дом принадлежал еще ее отцу, потом она спросила, живы ли его
родители, давно ли он на службе, отчего так тощ и проч.… Получив ответы на свои вопросы, она пошла дальше, а он после разговора с нею стал улыбаться еще ласковее и думать, что его окружают великолепнейшие люди…
Она в разговоре с ним осуждала одну из своих подруг, тайком вышедшую замуж за графа без ведома
родителей последнего, и с краской негодования
рассказывала о тех унижениях, которые пришлось вытерпеть несчастной, прежде нежели родные «из милости» допустили ее к себе и с виду простили сына и его молодую жену.
— Вот видишь, родная, — подхватила Мариула, — одна богатая барыня в Питере просила меня лекарства от сухотки и обещала меня озолотить, коли ей помощь сделаю. Васе я это
рассказала; он вспомнил, что
родитель твой поднял кого-то на ноги точь-в-точь от такой хворости, и привел меня сюда. Помоги, Парамоновна; барыши все пополам.
Она упомянула Зенону сначала о своей родине в далекой Фракии, откуда она была увезена в детстве в Антиохию и выросла там при беспрестанных тревогах по поводу быстрых и частых перемен в положении ее
родителей, а потом она
рассказала, как была отдана замуж за старого и очень безнравственного византийского вельможу, который понуждал ее к постыдным для женщины поступкам в угоду высшего вельможи, от которого зависело его служебное повышение, и как она воспротивилась этому и много за то претерпела, а потом, когда муж ее умер, оставив ей большое богатство, она, по любви к независимости и свободе, не захотела вернуться в свою эллинскую семью, ибо ей противна подчиненность безгласных в семье эллинских женщин, а переселилась из Антиохии в Египет, где женщины не находятся в таком порабощении, как у эллинов.
Между тем девочка сама
рассказывала, и хозяева ее другими путями знали, что
родители этой девочки «по крестьянству люди нескудные».
И они пошли и вернулись счастливые и веселые. И счастливые и веселые были и няня и
родители, когда няня, смеясь и умиляясь,
рассказала им всю историю.