Неточные совпадения
— Лошадь, говоришь,
родитель, нужно? — подзадоривал
солдат, подмигивая Макару.
— Не рассоримся, Макар, ежели, например, с умом… — объяснял «Домнушкин
солдат» с обычною своею таинственностью. — Места двоим хватит достаточно: ты в передней избе живи, я в задней. Родитель-то у нас запасливый старичок…
— Да уж этак примерно второй год пошел,
родитель, — вежливо отвечал
солдат, вытягиваясь в струнку. — Этак по осени, значит, я на Ключевском очутился…
Солдат Артем поглядывал на
родителя и только усмехался.
— Конешно,
родителей укорять не приходится, — тянет
солдат, не обращаясь собственно ни к кому. — Бог за это накажет… А только на моих памятях это было, Татьяна Ивановна, как вы весь наш дом горбом воротили. За то вас и в дом к нам взяли из бедной семьи, как лошадь двужильная бывает. Да-с… Что же, бог труды любит, даже это и по нашей солдатской части, а потрудится человек — его и поберечь надо. Скотину, и ту жалеют… Так я говорю, Макар?
— Баб наймовать приехал, — объяснял
солдат родителю, — по цалковому поденщину буду платить, потому никак невозможно — горит пшеница у Груздева. Надо будет ему подсобить.
— Обнаковенно, все через вас, через баб, — глубокомысленно заметил
солдат. — А все-таки как же родителя-то обернули, не таковский он человек…
— Казенный! Всю семью он нашу извел: сначала с
родителем нашим поссорился; тот в старшинах сидел — он начет на него сделал, а потом обчество уговорил, чтобы того сослали на поселенье; меня тоже ладил, чтобы в
солдаты сдать, — я уже не стерпел того и бежал!
— Конечно, мне все равно, — продолжал учитель. — Но я вам должен сказать, что в возрасте семнадцати лет молодой человек не имеет почти никаких личных и общественных прав. Он не может вступать в брак. Векселя, им подписанные, ни во что не считаются. И даже в
солдаты он не годится: требуется восемнадцатилетний возраст. В вашем же положении вы находитесь на попечении
родителей, родственников, или опекунов, или какого-нибудь общественного учреждения.
У меня, говорит, теперь
родители померли, так я деньги пропью, да потом в наемщики, значит, в
солдаты пойду, а через десять лет фельдмаршалом сюда к вам приеду.
Вот они — кто с редкой бородкой в заплатанном кафтане и лаптях, такой же, как оставшийся дома в Казанской или Рязанской губернии
родитель, кто с седой бородой, с согнутой спиной, с большой палкой, такой же, как отцов отец — дед, кто молодой малый в сапогах и красной рубахе, такой же, каким год назад был он сам, тот
солдат, который должен теперь стрелять в него.
—
Родители!.. Хм… Никаких
родителей! Недаром же мы песни пели: «Наши сестры — сабли востры»… И матки и батьки — все при нас в казарме… Так-то-с. А рассказываю вам затем, чтобы вы, молодые люди, помнили да и детям своим передали, как в николаевские времена
солдат выколачивали… Вот у меня теперь офицерские погоны, а розог да палок я съел — конца-краю нет…
Ежов знал все: он рассказывал в училище, что у прокурора родила горничная, а прокуророва жена облила за это мужа горячим кофе; он мог сказать, когда и где лучше ловить ершей, умел делать западни и клетки для птиц; подробно сообщал, отчего и как повесился
солдат в казарме, на чердаке, от кого из
родителей учеников учитель получил сегодня подарок и какой именно подарок.
Детей жандармского полковника, тоже двух братьев, привел солдат-жандарм и почему-то очутился тут же в зале между
родителями.
Пяти годов ей не минуло, как
родитель ее, не тем будь помянут, в каких-то воровских делах приличился и по мирскому приговору в
солдаты был сдан, а мать, вскоре после того как забрали ее сожителя, мудрено как-то померла в овраге за овинами, возвращаясь в нетопленую избу к голодному ребенку
Твоя душа, да
родителя твоего, да братана Ивана, что в
солдаты пошел, — все ваши души на мир разложены.
— Эх, ваше степенство, — молвил с глубоким вздохом старый
солдат. — Мила ведь сторона, где пупок резан, на кого ни доведись; с родной-то стороны и ворона павы красней… Стар уж я человек, а все-таки истосковались косточки по родимой землице, хочется им лечь на своем погосте возле
родителей, хочется схорониться во гробу, что из нашей сосны долблен.
Родитель помер, осталась я круглой сиротой, матушку-то взял Господь, как еще я махонькой была; брат женатый поскорости после батюшки тоже покончился, другой братец в
солдаты ушел.
Саввушка у Трифона меньшой сын — добрый паренек, смышленый, по всему хороший, и тот, по недостаткам
родителей, мертвую запил, а теперь, слышь, в
солдаты нанимается.
Изо всех городов, сел и деревень обширной матушки-Руси стали стекаться по первому зову правительства молодые и старые запасные
солдаты. Они покидали свои семьи, престарелых
родителей, жен и детей, бросали полевые работы, оставляя неубранным хлеб на полях, чтобы стать в ряды русских войск, готовившихся к защите чести дорогой России и маленького славянского королевства.
Рядовой
солдат, ни одной лычки-нашивки, однако амбиция у него своя: у
родителя первая скобяная торговля в Болхове в гостиных рядах была.
— Я-то? — спросил Каратаев. — Я говорю не нашим умом, а Божьим судом, — сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: — Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть полная чаша! И хозяйка есть? А старики-родители живы? — спрашивал он и, хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у
солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки, в то время как он спрашивал это. Он видимо был огорчен тем, что у Пьера не было
родителей, в особенности матери.