Неточные совпадения
Вглядывался я и заключил, что это равнодушие —
родня тому спокойствию или той беспечности, с которой другой Фаддеев, где-нибудь на берегу, по веревке, с топором, взбирается на колокольню и чинит шпиц или сидит с кистью на дощечке и болтается в воздухе, на верху четырехэтажного дома, оборачиваясь, в размахах веревки, спиной то к
улице, то к дому.
Милочку, которая никогда не выезжала из
родного захолустья, сутолока московских
улиц сразу ошеломила.
Дед не любил долго собираться: грамоту зашил в шапку; вывел коня; чмокнул жену и двух своих, как сам он называл, поросенков, из которых один был
родной отец хоть бы и нашего брата; и поднял такую за собою пыль, как будто бы пятнадцать хлопцев задумали посереди
улицы играть в кашу.
Ерошки Еропегова!.. — вскричал он в исступлении, приостанавливаясь на
улице, — и это сын,
родной сын!
Вообще я недоволен переходом в Западную Сибирь, не имел права отказать
родным в желании поселить меня поближе, но под Иркутском мне было бы лучше. Город наш в совершенной глуши и имеет какой-то свой отпечаток безжизненности. Я всякий день брожу по пустым
улицам, где иногда не встретишь человеческого лица. Женский пол здесь обижен природой, все необыкновенно уродливы.
— Никогда, мадам! — высокомерно уронила Эльза.Мы все здесь живем своей дружной семьей. Все мы землячки или родственницы, и дай бог, чтобы многим так жилось в
родных фамилиях, как нам здесь. Правда, на Ямской
улице бывают разные скандалы, и драки, и недоразумения. Но это там… в этих… в рублевых заведениях. Русские девушки много пьют и всегда имеют одного любовника. И они совсем не думают о своем будущем.
Подойдя к исправницкому дому, выходившему фасом на
улицу, Туркевич весело подмигивал своим спутникам, кидал кверху картуз и объявлял громогласно, что здесь живет не начальник, а
родной его, Туркевича, отец и благодетель.
И вот юнкера едут по очень широкой
улице. Александрову почему-то вспоминается давнишняя
родная Пенза. Направо и налево деревянные дома об одном, реже о двух окошках. Кое-где в окнах слабые цветные огоньки, что горят перед иконами. Лают собаки. Фотоген идет все тише и тише, отпрукивая тонким учтивым голоском лошадей.
Арина Петровна не отвечала. Она смотрела на него и думала: неужто он в самом деле такой кровопивец, что брата
родного на
улицу выгонит?
Одним словом, вдоль
улицы ряды домов стояли, как
родные братья-близнецы, — и только черный номер на матовом стекле, над дверью, отличал их один от другого.
— Ванька-внук тоже вот учит всё меня, такой умный зверь! Жили, говорит, жили вы, а теперь из-за вашей жизни на
улицу выйти стыдно — вона как, брат
родной, во-от оно ка-ак!
Хотя иной раз и в своей деревне остаешься — только
улицу перейти, — а все не с
родными жить.
Когда на другой день утром она в своем
родном городе ехала с вокзала домой, то
улицы казались ей пустынными, безлюдными, снег серым, а дома маленькими, точно кто приплюснул их. Встретилась ей процессия: несли покойника в открытом гробе, с хоругвями.
Детство и юность ее и двух братьев прошли на Пятницкой
улице, в
родной купеческой семье.
Затем он упрекал ее мужа в недальновидности: не покупает домов, которые продаются так выгодно. И теперь уж Юлии казалось, что в жизни этого старика она — не единственная радость. Когда он принимал больных и потом уехал на практику, она ходила по всем комнатам, не зная, что делать и о чем думать. Она уже отвыкла от
родного города и
родного дома; ее не тянуло теперь ни на
улицу, ни к знакомым, и при воспоминании о прежних подругах и о девичьей жизни не становилось грустно и не было жаль прошлого.
Старик обожал себя; из его слов всегда выходило так, что свою покойную жену и ее
родню он осчастливил, детей наградил, приказчиков и служащих облагодетельствовал и всю
улицу и всех знакомых заставил за себя вечно бога молить; что он ни делал, все это было очень хорошо, а если у людей плохо идут дела, то потому только, что они не хотят посоветоваться с ним; без его совета не может удаться никакое дело.
Она видела там, в темных домах, где боялись зажечь огонь, дабы не привлечь внимания врагов, на
улицах, полных тьмы, запаха трупов, подавленного шёпота людей, ожидающих смерти, — она видела всё и всех; знакомое и
родное стояло близко пред нею, молча ожидая ее решения, и она чувствовала себя матерью всем людям своего города.
Ирина. Думаем, к осени уже будем там. Наш
родной город, мы родились там… На Старой Басманной
улице…
— Нас ее брат провожал, двоюродный, из Петербурга, он у них гостит, гвардеец, с усами. Да,
родная моя мамочка! — он прямо в ужасе: как вы здесь живете? Но до того вежлив, что мне, ей-Богу, за нашу
улицу стыдно стало — хоть бы разъединый поганый фонаришко поставили!
Рассказывали разные истории. Между прочим, говорили о том, что жена старосты, Мавра, женщина здоровая и неглупая, во всю свою жизнь нигде не была дальше своего
родного села, никогда не видела ни города, ни железной дороги, а в последние десять лет все сидела за печью и только по ночам выходила на
улицу.
Митя (один). Эка тоска, Господи!.. На
улице праздник, у всякого в доме праздник, а ты сиди в четырех стенах!.. Всем-то я чужой, ни
родных, ни знакомых!.. А тут еще… Ах, да ну! сесть лучше за дело, авось тоска пройдет. (Садится к конторке и задумывается, потом запевает.)
Но конца этой торговли Буланин уже не слышит. Перед его глазами быстрым вихрем проносятся городские
улицы, фотограф с козлиной бородкой, Зиночкины гаммы, отражение огней в узкой, черной, как чернило, речке. Грузов, пожирающий курицу, и, наконец, милое, кроткое
родное лицо, тускло освещенное фонарем, качающимся над подъездом… Потом все перемешивается в его утомленной голове, и его сознание погружается в глубокий мрак, точно камень, брошенный в воду.
После кутьи в горницах
родные и почетные гости чай пили, а на
улицах всех обносили вином, а непьющих баб, девок и подростков ренским потчевали. Только что сели за стол, плачеи стали под окнами дома… Устинья завела «поминальный плач», обращаясь от лица матери к покойнице с зовом ее на погребальную тризну...
— Что и говорить. Живио им, братцы! Скричим им живио! Всей артелью скричим, — подхватывает третий… И прежде, нежели могла этого ждать стоявшая y окна Милица, могучие перекаты «живио», этого
родного её сердцу сербского ура, огласили
улицы…
Наемная карета отвезла нас в большую мрачную гостиницу. Я видела, сквозь стекла ее, шумные
улицы, громадные дома и беспрерывно снующую толпу, но мои мысли были далеко-далеко, под синим небом моей
родной Украины, в фруктовом садике, подле мамочки, Васи, няни…
И Лыжин мысленно носился по московским
улицам, заходил в знакомые дома, виделся с
родными, товарищами, и сердце у него сладко сжималось при мысли, что ему теперь двадцать шесть лет и что если он вырвется отсюда и попадет в Москву через пять или десять лет, то и тогда еще будет не поздно, и останется еще впереди целая жизнь.
— Глебушка болеет уже полтора года, — говорила Дарья Николаевна всем
родным и знакомым, которых встречала случайно на
улице или в доме Глафиры Петровны, единственный дом, который посещала молодая Салтыкова.