Неточные совпадения
― Опять, опять
дьявол! ― взяв
руку, которую она положила на стол, и целуя ее, сказал Вронский.
— О, молчите, молчите! — вскрикнула Соня, всплеснув
руками. — От бога вы отошли, и вас бог поразил,
дьяволу предал!..
— Третьим в раю был
дьявол, — тотчас сказала Лидия и немножко отодвинулась от дивана вместе со стулом, а Макаров, пожимая
руку Клима, подхватил ее шутку...
— Обманул,
дьявол, — согласился хромой, печально разводя
руками.
— И потом еще картина: сверху простерты две узловатые
руки зеленого цвета с красными ногтями, на одной — шесть пальцев, на другой — семь. Внизу пред ними, на коленях, маленький человечек снял с плеч своих огромную, больше его тела, двуличную голову и тонкими, длинными ручками подает ее этим тринадцати пальцам. Художник объяснил, что картина названа: «В
руки твои предаю дух мой». А
руки принадлежат
дьяволу, имя ему Разум, и это он убил бога.
—
Дьявол! — грянул Илья Ильич, вырывая у него перчатку из
рук. — Врешь! Какая Ильинская барышня! Это портниха приезжала из магазина рубашки примерять. Как ты смеешь выдумывать!
Это случалось периодически один или два раза в месяц, потому что тепла даром в трубу пускать не любили и закрывали печи, когда в них бегали еще такие огоньки, как в «Роберте-дьяволе». Ни к одной лежанке, ни к одной печке нельзя было приложить
руки: того и гляди, вскочит пузырь.
— Поди ты к
дьяволу! Стал тоже тут с пострелом-то своим! — проговорил он и, плюнув на
руки, опять стал натягивать супонь.
Около средних ворот, с ключами в
руках, ходил молодцеватый унтер-офицер Карпенко. Он представлял гораздо более строгого блюстителя порядка, чем его офицер, и нелегко было никому попасть за его пост, так что даже пробежавшую через платформу собаку он сильно пихнул ногой, проговоря: «Э, черт, бегает тут!
Дьявол!» К гауптвахте между тем подъехала карета с опущенными шторами. Соскочивший с задка ливрейный лакей сбегал сначала к смотрителю, потом подошел было к унтер-офицеру и проговорил...
— Завтра утром, когда тень от острова коснется мыса Чиу-Киу, садитесь в пироги и спешно плывите на бледнолицых. Грозный бог войны, великий Коокама, сам предаст белых
дьяволов в ваши
руки. Меня же не дожидайтесь. Я приду в разгар битвы.
Клещ(вдруг снова вскакивает, как обожженный, и кричит). Какая — правда? Где — правда? (Треплет
руками лохмотья на себе.) Вот — правда! Работы нет… силы нет! Вот — правда! Пристанища… пристанища нету! Издыхать надо… вот она, правда!
Дьявол! На… на что мне она — правда? Дай вздохнуть… вздохнуть дай! Чем я виноват?.. За что мне — правду? Жить —
дьявол — жить нельзя… вот она — правда!..
— А есть такая сила, которая вырвать её хочет из моих
рук… Эх,
дьявол! Отец мой из-за бабы погиб и мне, видно, ту же долю оставил…
— Бороду сорву. — И, обратясь к центру свалки, глядя на Ваньку Лошадь, который не мог вырваться из атлетических
рук «барина», заорал диким голосом: — Стой,
дьяволы!.. — и пошел, и пошел.
— Ах, рыжий
дьявол!.. Ах, рыжая багана!.. — завывал Порша, неизвестно для какой цели бегая по барке с шестом в
руках.
— Да, я прошу для Лаевского! — сказал Самойленко, вставая и размахивая правой
рукой. — Да! Для Лаевского! И никакой ни черт, ни
дьявол не имеет права учить меня, как я должен распоряжаться своими деньгами. Вам не угодно дать? Нет?
Так точно думал и Истомин. Самодовольный, как
дьявол, только что заманивший странника с торной дороги в пучину, под мельничные колеса, художник стоял, небрежно опершись
руками о притолки в дверях, которые вели в магазин из залы, и с фамильярностью самого близкого, семейного человека проговорил вошедшей Софье Карловне...
Ему казалось не больше 28 лет; на лице его постоянно отражалась насмешка, горькая, бесконечная; волшебный круг, заключавший вселенную; его душа еще не жила по-настоящему, но собирала все свои силы, чтобы переполнить жизнь и прежде времени вырваться в вечность; — нищий стоял сложа
руки и рассматривал
дьявола, изображенного поблекшими красками на св. вратах, и внутренно сожалел об нем; он думал: если б я был чорт, то не мучил бы людей, а презирал бы их; стоят ли они, чтоб их соблазнял изгнанник рая, соперник бога!.. другое дело человек; чтоб кончить презрением, он должен начать с ненависти!
Дорн(один). Не знаю, быть может, я ничего не понимаю или сошел с ума, но пьеса мне понравилась. В ней что-то есть. Когда эта девочка говорила об одиночестве и потом, когда показались красные глаза
дьявола, у меня от волнения дрожали
руки. Свежо, наивно… Вот, кажется, он идет. Мне хочется наговорить ему побольше приятного.
— Брат! Прости!..
дьявол это меня… — дрожа шептал Гаврила, целуя
руку Челкаша.
Понимаете,
дьяволы!» — кланялись вдруг все разом, словно по команде; каждый из «чертей и
дьяволов» крепко держал свою шапку обеими
руками и не спускал взора с окна, в котором виднелась фигура Мартына Петровича.
Ворочают крепкими
руками малые рычаги, и всюду — вокруг людей, над головами у них — покорно и страшно двигаются челюсти и лапы огромных машин, пережёвывая железо… Трудно понять, чей ум, чья воля главенствуют здесь! Иной раз кажется, что человек взнуздал завод и правит им, как желает, а иногда видишь, что и люди и весь завод повинуются
дьяволу, а он — торжественно и пакостно хохочет, видя бессмыслицу тяжкой возни, руководимой жадностью.
— Что стали? Пошел!
Дьяволы, людоеды! — кричал он. — Не уйдешь моей
руки! Черти! Лапотники!..
Чистый
дьявол… и на
руку скор, страсть!
— Да то же, что вот навязал нам на старости лет
дьявола… Поди-тка сам теперь и ломайся с ним! — отвечала Василиса, указывая костлявою своею
рукою на Акулину.
Пожалуй,
дьявол под руку-то толкнет.
Матрена. Да как же, батюшко, не исправить. Коли бы нас, дур, баб не били да не учили, так что бы мы были! Ты вот хошь и гневаться на меня изволишь, а я прямо те скажу: на моих
руках ты ее и не оставляй. Мне с ней не совладать: слов моих бранных она не слушает, бить мне ее силушки не хватает, значит, и осталось одно: послать ее к черту-дьяволу.
Губин(охнув, выпустил Нестрашного, орёт). Это — кто меня? Кто,
дьяволы? Губина? Бить? (Его хватают за
руки, окружают, ведут в буфет, он рычит.) Подожгу… Жить не дам…
Бургмейер. Зачем? Затем, что на землю сниспослан новый дьявол-соблазнитель! У человека тысячи, а он хочет сотни тысяч. У него сотни тысяч, а ему давай миллионы, десятки миллионов! Они тут, кажется, недалеко… перед глазами у него. Стоит только
руку протянуть за ними, и нас в мире много таких прокаженных, в которых сидит этот
дьявол и заставляет нас губить себя, семьи наши и миллионы других слепцов, вверивших нам свое состояние.
И такой поистине сатанинскою радостью пылает это дикое лицо, что с криком ногою отталкивает его Пилат, и Иуда падает навзничь. И, лежа на каменных плитах, похожий на опрокинутого
дьявола, он все еще тянется
рукою к уходящему Пилату и кричит, как страстно влюбленный...
— Какое дастся!
Дьявол — не человек. Не первый раз уже… Летит сломя голову, ямщикам на водку по рублю! Валяй! Лишь бы сзади казаки да исправник не пронюхали да не нагнали. А у нас народ на станках робкий… Да и на кого ни доведись — страшно: с голыми
руками не приступишься. Ну а теперь все-таки люди военные. Можно его и взять.
— Особенно ты, Федотов, смотри… не зверствуй… У тебя есть эта привычка непременно искровянить матроса… Я тебя не первый день знаю… Ишь ведь у тебя, у
дьявола, ручища! — прибавил старший офицер, бросая взгляд на действительно огромную, жилистую, всю в смоле,
руку боцмана, теребившую штанину.
Чуждо стоят по другую сторону пропасти Раскольников, Иван Карамазов и прочие
дьяволовы подвижники. Усмехаются Свидригайлов и Версилов. Недоуменно простирает
руки Дмитрий Карамазов…
«Неужто же, — подумал он, — все это вчера было притворство? Одно из двух: или она теперешним весельем маскирует обнаружившуюся вчера свою ужасную болезнь, или она мастерски сыграла со мною новую плутовскую комедию, чтобы заставить меня оттолкнуть Ларису. Сам
дьявол ее не разгадает. Она хочет, чтоб я бросил Ларису; будь по ее, я брошу мою Ларку, но брошу для того, чтобы крепче ее взять. Глафира не знает, что мне самому все это как нельзя более на
руку».
— Черт знает что такое! Преступление сделано, и сейчас уже идут и глупости, и ошибки. И какие еще ошибки? Там я позабыл нож, которым оцарапал
руку… И этот укол может быть трупный. Тьфу, сто
дьяволов!.. И лаписа нет, и прижечь нечем… Скорей в город!
— Эх, дите малое уходили…
Дьяволы, a не люди… Гнались-то, почитай, за две версты… Нам-то видно было да стрелять нельзя: несподручно открывать прикрытие. Ну, да никто, как Бог. A Гореньку вызволим… Нечего и говорить, что не оставим. Наш капитан не таковский, чтобы не выручить. И взашей накладет обидчикам так тебе любо, что только держись! Идем к нему, дите. Давай, снесу на
руках за милую душу.
Далее старик, гневно потрясая
руками, описал конские ристалища, бой быков, театры, мастерские художников, где пишут и лепят из глины нагих женщин. Говорил он вдохновенно, красиво и звучно, точно играл на невидимых струнах, а монахи, оцепеневшие, жадно внимали его речам и задыхались от восторга… Описав все прелести
дьявола, красоту зла и пленительную грацию отвратительного женского тела, старик проклял
дьявола, повернул назад и скрылся за своею дверью…
Но оказалось, что могло быть и иначе: когда после этой тревожной ночи наступило утро и с приближением его успокоился чертовский шум и прошел страх, то вышедшая впереди всех из комнаты Марья Матвеевна увидела, что дверь на чердачную лестницу была открыта настежь, и меловой крест, сделанный
рукою этой благочестивой женщины, таким образом скрылся за створом и оставил вход для
дьявола ничем не защищенным.
«Тоже крест на себе имеет, чтобы так и угодить в пасть
дьяволу —
руки на себя наложить!» — рассуждал он.
— Как? Павел? Лучше бы взглянул я на ехидну, чем на этого
дьявола в человеческом образе! — вскрикнул Чурчило, и так ударил
рукой по рукоятке своего меча, что все вооружение его зазвенело.
Довольно послужил я тебе и
дьяволу, пошел, подлый, против своего благодетеля, князя-батюшки, чуть дочь его, святую, чистую, непорочную, не отдал своими
руками на поругание извергу!
— Как? Павел? Лучше бы взглянул я на ехидну, чем на этого
дьявола в человеческом образе! — вскрикнул Чурчила, и так ударил
рукой по рукоятке своего меча, что все вооружение его зазвенело.
— И вправду, что же ждать от разбойника? — ворчал Гримм про себя в минуту раздумья. — Что награбит, тем и богат, а ведь часто волк платится и своей шкурой. Разве — женитьба? Да где ему! Роберт Бернгард посмышленее, да и по молодцеватей его, да и у него что-то не вдруг ладится… А за моего она ни за что не пойдет, даром что кротка, как овечка, а силком тащить ее из замка прямо в когти к коршуну — у меня, кажись, и
руки не поднимутся на такое дело…
Дьявол попутал меня взяться за него…
Дрогнул ротный, а уж на что храбрый был, самому
дьяволу не спустит. За столик
рукой придержался. Дошел до порога, за косяк ухватился… Стрепенулся Каблуков, вскочил, вытянулся, — а сапог округ него так вприсядку и задувает, уши по голенищам треплются, а из голенища, будто из граммофонной дыры: «ряв-ряв!» Да вдруг сапог прямо на ротного, будто к родному брату, — по коленке его хлопает, в
руку подметкой тычется…
— И вправду, что же ждать от разбойника? — ворчал Гримм про себя в минуту раздумья. — Что награбит, тем и богат, а ведь часто волк платится и своей шкурой. Разве — женитьба? Да где ему! Роберт Бернгард посмышленнее, да и помолодцеватей его, да и у него что-то не вдруг ладится… А за моего она ни за что не пойдет, даром что кротка, как овечка, а силком тащить ее из замка прямо в когти к коршуну — у меня, кажись, и
руки не поднимутся на такое дело…
Дьявол попутал меня взяться за него…
— Ну хорошо, подержусь я еще неделю, а потом? Ведь я же знаю себя. Ведь уже сейчас этот
дьявол подталкивает мою
руку: возьми грифель, возьми грифель.
Если многие громко сморкаются в
руку,
А другие обязательно в носовой платок.
Мне до
дьявола противны
И те и эти.
Я потерял равновесие…
И знаю сам —
Конечно, меня подвесят
Когда-нибудь к небесам.
Ну так что ж!
Это еще лучше!
Там можно прикуривать о звезды…
Но…
Главное не в этом.
Сегодня проходит экспресс,
В 2 ночи —
46 мест.
Красноармейцы и рабочие.
Золото в слитках.
— Тише! — шептала женщина, ведя Павла за
руку. — Тут хозяин спит,
дьявол, сапожник, пропащая душа!
— Вели ты им, чертям,
дьяволам, дать дорогу, — кричал Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою
рукой.