Неточные совпадения
Городничий (бьет себя по
лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул
рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Недурной наружности, в партикулярном платье, ходит этак по комнате, и в лице этакое рассуждение… физиономия… поступки, и здесь (вертит
рукою около
лба)много, много всего.
Склонив свою чернокурчавую голову, она прижала
лоб к холодной лейке, стоявшей на перилах, и обеими своими прекрасными
руками, со столь знакомыми ему кольцами, придерживала лейку.
— Как вам не совестно не дать знать, — сказала она, подавая
руку Сергею Ивановичу и подставляя ему
лоб.
Она взглянула на него серьезно, потом оперла нахмуренный
лоб на
руку и стала читать. Изредка она взглядывала на него, спрашивая у него взглядом: «то ли это, что я думаю?».
— Друг мой! — повторила графиня Лидия Ивановна, не спуская с него глаз, и вдруг брови ее поднялись внутренними сторонами, образуя треугольник на
лбу; некрасивое желтое лицо ее стало еще некрасивее; но Алексей Александрович почувствовал, что она жалеет его и готова плакать. И на него нашло умиление: он схватил ее пухлую
руку и стал целовать ее.
В маленьком грязном нумере, заплеванном по раскрашенным пано стен, за тонкою перегородкой которого слышался говор, в пропитанном удушливым запахом нечистот воздухе, на отодвинутой от стены кровати лежало покрытое одеялом тело. Одна
рука этого тела была сверх одеяла, и огромная, как грабли, кисть этой
руки непонятно была прикреплена к тонкой и ровной от начала до средины длинной цевке. Голова лежала боком на подушке. Левину видны были потные редкие волосы на висках и обтянутый, точно прозрачный
лоб.
Пока священник читал отходную, умирающий не показывал никаких признаков жизни; глаза были закрыты. Левин, Кити и Марья Николаевна стояли у постели. Молитва еще не была дочтена священником, как умирающий потянулся, вздохнул и открыл глаза. Священник, окончив молитву, приложил к холодному
лбу крест, потом медленно завернул его в епитрахиль и, постояв еще молча минуты две, дотронулся до похолодевшей и бескровной огромной
руки.
Увидав ее, он хотел встать, раздумал, потом лицо его вспыхнуло, чего никогда прежде не видала Анна, и он быстро встал и пошел ей навстречу, глядя не в глаза ей, а выше, на ее
лоб и прическу. Он подошел к ней, взял ее за
руку и попросил сесть.
Всё это знал Левин, и ему мучительно, больно было смотреть на этот умоляющий, полный надежды взгляд и на эту исхудалую кисть
руки, с трудом поднимающуюся и кладущую крестное знамение на тугообтянутый
лоб, на эти выдающиеся плечи и хрипящую пустую грудь, которые уже не могли вместить в себе той жизни, о которой больной просил.
Взошел доктор:
лоб у него был нахмурен; он, против обыкновения, не протянул мне
руки.
Через несколько минут он был уже возле нас; он едва мог дышать; пот градом катился с лица его; мокрые клочки седых волос, вырвавшись из-под шапки, приклеились ко
лбу его; колени его дрожали… он хотел кинуться на шею Печорину, но тот довольно холодно, хотя с приветливой улыбкой, протянул ему
руку.
Григорий Александрович ударил себя в
лоб кулаком и выскочил в другую комнату. Я зашел к нему; он сложа
руки прохаживался угрюмый взад и вперед.
— Да, кажется, вот так: «Стройны, дескать, наши молодые джигиты, и кафтаны на них серебром выложены, а молодой русский офицер стройнее их, и галуны на нем золотые. Он как тополь между ними; только не расти, не цвести ему в нашем саду». Печорин встал, поклонился ей, приложив
руку ко
лбу и сердцу, и просил меня отвечать ей, я хорошо знаю по-ихнему и перевел его ответ.
Гораздо легче изображать характеры большого размера: там просто бросай краски со всей
руки на полотно, черные палящие глаза, нависшие брови, перерезанный морщиною
лоб, перекинутый через плечо черный или алый, как огонь, плащ — и портрет готов; но вот эти все господа, которых много на свете, которые с вида очень похожи между собою, а между тем как приглядишься, увидишь много самых неуловимых особенностей, — эти господа страшно трудны для портретов.
Подъезжая ко двору, Чичиков заметил на крыльце самого хозяина, который стоял в зеленом шалоновом сюртуке, приставив
руку ко
лбу в виде зонтика над глазами, чтобы рассмотреть получше подъезжавший экипаж.
Здесь почтмейстер вскрикнул и хлопнул со всего размаха
рукой по своему
лбу, назвавши себя публично при всех телятиной.
Нужно заметить, что у некоторых дам, — я говорю у некоторых, это не то, что у всех, — есть маленькая слабость: если они заметят у себя что-нибудь особенно хорошее,
лоб ли, рот ли,
руки ли, то уже думают, что лучшая часть лица их так первая и бросится всем в глаза и все вдруг заговорят в один голос: «Посмотрите, посмотрите, какой у ней прекрасный греческий нос!» или: «Какой правильный, очаровательный
лоб!» У которой же хороши плечи, та уверена заранее, что все молодые люди будут совершенно восхищены и то и дело станут повторять в то время, когда она будет проходить мимо: «Ах, какие чудесные у этой плечи», — а на лицо, волосы, нос,
лоб даже не взглянут, если же и взглянут, то как на что-то постороннее.
Она улыбается своей грустной, очаровательной улыбкой, берет обеими
руками мою голову, целует меня в
лоб и кладет к себе на колени.
Пришедши к возам, он совершенно позабыл, зачем пришел: поднес
руку ко
лбу и долго тер его, стараясь припомнить, что ему нужно делать.
Когда Грэй поднялся на палубу «Секрета», он несколько минут стоял неподвижно, поглаживая
рукой голову сзади на
лоб, что означало крайнее замешательство. Рассеянность — облачное движение чувств — отражалось в его лице бесчувственной улыбкой лунатика. Его помощник Пантен шел в это время по шканцам с тарелкой жареной рыбы; увидев Грэя, он заметил странное состояние капитана.
И, полон сумрачной заботы,
Все ходит, ходит он кругом,
Толкует громко сам с собою —
И вдруг, ударя в
лоб рукою,
Захохотал.
Николай Петрович глянул на него из-под пальцев
руки, которою он продолжал тереть себе
лоб, и что-то кольнуло его в сердце… Но он тут же обвинил себя.
— Н… нет, — произнес с запинкой Николай Петрович и потер себе
лоб. — Надо было прежде… Здравствуй, пузырь, — проговорил он с внезапным оживлением и, приблизившись к ребенку, поцеловал его в щеку; потом он нагнулся немного и приложил губы к Фенечкиной
руке, белевшей, как молоко, на красной рубашечке Мити.
Впрочем, — прибавил Николай Петрович, потирая
лоб и брови
рукою, что у него всегда служило признаком внутреннего смущения, — я тебе сейчас сказал, что ты не найдешь перемен в Марьине…
Аркадий оглянулся и увидал женщину высокого роста, в черном платье, остановившуюся в дверях залы. Она поразила его достоинством своей осанки. Обнаженные ее
руки красиво лежали вдоль стройного стана; красиво падали с блестящих волос на покатые плечи легкие ветки фуксий; спокойно и умно, именно спокойно, а не задумчиво, глядели светлые глаза из-под немного нависшего белого
лба, и губы улыбались едва заметною улыбкою. Какою-то ласковой и мягкой силой веяло от ее лица.
Базаров положил
руку на
лоб.
Одинцова протянула вперед обе
руки, а Базаров уперся
лбом в стекло окна. Он задыхался; все тело его видимо трепетало. Но это было не трепетание юношеской робости, не сладкий ужас первого признания овладел им: это страсть в нем билась, сильная и тяжелая — страсть, похожая на злобу и, быть может, сродни ей… Одинцовой стало и страшно и жалко его.
Баба вырвала платок из его
рук и, стирая пот со
лба его, слезы с глаз, завыла еще громче...
Самгин отступил на шаг и увидал острую лисью мордочку Дуняши, ее неуловимые, подкрашенные глаза, блеск мелких зубов; она стояла пред ним, опустив
руки, держа их так, точно готовилась взмахнуть ими, обнять. Самгин поторопился поцеловать
руку ее, она его чмокнула в
лоб, смешно промычав...
На висках, на выпуклом
лбу Макарова блестел пот, нос заострился, точно у мертвого, он закусил губы и крепко закрыл глаза. В ногах кровати стояли Феня с медным тазом в
руках и Куликова с бинтами, с марлей.
Ему протянули несколько шапок, он взял две из них, положил их на голову себе близко ко
лбу и, придерживая
рукой, припал на колено. Пятеро мужиков, подняв с земли небольшой колокол, накрыли им голову кузнеца так, что края легли ему на шапки и на плечи, куда баба положила свернутый передник. Кузнец закачался, отрывая колено от земли, встал и тихо, широкими шагами пошел ко входу на колокольню, пятеро мужиков провожали его, идя попарно.
Когда она, кончив читать, бросила книгу на кушетку и дрожащей
рукою налила себе еще ликера, Самгин, потирая
лоб, оглянулся вокруг, как человек, только что проснувшийся. Он с удивлением почувствовал, что мог бы еще долго слушать звучные, но мало понятные стихи на чужом языке.
Собственник этого лица поспешно привстал, взглянул в зеркало, одной
рукой попробовал пригладить волосы, а салфеткой в другой
руке вытер лицо, как вытирают его платком, — щеки,
лоб, виски.
Как-то вечером Самгин сидел за чайным столом, перелистывая книжку журнала. Резко хлопнула дверь в прихожей, вошел, тяжело шагая, Безбедов, грузно сел к столу и сипло закашлялся; круглое, пухлое лицо его противно шевелилось, точно под кожей растаял и переливался жир, — глаза ослепленно мигали,
руки тряслись, он ими точно паутину снимал со
лба и щек.
Когда он наклонился поцеловать ее
руку, Марина поцеловала его в
лоб, а затем, похлопав его по плечу, сказала, как жена мужу...
Он встал, наклонился, вытянул шею, волосы упали на
лоб, на щеки его; спрятав
руки за спину, он сказал, победоносно посмеиваясь...
Кричал он на Редозубова, который, сидя в углу и, как всегда, упираясь
руками в колена, смотрел на него снизу вверх, пошевеливая бровями и губами, покрякивая; Берендеев тоже наскакивал на него, как бы желая проткнуть
лоб Редозубова пальцем...
Водопроводчик перекинул винтовку в левую
руку, ладонью правой толкнул пленника в
лоб...
— Простите, не встану, — сказал он, подняв
руку, протягивая ее. Самгин, осторожно пожав длинные сухие пальцы, увидал лысоватый череп, как бы приклеенный к спинке кресла, серое, костлявое лицо, поднятое к потолку, украшенное такой же бородкой, как у него, Самгина, и под высоким
лбом — очень яркие глаза.
Самгин ожидал не этого; она уже второй раз как будто оглушила, опрокинула его. В глаза его смотрели очень яркие, горячие глаза; она поцеловала его в
лоб, продолжая говорить что-то, — он, обняв ее за талию, не слушал слов. Он чувствовал, что
руки его, вместе с физическим теплом ее тела, всасывают еще какое-то иное тепло. Оно тоже согревало, но и смущало, вызывая чувство, похожее на стыд, — чувство виновности, что ли? Оно заставило его прошептать...
Молодая женщина в пенсне перевязывала ему платком ладонь левой
руки, правою он растирал опухоль на
лбу, его окружало человек шесть таких же измятых, вывалянных в снегу.
Макаров стоял, сдвинув ноги, и это очень подчеркивало клинообразность его фигуры. Он встряхивал головою, двуцветные волосы падали на
лоб и щеки ему, резким жестом
руки он отбрасывал их, лицо его стало еще красивее и как-то острей.
Он замолчал, покачивая головой, поглаживая широкий
лоб, правая
рука его медленно опускалась, опустился на стул и весь он, точно растаяв. Ему все согласно аплодировали, а человек из угла сказал...
В день похорон с утра подул сильный ветер и как раз на восток, в направлении кладбища. Он толкал людей в спины, мешал шагать женщинам, поддувая юбки, путал прически мужчин, забрасывая волосы с затылков на
лбы и щеки. Пение хора он относил вперед процессии, и Самгин, ведя Варвару под
руку, шагая сзади Спивак и матери, слышал только приглушенный крик...
Поставив стакан на стол, она легко ладонью толкнула Самгина в
лоб; горячая ладонь приятно обожгла кожу
лба, Самгин поймал
руку и, впервые за все время знакомства, поцеловал ее.
Климу показалось, что у веселого студента подгибаются ноги; он поддержал его под локоть, а Маракуев, резким движением
руки сорвав повязку с лица, начал отирать ею
лоб, виски, щеку, тыкать в глаза себе.
«Она терзается! Боже! Что с ней было?» — с холодеющим
лбом думал он и чувствовал, что у него дрожат
руки и ноги. Ему вообразилось что-то очень страшное. Она все молчит и, видимо, борется с собой.
Она крепко пожимала ему
руку и весело, беззаботно смотрела на него, так явно и открыто наслаждаясь украденным у судьбы мгновением, что ему даже завидно стало, что он не разделяет ее игривого настроения. Как, однако ж, ни был он озабочен, он не мог не забыться на минуту, увидя лицо ее, лишенное той сосредоточенной мысли, которая играла ее бровями, вливалась в складку на
лбу; теперь она являлась без этой не раз смущавшей его чудной зрелости в чертах.
У Обломова подкосились ноги; он сел в кресло и отер платком
руки и
лоб.