Неточные совпадения
Пришел в
ряды последние,
Где были наши странники,
И ласково сказал:
«Вы
люди чужестранные,
Что с вами он поделает?
Сработано было чрезвычайно много на сорок два
человека. Весь большой луг, который кашивали два дня при барщине в тридцать кос, был уже скошен. Нескошенными оставались углы с короткими
рядами. Но Левину хотелось как можно больше скосить в этот день, и досадно было на солнце, которое так скоро спускалось. Он не чувствовал никакой усталости; ему только хотелось еще и еще поскорее и как можно больше сработать.
И ему представлялся целый
ряд этих сочных, сильных, не сомневающихся
людей, которые невольно всегда и везде обращали на себя его любопытное внимание.
Те же, как всегда, были по ложам какие-то дамы с какими-то офицерами в задах лож; те же, Бог знает кто, разноцветные женщины, и мундиры, и сюртуки; та же грязная толпа в райке, и во всей этой толпе, в ложах и в первых
рядах, были
человек сорок настоящих мужчин и женщин. И на эти оазисы Вронский тотчас обратил внимание и с ними тотчас же вошел в сношение.
Но Левин ошибся, приняв того, кто сидел в коляске, за старого князя. Когда он приблизился к коляске, он увидал
рядом со Степаном Аркадьичем не князя, а красивого полного молодого
человека в шотландском колпачке, с длинными концами лент назади. Это был Васенька Весловский, троюродный брат Щербацких — петербургско-московский блестящий молодой
человек, «отличнейший малый и страстный охотник», как его представил Степан Аркадьич.
Отвечая на вопросы о том, как распорядиться с вещами и комнатами Анны Аркадьевны, он делал величайшие усилия над собой, чтоб иметь вид
человека, для которого случившееся событие не было непредвиденным и не имеет в себе ничего, выходящего из
ряда обыкновенных событий, и он достигал своей цели: никто не мог заметить в нем признаков отчаяния.
Тут
человек идет
рядом с природой, с временами года, соучастник и собеседник всему, что совершается в творенье.
Везде, где бы ни было в жизни, среди ли черствых, шероховато-бедных и неопрятно-плеснеющих низменных
рядов ее или среди однообразно-хладных и скучно-опрятных сословий высших, везде хоть раз встретится на пути
человеку явленье, не похожее на все то, что случалось ему видеть дотоле, которое хоть раз пробудит в нем чувство, не похожее на те, которые суждено ему чувствовать всю жизнь.
Во время покосов не глядел он на быстрое подыманье шестидесяти разом кос и мерное с легким шумом паденье под ними
рядами высокой травы; он глядел вместо того на какой-нибудь в стороне извив реки, по берегам которой ходил красноносый, красноногий мартын — разумеется, птица, а не
человек; он глядел, как этот мартын, поймав рыбу, держал ее впоперек в носу, как бы раздумывая, глотать или не глотать, и глядя в то же время пристально вздоль реки, где в отдаленье виден был другой мартын, еще не поймавший рыбы, но глядевший пристально на мартына, уже поймавшего рыбу.
Рыбачьи лодки, повытащенные на берег, образовали на белом песке длинный
ряд темных килей, напоминающих хребты громадных рыб. Никто не отваживался заняться промыслом в такую погоду. На единственной улице деревушки редко можно было увидеть
человека, покинувшего дом; холодный вихрь, несшийся с береговых холмов в пустоту горизонта, делал открытый воздух суровой пыткой. Все трубы Каперны дымились с утра до вечера, трепля дым по крутым крышам.
Все ее поведение представляло
ряд несообразностей; единственные письма, которые могли бы возбудить справедливые подозрения ее мужа, она написала к
человеку почти ей чужому, а любовь ее отзывалась печалью: она уже не смеялась и не шутила с тем, кого избирала, и слушала его и глядела на него с недоумением.
— Валяй, послушаем, — сказал улыбающийся
человек и сел
рядом с Климом.
Пред ним встала картина, напомнившая заседание масонов в скучном романе Писемского: посреди большой комнаты, вокруг овального стола под опаловым шаром лампы сидело
человек восемь; в конце стола — патрон,
рядом с ним — белогрудый, накрахмаленный Прейс, а по другую сторону — Кутузов в тужурке инженера путей сообщения.
Явился писатель Никодим Иванович, тепло одетый в толстый, коричневый пиджак, обмотавший шею клетчатым кашне; покашливая в рукав, он ходил среди
людей, каждому уступая дорогу и поэтому всех толкал. Обмахиваясь веером, вошла Варвара под руку с Татьяной; спросив чаю, она села почти
рядом с Климом, вытянув чешуйчатые ноги под стол. Тагильский торопливо надел измятую маску с облупившимся носом, а Татьяна, кусая бутерброд, сказала...
Клим быстро вспомнил
ряд признаков, которые убедили его, что это так и есть: Лидия боится любви, она привила свой страх Макарову и поэтому виновна в том, что заставила
человека покуситься на жизнь свою.
Его окружали
люди, в большинстве одетые прилично, сзади его на каменном выступе ограды стояла толстенькая синеглазая дама в белой шапочке, из-под каракуля шапочки на розовый лоб выбивались черные кудри,
рядом с Климом Ивановичем стоял высокий чернобровый старик в серой куртке, обшитой зеленым шнурком, в шляпе странной формы пирогом, с курчавой сероватой бородой. Протискался высокий
человек в котиковой шапке, круглолицый, румяный, с веселыми усиками золотого цвета, и шипящими словами сказал даме...
У окна сидел и курил
человек в поддевке, шелковой шапочке на голове, седая борода его дымилась, выпуклыми глазами он смотрел на
человека против него, у этого
человека лицо напоминает благородную морду датского дога — нижняя часть слишком высунулась вперед, а лоб опрокинут к затылку,
рядом с ним дремали еще двое, один безмолвно, другой — чмокая с сожалением и сердито.
— Нельзя идти впереди его? — громко спросил осанистый
человек со множеством орденов, — спросил и усмехнулся. — Ну, а
рядом с ним — можно? Как? Тоже нельзя? Никому?
Но
люди, стоявшие прямо против фронта, все-таки испугались, вся масса их опрокинулась глубоко назад, между ею и солдатами тотчас образовалось пространство шагов пять, гвардии унтер-офицер нерешительно поднял руку к шапке и грузно повалился под ноги солдатам,
рядом с ним упало еще трое, из толпы тоже, один за другим, вываливались
люди.
Остались сидеть только шахматисты, все остальное офицерство,
человек шесть, постепенно подходило к столу, становясь по другую сторону его против Тагильского,
рядом с толстяком. Самгин заметил, что все они смотрят на Тагильского хмуро, сердито, лишь один равнодушно ковыряет зубочисткой в зубах. Рыжий офицер стоял
рядом с Тагильским, на полкорпуса возвышаясь над ним… Он что-то сказал — Тагильский ответил громко...
— Вы все еще продолжаете чувствовать себя на первом курсе, горячитесь и забегаете вперед. Думать нужно не о революции, а о
ряде реформ, которые сделали бы
людей более работоспособными и культурными.
В купе вагона, кроме Самгина, сидели еще двое: гладенький старичок в поддевке, с большой серебряной медалью на шее, с розовым личиком, спрятанным в седой бороде, а
рядом с ним угрюмый усатый
человек с большим животом, лежавшим на коленях у него.
— Что тут нормально? Что вот
люди давят друг друга, а потом играют на гармонике?
Рядом с нами до утра играли на гармонике.
Еще две-три встречи с дьяконом, и Клим поставил его в
ряд с проповедником о трех пальцах, с
человеком, которому нравится, когда «режут правду», с хромым ловцом сома, с дворником, который нарочно сметал пыль и сор улицы под ноги арестантов, и озорниковатым старичком-каменщиком.
— Разве? — шутливо и громко спросил Спивак, настраивая балалайку. Самгин заметил, что солдаты смотрят на него недружелюбно, как на
человека, который мешает. И особенно пристально смотрели двое: коренастый, толстогубый, большеглазый солдат с подстриженными усами рыжего цвета, а
рядом с ним прищурился и закусил губу
человек в синей блузе с лицом еврейского типа. Коснувшись пальцем фуражки, Самгин пошел прочь, его проводил возглас...
Длинный зал, стесненный двумя
рядами толстых колонн, был туго наполнен публикой; плотная масса ее как бы сплющивалась, вытягиваясь к эстраде под напором
людей, которые тесно стояли за колоннами, сзади стульев и даже на подоконниках окон, огромных, как двери.
Испугав хоть и плохонького, но все-таки
человека, Самгин почувствовал себя сильным. Он сел
рядом с Лидией и смело заговорил...
Самгин шагнул еще, наступил на горящую свечу и увидал в зеркале
рядом с белым стройным телом женщины
человека в сереньком костюме, в очках, с острой бородкой, с выражением испуга на вытянутом, желтом лице — с открытым ртом.
Самгин, оглушенный, стоял на дрожащих ногах, очень хотел уйти, но не мог, точно спина пальто примерзла к стене и не позволяла пошевелиться. Не мог он и закрыть глаз, — все еще падала взметенная взрывом белая пыль, клочья шерсти; раненый полицейский, открыв лицо, тянул на себя медвежью полость; мелькали
люди, почему-то все маленькие, — они выскакивали из ворот, из дверей домов и становились в полукруг; несколько
человек стояло
рядом с Самгиным, и один из них тихо сказал...
В саду стало тише, светлей,
люди исчезли, растаяли; зеленоватая полоса лунного света отражалась черною водою пруда, наполняя сад дремотной, необременяющей скукой. Быстро подошел
человек в желтом костюме, сел
рядом с Климом, тяжко вздохнув, снял соломенную шляпу, вытер лоб ладонью, посмотрел на ладонь и сердито спросил...
Говорила она с акцентом, сближая слова тяжело и медленно. Ее лицо побледнело, от этого черные глаза ушли еще глубже, и у нее дрожал подбородок. Голос у нее был бесцветен, как у
человека с больными легкими, и от этого слова казались еще тяжелей. Шемякин, сидя в углу
рядом с Таисьей, взглянув на Розу, поморщился, пошевелил усами и что-то шепнул в ухо Таисье, она сердито нахмурилась, подняла руку, поправляя волосы над ухом.
За ним почтительно двигалась группа
людей, среди которых было четверо китайцев в национальных костюмах; скучно шел молодцеватый губернатор Баранов
рядом с генералом Фабрициусом, комиссаром павильона кабинета царя, где были выставлены сокровища Нерчинских и Алтайских рудников, драгоценные камни, самородки золота.
Люди с орденами и без орденов почтительно, тесной группой, тоже шли сзади странного посетителя.
В коляске, запряженной парой черных зверей, ноги которых работали, точно рычаги фантастической машины, проехала Алина Телепнева,
рядом с нею — Лютов, а напротив них, под спиною кучера, размахивал рукою толстый
человек, похожий на пожарного.
Самгин замолчал, отмечая знакомых: почти бежит, толкая
людей, Ногайцев, в пиджаке из чесунчи, с лицом, на котором сияют восторг и пот, нерешительно шагает длинный Иеронимов, держа себя пальцами левой руки за ухо, наклонив голову, идет Пыльников под руку с высокой дамой в белом и в необыкновенной шляпке, важно выступает Стратонов с толстой палкой в руке,
рядом с ним дергается Пуришкевич, лысенький, с бесцветной бородкой, и шагает толсторожий Марков, похожий на празднично одетого бойца с мясной бойни.
Клим ревностно старался догадаться: что связывает этих
людей? Однажды, в ожидании обычного концерта, сидя
рядом с франтом у Премировых на диване, Кутузов упрекнул его...
Он тряхнул головой, оторвался от стены и пошел; идти было тяжко, точно по песку, мешали
люди;
рядом с ним шагал
человек с ремешком на голове, в переднике и тоже в очках, но дымчатых.
Маленький пианист в чесунчовой разлетайке был похож на нетопыря и молчал, точно глухой, покачивая в такт словам женщин унылым носом своим. Самгин благосклонно пожал его горячую руку, было так хорошо видеть, что этот
человек с лицом, неискусно вырезанным из желтой кости, совершенно не достоин красивой женщины, сидевшей
рядом с ним. Когда Спивак и мать обменялись десятком любезных фраз, Елизавета Львовна, вздохнув, сказала...
Он отводил Андрееву место в
ряду «объясняющих господ», которые упрямо навязывают
людям свои мысли и верования.
Когда вышли на Троицкую площадь, — передние
ряды, точно ударившись обо что-то, остановились, загудели,
люди вокруг Самгина стали подпрыгивать, опираясь о плечи друг друга, заглядывая вперед.
«Русский. Я его где-то видел», — отметил Самгин и стал наклонять голову каждый раз, когда этот
человек оглядывался. Но в антракте
человек встал
рядом с ним и заговорил глухим, сиповатым голосом...
На него смотрели
человек пятнадцать, рассеянных по комнате, Самгину казалось, что все смотрят так же, как он: брезгливо, со страхом, ожидая необыкновенного. У двери сидела прислуга: кухарка, горничная, молодой дворник Аким; кухарка беззвучно плакала, отирая глаза концом головного платка. Самгин сел
рядом с
человеком, согнувшимся на стуле, опираясь локтями о колена, охватив голову ладонями.
Он пошел впереди Самгина, бесцеремонно расталкивая
людей, но на крыльце их остановил офицер и, заявив, что он начальник караула, охраняющего Думу, не пустил их во дворец. Но они все-таки остались у входа в вестибюль, за колоннами, отсюда, с высоты, было очень удобно наблюдать революцию.
Рядом с ними оказался высокий старик.
Самгин охотно пошел; он впервые услыхал, что унылую «Дубинушку» можно петь в таком бойком, задорном темпе. Пела ее артель, выгружавшая из трюма баржи соду «Любимова и Сольвэ». На палубе в два
ряда стояло десять
человек, они быстро перебирали в руках две веревки, спущенные в трюм, а из трюма легко, точно пустые, выкатывались бочки; что они были тяжелы, об этом говорило напряжение, с которым двое грузчиков, подхватив бочку и согнувшись, катили ее по палубе к сходням на берег.
Вдоль решетки Таврического сада шла группа
людей, десятка два, в центре, под конвоем трех солдат, шагали двое: один без шапки, высокий, высоколобый, лысый, с широкой бородой медного блеска, борода встрепана, широкое лицо измазано кровью, глаза полуприкрыты, шел он, согнув шею, а
рядом с ним прихрамывал, качался тоже очень рослый, в шапке, надвинутой на брови, в черном полушубке и валенках.
— А один…
человек сорвал, вцепился ногтями в затылок толстому
рядом со мною и вырвал кусок… кость обнажилась. Он первый и меня ударил…
«Вероятно, Уповаева хоронят», — сообразил он, свернул в переулок и пошел куда-то вниз, где переулок замыкала горбатая зеленая крыша церкви с тремя главами над нею. К ней опускались два
ряда приземистых, пузатых домиков, накрытых толстыми шапками снега. Самгин нашел, что они имеют некоторое сходство с
людьми в шубах, а окна и двери домов похожи на карманы. Толстый слой серой, холодной скуки висел над городом. Издали доплывало унылое пение церковного хора.
Потом Самгин ехал на извозчике в тюрьму;
рядом с ним сидел жандарм, а на козлах, лицом к нему, другой — широконосый, с маленькими глазками и усами в стрелку. Ехали по тихим улицам, прохожие встречались редко, и Самгин подумал, что они очень неумело показывают жандармам, будто их не интересует
человек, которого везут в тюрьму. Он был засорен словами полковника, чувствовал себя уставшим от удивления и механически думал...
Нахмурясь, Клим Иванович Самгин подумал, что эта небольшая пустота сделана как бы нарочно для того, чтоб он видел, как поспешно, молча, озабоченно переходят один за другим, по двое
рядом, по трое,
люди, которых безошибочно можно признать рабочими.
Через час Самгин шагал
рядом с ним по панели, а среди улицы за гробом шла Алина под руку с Макаровым; за ними — усатый
человек, похожий на военного в отставке, небритый, точно в плюшевой маске на сизых щеках, с толстой палкой в руке, очень потертый;
рядом с ним шагал, сунув руки в карманы рваного пиджака, наклоня голову без шапки, рослый парень, кудрявый и весь в каких-то театрально кудрявых лохмотьях; он все поплевывал сквозь зубы под ноги себе.
Самгин сидел на крайнем стуле у прохода и хорошо видел пред собою пять
рядов внимательных затылков женщин и мужчин.
Люди первых
рядов сидели не очень густо, разделенные пустотами, за спиною Самгина их было еще меньше. На хорах не более полусотни безмолвных.