Я твой: люблю сей тёмный сад
С его прохладой и цветами,
Сей луг, уставленный душистыми скирдами,
Где светлые ручьи в кустарниках шумят.
Везде передо мной подвижные картины:
Здесь вижу двух озёр лазурные равнины,
Где парус рыбаря белеет иногда,
За ними
ряд холмов и нивы полосаты,
Вдали рассыпанные хаты,
На влажных берегах бродящие стада,
Овины дымные и мельницы крилаты;
Везде следы довольства и труда…
Неточные совпадения
Слободка, которая за крепостью, населилась; в ресторации, построенной на
холме, в нескольких шагах от моей квартиры, начинают мелькать вечером огни сквозь двойной
ряд тополей; шум и звон стаканов раздаются до поздней ночи.
Рыбачьи лодки, повытащенные на берег, образовали на белом песке длинный
ряд темных килей, напоминающих хребты громадных рыб. Никто не отваживался заняться промыслом в такую погоду. На единственной улице деревушки редко можно было увидеть человека, покинувшего дом; холодный вихрь, несшийся с береговых
холмов в пустоту горизонта, делал открытый воздух суровой пыткой. Все трубы Каперны дымились с утра до вечера, трепля дым по крутым крышам.
Двадцать пять верст показались Аркадию за целых пятьдесят. Но вот на скате пологого
холма открылась наконец небольшая деревушка, где жили родители Базарова.
Рядом с нею, в молодой березовой рощице, виднелся дворянский домик под соломенною крышей. У первой избы стояли два мужика в шапках и бранились. «Большая ты свинья, — говорил один другому, — а хуже малого поросенка». — «А твоя жена — колдунья», — возражал другой.
Ярким лунным вечером он поднимался по крутой улице между двумя
рядами одноэтажных домиков, разъединенных длинными заборами; тесные группы деревьев, отягченные снегом, еще более разъединяли эти домики, как бы спрятанные в
холмах снега.
Весь уголок верст на пятнадцать или на двадцать вокруг представлял
ряд живописных этюдов, веселых, улыбающихся пейзажей. Песчаные и отлогие берега светлой речки, подбирающийся с
холма к воде мелкий кустарник, искривленный овраг с ручьем на дне и березовая роща — все как будто было нарочно прибрано одно к одному и мастерски нарисовано.
Горы там как будто только модели тех страшных где-то воздвигнутых гор, которые ужасают воображение. Это
ряд отлогих
холмов, с которых приятно кататься, резвясь, на спине или, сидя на них, смотреть в раздумье на заходящее солнце.
Направо идет высокий
холм с отлогим берегом, который так и манит взойти на него по этим зеленым ступеням террас и гряд, несмотря на запрещение японцев. За ним тянется
ряд низеньких, капризно брошенных
холмов, из-за которых глядят серьезно и угрюмо довольно высокие горы, отступив немного, как взрослые из-за детей. Далее пролив, теряющийся в море; по светлой поверхности пролива чернеют разбросанные камни. На последнем плане синеет мыс Номо.
Тимофей советовал бить передовых лошадей (мы ехали гусем), я посоветовал запрячь тройку
рядом и ушел опять на
холм петь, наконец ямщик нарубил кольев, и мы стали поднимать повозку сзади, а он кричал на лошадей: «Эй, ну, дружки, чтоб вас задавило, проклятые!» Но дружки ни с места.
Он привел нас к серой, нависшей над водой скале и указал на зеленый, бывший
рядом с ней
холм и тропинку в кустах.
В самый день праздника по обе стороны «каплицы» народ вытянулся по дороге несметною пестрою вереницей. Тому, кто посмотрел бы на это зрелище с вершины одного из
холмов, окружавших местечко, могло бы показаться, что это гигантский зверь растянулся по дороге около часовни и лежит тут неподвижно, по временам только пошевеливая матовою чешуей разных цветов. По обеим сторонам занятой народом дороги в два
ряда вытянулось целое полчище нищих, протягивавших руки за подаянием.
Потом неожиданно заболтался сильнее, и с
холма меж
рядами старых берез покатился в клубке белой пыли тарантас с порыжелым кожаным верхом, запряженный тройкой почтовых лошадей.
К концу того же дня Литвинов подъезжал к Татьяниной деревне. Домик, где жила бывшая его невеста, стоял на
холме, над небольшой речкой, посреди недавно разведенного сада. Домик тоже был новенький, только что построенный, и далеко виднелся через речку и поле. Литвинову он открылся версты за две с своим острым мезонином и
рядом окошек, ярко рдевших на вечернем солнце.
Бывало, в светлый Баиран
Сберутся юноши толпою;
Игра сменяется игрою:
То, полный разобрав колчан,
Они крылатыми стрелами
Пронзают в облаках орлов;
То с высоты крутых
холмовНетерпеливыми
рядами,
При данном знаке, вдруг падут,
Как лани, землю поражают,
Равнину пылью покрывают
И с дружным топотом бегут.
Я тоже улегся
рядом со спящими ветлугаями, любуясь звездным небом, начинавшим загораться золотыми отблесками подымавшейся за
холмами луны. А с горы, тихо поскрипывая, спускался опять запоздалый воз, подходили пешеходы и, постояв на берегу или безнадежно выкрикнув раза два лодку, безропотно присоединялись к нашему табору, задержанному военною хитростью перевозчика Тюлина.
Две сакли белые, простые,
Таятся мирно за
холмом,
Чернеют крыши земляные,
С краев
ряды травы густой
Висят зеленой бахромой,
А ветер осени сырой
Поет им песни неземные;
Широкий окружает двор
Из кольев и ветвей забор,
Уже нагнутый, обветшалый...
Часто Марфа сходила с высокого
холма и в шумном замешательстве терялась между бесчисленными
рядами воинов.
Сначала решили похоронить его на погосте, потому что он ещё ребёнок, но, подумав, положили
рядом с дедом, под той же осокорью. Насыпали
холм земли и на нём поставили грубый каменный крест.
Шестнадцать лет, невинное смиренье,
Бровь темная, двух девственных
холмовПод полотном упругое движенье,
Нога любви, жемчужный
ряд зубов…
Зачем же ты, еврейка, улыбнулась,
И по лицу румянец пробежал?
Нет, милая, ты право, обманулась:
Я не тебя, — Марию описал.
На правом
холму собор Воздвиженья честного креста, а
рядом Благовещенский, а на левом
холму Успенский собор, а меж соборов все дома — у бояр каменны палаты, иных чинов у людей деревянны хоромы из кондового негниющего леса…
Хатина имела три окна, и все они в
ряд выходили на упомянутую навозную кучу, или, лучше сказать, навозный
холм. При хате имелись дощатые сени, над дверями которых новые наемщики тотчас же по водворении водрузили небольшой медный литой крест из тех, что называют «корсунчиками».
Ряды черных фигур в косматых папахах, с иглами штыков, появлялись на невысоком
холме, вырезывались на огне зари, спускались вниз и тонули во мраке; над черным горизонтом двигались дальше только черные папахи и острый лес винтовок.
Прикусили мундштуки, задами друг на дружку нажали, выстроились по четверо в
ряд, да как дернут марш-маршем к золотым королевским кровлям, что над
холмом светлым маревом горели, — аж седоков к луке будто ветер пригнул. Ни топота, ни хруста: облака над лесной полянкой вперегонку плывут, — поди-ка услышь-ка…
О новый день, когда твой свет
Исчезнет за
холмами,
Сколь многих взор наш не найдёт
Меж нашими
рядами!..
И он блеснул!.. Чу!.. вестовой
Перун по хо́лмам грянул;
Внимайте: в поле шум глухой!
Смотрите: стан воспрянул!
И кони ржут, грызя бразды;
И строй сомкнулся с строем;
И вождь летит перед
ряды;
И пышет ратник боем.