Неточные совпадения
Из
облака радужной пыли выехал бородатый извозчик, товарищи
сели в экипаж и через несколько минут ехали по улице города, близко к панели. Клим рассматривал людей; толстых здесь больше, чем
в Петербурге, и толстые, несмотря на их бороды, были похожи на баб.
Но когда, дома, он вымылся, переоделся и с папиросой
в зубах
сел к чайному столу, — на него как будто
облако спустилось, охватив тяжелой, тревожной грустью и даже не позволяя одевать мысли
в слова. Пред ним стояли двое: он сам и нагая, великолепная женщина. Умная женщина, это — бесспорно. Умная и властная.
Оно выходило из-за
облаков и
садилось в тучи.
Когда мы достигли вершины горы, солнце уже успело
сесть. Отблески вечерней зари еще некоторое время играли
в облаках, но они скоро стали затягиваться дымкой вечернего тумана.
Солнце
садилось великолепно. Наполовину его уж не было видно, и на краю запада разлилась широкая золотая полоса. Небо было совсем чистое, синее; только немногие
облака, легкие и перистые, плыли вразброд, тоже пронизанные золотом. Тетенька сидела
в креслах прямо против исчезающего светила, крестилась и старческим голоском напевала: «Свете тихий…»
Пустотелов выходит на балкон,
садится в кресло и отдыхает. День склоняется к концу,
в воздухе чувствуется роса, солнце дошло до самой окраины горизонта и, к великому удовольствию Арсения Потапыча,
садится совсем чисто. Вот уж и стадо гонят домой; его застилает громадное
облако пыли, из которого доносится блеянье овец и мычанье коров. Бык,
в качестве должностного лица, идет сзади. Образцовый хозяин зорко всматривается
в даль, и ему кажется, что бык словно прихрамывает.
В облаке пара на нас никто не обратил внимания. Мы
сели за пустой грязный столик. Ко мне подошел знакомый буфетчик, будущий миллионер и домовладелец. Я приказал подать полбутылки водки, пару печеных яиц на закуску — единственное, что я требовал
в трущобах.
Большая площадь
в центре столицы, близ реки Яузы, окруженная облупленными каменными домами, лежит
в низине,
в которую спускаются, как ручьи
в болото, несколько переулков. Она всегда курится. Особенно к вечеру. А чуть-чуть туманно или после дождя поглядишь сверху, с высоты переулка — жуть берет свежего человека:
облако село! Спускаешься по переулку
в шевелящуюся гнилую яму.
Станица сивок никогда не
садится прямо на землю: кружась беспрестанно, то свиваясь
в густое
облако, то развиваясь широкою пеленою, начинает она делать свои круги все ниже и ниже и, опустясь уже близко к земле, вдруг с шумом покрывает целую десятину; ни одной секунды не оставаясь
в покое, озимые куры проворно разбегаются во все стороны.
Тележка загремела, и вскоре целое
облако пыли окутало и ее, и фигуру деревенского маклера. Я
сел на крыльцо, а Лукьяныч встал несколько поодаль, одну руку положив поперек груди, а другою упершись
в подбородок. Некоторое время мы молчали. На дворе была тишь; солнце стояло низко;
в воздухе чуялась вечерняя свежесть, и весь он был пропитан ароматом от только что зацветших лип.
Троекратный пронзительный свист возвещает пассажирам о приближении парохода к пристани. Публика первого и второго классов высыпает из кают на палубу; мужики крестятся и наваливают на плечи мешки. Жаркий июньский полдень; на небе ни
облака; река сверкает. Из-за изгиба виднеется большое торговое
село Л., все залитое
в лучах стоящего на зените солнца.
Мать
села у входа на виду и ждала. Когда открывалась дверь — на нее налетало
облако холодного воздуха, это было приятно ей, и она глубоко вдыхала его полною грудью. Входили люди с узлами
в руках — тяжело одетые, они неуклюже застревали
в двери, ругались и, бросив на пол или на лавку вещи, стряхивали сухой иней с воротников пальто и с рукавов, отирали его с бороды, усов, крякали.
С горизонтом сливался он
в полукруглой раме, над которой не возвышалось ни деревца, ни
облака, и только посредине прорезывалась высокая дальнего
села колокольня.
«Культ?» — повторял Матвей смешное слово с недоумением и досадой, а
в уши ему назойливо
садились всё новые слова: культура, легенда, мистика. Их становилось всё больше, они окружали рассказчицу скучным
облаком, затемняли лицо её и, точно отодвигая куда-то
в сторону, делали странной и чужой.
Но последних слов уже не было слышно. Коляска, принятая дружно четверкою сильных коней, исчезла
в облаках пыли. Подали и мой тарантас; я
сел в него, и мы тотчас же проехали городишко. «Конечно, этот господин привирает, — подумал я, — он слишком сердит и не может быть беспристрастным. Но опять-таки все, что он говорил о дяде, очень замечательно. Вот уж два голоса согласны
в том, что дядя любит эту девицу… Гм! Женюсь я иль нет?»
В этот раз я крепко задумался.
Елена между тем прошла
в свою комнату и
села там; гневные и серьезные мысли, точно
облако зловещее, осенили ее молодое чело. Часа два, по крайней мере, она пробыла почти
в неподвижном положении; вдруг к ней вошла ее горничная.
Обиженный человек становился всё виднее, ощутимее Артамонову старшему. Осторожно внося на холм, под сосну, своё отяжелевшее тело, Пётр
садился в кресло и, думая об этом человеке, искренно жалел его. Было и сладостно и горько выдумывать несчастного, непонятого, никем не ценимого, но хорошего человека; выдумывался он так же легко, так же из ничего, как
в жаркие дни над болотами,
в синей пустоте, возникал белый дым
облаков.
Свернул я
в лес, выбрал место,
сел. Удаляются голоса детей, тонет смех
в густой зелени леса, вздыхает лес. Белки скрипят надо мной, щур поёт. Хочу обнять душой всё, что знаю и слышал за последние дни, а оно слилось
в радугу, обнимает меня и влечёт
в своё тихое волнение, наполняет душу; безгранично растёт она, и забыл я, потерял себя
в лёгком
облаке безгласных дум.
Тетушка выглянула из-за фартука и изо всех сил отчаянно крикнула: «Остановитесь!», а сама упала назад
в возок, куда вместе с нею ввалилось целое
облако снежных шапок, которые, подчиняясь влиянию ветра, еще не сразу
сели, а тряслись, точно реющие мухи.
Солнце
село.
Облака над морем потемнели, море тоже стало темным, повеяло прохладой. Кое-где уж вспыхивали звезды, гул работы
в бухте прекратился, лишь порой оттуда тихие, как вздохи, доносились возгласы людей. И когда на нас дул ветер, он приносил с собой меланхоличный звук шороха волн о берег.
Он решился «быть всегда на своем месте»: перевел тройку от своего забора к заставе и сам
в полном наряде —
в мундире и белых ретузах, с рапортом за бортом,
сел тут же на раскрашенную перекладину шлагбаума и водворился здесь, как столпник, а вокруг него собрались любопытные, которых он не прогонял, а напротив, вел с ними беседу и среди этой беседы сподобился увидать, как на тракте заклубилось пыльное
облако, из которого стала вырезаться пара выносных с форейтором, украшенным медными бляхами.
Уже заходило солнце, синяя полоса колыхалась над лесом и рекою. Из-под ног во все стороны скакали серые сверчки, воздух гудел от множества мух, слепней и ос. Сочно хрустела трава под ногою,
в реке отражались красноватые
облака, он
сел на песок, под куст, глядя, как, морщась, колеблется вода, убегая вправо от него тёмно-синей полосой, и как, точно на шёлке, блестят на ней струи.
Он
сел на гордого коня, блеснул мечом — и войско двинулось, громко взывая: «Кто против бога и великого Новаграда!» Знамена развевались, оружие гремело и сверкало, земля стонала от конского топота — и
в облаках пыли сокрылись грозные тысячи.
Казалось, рок забыл о них. Но раз
(Не помню я,
в который день недели), —
Уж пролетел давно свиданья час,
А Саша всё один был на постели.
Он
сел к окну
в раздумьи. Тихо гас
На бледном своде месяц серебристый,
И неподвижно бахромой волнистой
Вокруг его висели
облака.
Дремало всё, лишь
в окнах изредка
Являлась свечка, силуэт рубчатый
Старухи, из картин Рембрандта взятый...
Крюков быстро оделся и, не слушая встревоженного поручика,
сел на беговые дрожки, решительно махнул рукой и покатил к Сусанне Моисеевне. Поручик долго глядел
в окно на
облако пыли, бежавшее за его дрожками, потянулся, зевнул и пошел к себе
в комнату. Через четверть часа он спал крепким сном.
Вышли на крыльцо. Петр Михайлыч простился,
сел на лошадь и поехал шагом; Зина и Власич пошли проводить его немного. Было тихо, тепло и чудесно пахло сеном; на небе меж
облаков ярко горели звезды. Старый сад Власича, видевший на своем веку столько печальных историй, спал, окутавшись
в потемки, и почему-то было грустно проезжать через него.
В один жаркий июльский день, под вечер, когда по улице гнали городское стадо и весь двор наполнился
облаками пыли, вдруг кто-то постучал
в калитку. Оленька пошла сама отворять и, как взглянула, так и обомлела: за воротами стоял ветеринар Смирнин, уже седой и
в штатском платье. Ей вдруг вспомнилось все, она не удержалась, заплакала и положила ему голову на грудь, не сказавши ни одного слова, и
в сильном волнении не заметила, как оба потом вошли
в дом, как
сели чай пить.
Не успели они таким образом обойти деревню из двора во двор, как уж на том конце, с которого они начали, закурилася не
в урочный час лохматая, низкая кровля, а через час все большое
село, как кит на море, дохнуло: сизый дым взмыл кверху как покаянный вздох о греховном ропоте, которым
в горе своем согрешил народ, и, разостлавшись
облаком, пошел по поднебесью; из щелей и из окон пополз на простор густой потный пар, и из темных дверей то одной, то другой избы стали выскакивать докрасна взогретые мужики.
Быстрым шагом они шли по дороге среди ржи. Солнце
садилось в багровые тучи. Небо было покрыто тяжелыми, лохматыми
облаками, на юге стояла синеватая муть.
Лодка выплыла на середину пруда. Солнце
садилось, багровые
облака отражались
в воде красным огнем Шеметов, стоя на корме, запел вполголоса...
Мы уже
сели в коляску, когда впереди нас поднялось
облако пыли и внезапно предстала верхом пред нами на лошади тоненькая баронесса
в черной амазонке с длинным вуалем, окутывавшим белым
облаком всю ее изящную фигуру.
Лемм чувствовал, что он не поэт, и Лаврецкий то же самое чувствовал. Но я — я вдруг почувствовал, что я поэт! Помню, солнце
садилось, над серебристыми тополями горели золотые
облака,
в саду, под окнами моей комнаты, цвели жасмин и шиповник. Душа дрожала и сладко плакала, светлые слезы подступали к глазам. И я выводил пером...
Лыжин, сонный, недовольный, надел валенки, шубу, шапку и башлык и вместе с доктором вышел наружу. Мороза большого не было, но дул сильный, пронзительный ветер и гнал вдоль улицы
облака снега, которые, казалось, бежали
в ужасе; под заборами и у крылец уже навалило высокие сугробы. Доктор и следователь
сели в сани, и белый кучер перегнулся к ним, чтобы застегнуть полость. Обоим было жарко.
На Большом лугу
в таборе щепотьевцев задымились костры. Мы шли с Борей по скошенным рядам. Серые мотыльки мелькающими
облаками вздымались перед нами и сзади опять
садились на ряды. Жужжали
в воздухе рыжие июньские жуки. Легавый Аякс очумело-радостно носился по лугу.
Из трактира мы пошли к церкви и
сели на паперти
в ожидании кучера. Сорок Мучеников стал поодаль и поднес руку ко рту, чтобы почтительно кашлянуть
в нее, когда понадобится. Было уже темно; сильно пахло вечерней сыростью и собиралась восходить луна. На чистом, звездном небе было только два
облака и как раз над нами: одно большое, другое поменьше; они одинокие, точно мать с дитятею, бежали друг за дружкой
в ту сторону, где догорала вечерняя заря.
Крутится вихрем громоносным,
Обвившись
облаком густым,
Светилом озарясь поносным,
Сияньем яд прикрыт святым.
Зовя, прельщая, угрожая,
Иль казнь, иль мзду ниспосылая —
Се меч, се злато: избирай.
И
сев на камени ехидны,
Лестей облек
в взор миловидный,
Шлет молнию из края
в край.
Когда мы
садились в коляску, перед нами за деревней поднялась конусом гора и на ней деревянная церковь. Обвив ее кругом, ходили еще клубами тучи, но
в одном месте сквозь
облако прорвалась светлая точка, и первый луч ее заиграл на кресте колокольни. О! и теперь этот золотой луч играет на нем
в глазах моих.
Хвала, наш Вихорь-атаман;
Вождь невредимых, Платов!
Твой очарованный аркан
Гроза для супостатов.
Орлом шумишь по
облакам,
По полю волком рыщешь,
Летаешь страхом
в тыл врагам,
Бедой им
в уши свищешь;
Они лишь к лесу — ожил лес,
Деревья сыплют стрелы;
Они лишь к мосту — мост исчез;
Лишь к
селам — пышут селы.
Каждый день по небу ходили курчавые
облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце
садилось в буровато-красную мглу.