Неточные совпадения
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в
самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый
друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с
большим, с
большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Бросились они все разом в болото, и
больше половины их тут потопло («многие за землю свою поревновали», говорит летописец); наконец, вылезли из трясины и видят: на
другом краю болотины, прямо перед ними, сидит
сам князь — да глупый-преглупый! Сидит и ест пряники писаные. Обрадовались головотяпы: вот так князь! лучшего и желать нам не надо!
После обычных вопросов о желании их вступить в брак, и не обещались ли они
другим, и их странно для них
самих звучавших ответов началась новая служба. Кити слушала слова молитвы, желая понять их смысл, но не могла. Чувство торжества и светлой радости по мере совершения обряда всё
больше и
больше переполняло ее душу и лишало ее возможности внимания.
― Ну, как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот он всегда на бильярде играет. Он еще года три тому назад не был в шлюпиках и храбрился. И
сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз, а швейцар наш… ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист
большой. Вот и спрашивает князь Чеченский у него: «ну что, Василий, кто да кто приехал? А шлюпики есть?» А он ему говорит: «вы третий». Да, брат, так-то!
В делах
большого хозяйства и в этом и в
других имениях он держался
самых простых, нерискованных приемов и был в высшей степени бережлив и рассчетлив на хозяйственные мелочи.
Чем
больше Кити наблюдала своего неизвестного
друга, тем более убеждалась, что эта девушка есть то
самое совершенное существо, каким она ее себе представляла, и тем более она желала познакомиться с ней.
— Слишком
большой контраст, — сказал он, — ехать после этого общества к старухе Вреде. И потом для нее вы будете случаем позлословить, а здесь вы только возбудите
другие,
самые хорошие и противоположные злословию чувства, — сказал он ей.
«Разумеется, не теперь, — думал Левин, — но когда-нибудь после». Левин,
больше чем прежде, чувствовал теперь, что в душе у него что-то неясно и нечисто и что в отношении к религии он находится в том же
самом положении, которое он так ясно видел и не любил в
других и за которое он упрекал приятеля своего Свияжского.
Сам я
больше неспособен безумствовать под влиянием страсти; честолюбие у меня подавлено обстоятельствами, но оно проявилось в
другом виде, ибо честолюбие есть не что иное, как жажда власти, а первое мое удовольствие — подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха — не есть ли первый признак и величайшее торжество власти?
Известно, что есть много на свете таких лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, как-то: напильников, буравчиков и прочего, но просто рубила со своего плеча: хватила топором раз — вышел нос, хватила в
другой — вышли губы,
большим сверлом ковырнула глаза и, не обскобливши, пустила на свет, сказавши: «Живет!» Такой же
самый крепкий и на диво стаченный образ был у Собакевича: держал он его более вниз, чем вверх, шеей не ворочал вовсе и в силу такого неповорота редко глядел на того, с которым говорил, но всегда или на угол печки, или на дверь.
— Да чего вы скупитесь? — сказал Собакевич. — Право, недорого!
Другой мошенник обманет вас, продаст вам дрянь, а не души; а у меня что ядреный орех, все на отбор: не мастеровой, так иной какой-нибудь здоровый мужик. Вы рассмотрите: вот, например, каретник Михеев! ведь
больше никаких экипажей и не делал, как только рессорные. И не то, как бывает московская работа, что на один час, — прочность такая,
сам и обобьет, и лаком покроет!
Дело требовало
большой внимательности: оно состояло в подбирании из нескольких десятков дюжин карт одной талии, но
самой меткой, на которую можно было бы понадеяться, как на вернейшего
друга.
К вечеру они опять стали расходиться: одни побледнели, подлиннели и бежали на горизонт;
другие, над
самой головой, превратились в белую прозрачную чешую; одна только черная
большая туча остановилась на востоке.
— О, как же, умеем! Давно уже; я как уж
большая, то молюсь
сама про себя, а Коля с Лидочкой вместе с мамашей вслух; сперва «Богородицу» прочитают, а потом еще одну молитву: «Боже, спаси и благослови сестрицу Соню», а потом еще: «Боже, прости и благослови нашего
другого папашу», потому что наш старший папаша уже умер, а этот ведь нам
другой, а мы и об том тоже молимся.
По счастью, или нет (увидим это вскоре),
Услышав про царёво горе,
Такой же царь, пернатых царь, Орёл,
Который вёл
Со Львом приязнь и дружбу,
Для
друга сослужить
большую взялся службу
И вызвался
сам Львёнка воспитать.
— Я
сам так думаю. Полагаю также неуместным вникать в настоящие причины нашего столкновения. Мы
друг друга терпеть не можем. Чего
больше?
А когда подняли ее тяжелое стекло, старый китаец не торопясь освободил из рукава руку, рукав как будто
сам, своею силой, взъехал к локтю, тонкие, когтистые пальцы старческой, железной руки опустились в витрину, сковырнули с белой пластинки мрамора
большой кристалл изумруда, гордость павильона, Ли Хунг-чанг поднял камень на уровень своего глаза, перенес его к
другому и, чуть заметно кивнув головой, спрятал руку с камнем в рукав.
Ольга, как всякая женщина в первенствующей роли, то есть в роли мучительницы, конечно, менее
других и бессознательно, но не могла отказать себе в удовольствии немного поиграть им по-кошачьи; иногда у ней вырвется, как молния, как нежданный каприз, проблеск чувства, а потом, вдруг, опять она сосредоточится, уйдет в себя; но
больше и чаще всего она толкала его вперед, дальше, зная, что он
сам не сделает ни шагу и останется неподвижен там, где она оставит его.
«Уменье жить» ставят в великую заслугу
друг другу, то есть уменье «казаться», с правом в действительности «не быть» тем, чем надо быть. А уменьем жить называют уменье — ладить со всеми, чтоб было хорошо и
другим, и
самому себе, уметь таить дурное и выставлять, что годится, — то есть приводить в данный момент нужные для этого свойства в движение, как трогать клавиши,
большей частию не обладая
самой музыкой.
Она правду сказала: бабушки нет
больше. Это не бабушка, не Татьяна Марковна, любящая и нежная мать семейства, не помещица Малиновки, где все жило и благоденствовало ею и где жила и благоденствовала
сама она, мудро и счастливо управляя маленьким царством. Это была
другая женщина.
Он смущался, уходил и
сам не знал, что с ним делается. Перед выходом у всех оказалось что-нибудь: у кого колечко, у кого вышитый кисет, не говоря о тех знаках нежности, которые не оставляют следа по себе. Иные удивлялись, кто почувствительнее, ударились в слезы, а
большая часть посмеялись над собой и
друг над
другом.
Например, говорит, в «Горе от ума» — excusez du peu [ни
больше ни меньше (фр.).] — все лица
самые обыкновенные люди, говорят о
самых простых предметах, и случай взят простой: влюбился Чацкий, за него не выдали, полюбили
другого, он узнал, рассердился и уехал.
— Зачем я не раньше почувствовала… ужас своего положения — хотите вы спросить? Да, этот вопрос и упрек давно мы должны бы были сделать себе оба и тогда, ответив на него искренно
друг другу и
самим себе, не ходили бы
больше! Поздно!.. — шептала она задумчиво, — впрочем, лучше поздно, чем никогда! Мы сегодня должны один
другому ответить на вопрос: чего мы хотели и ждали
друг от
друга!..
Возьми
самое вялое создание, студень какую-нибудь, вон купчиху из слободы, вон
самого благонамеренного и приличного чиновника, председателя, — кого хочешь: все непременно чувствовали, кто раз, кто
больше — смотря по темпераменту, кто тонко, кто грубо, животно — смотря по воспитанию, но все испытали раздражение страсти в жизни, судорогу, ее муки и боли, это самозабвение, эту
другую жизнь среди жизни, эту хмельную игру сил… это блаженство!..
Главное, он так и трепетал, чтобы чем-нибудь не рассердить меня, чтобы не противоречить мне и чтобы я
больше пил. Это было так грубо и очевидно, что даже я тогда не мог не заметить. Но я и
сам ни за что уже не мог уйти; я все пил и говорил, и мне страшно хотелось окончательно высказаться. Когда Ламберт пошел за
другою бутылкой, Альфонсинка сыграла на гитаре какой-то испанский мотив; я чуть не расплакался.
В этой же комнате в углу висел
большой киот с старинными фамильными образами, из которых на одном (всех святых) была
большая вызолоченная серебряная риза, та
самая, которую хотели закладывать, а на
другом (на образе Божьей Матери) — риза бархатная, вышитая жемчугом.
— Тайна что? Все есть тайна,
друг, во всем тайна Божия. В каждом дереве, в каждой былинке эта
самая тайна заключена. Птичка ли малая поет, али звезды всем сонмом на небе блещут в ночи — все одна эта тайна, одинаковая. А всех
большая тайна — в том, что душу человека на том свете ожидает. Вот так-то,
друг!
Да и любопытство было
большое: «Узнаю, что, мол, есть такое безбожие?» Только,
друг, потом и
самое любопытство это прошло.
Не думайте, чтобы храм был в
самом деле храм, по нашим понятиям, в архитектурном отношении что-нибудь господствующее не только над окрестностью, но и над домами, — нет, это, по-нашему, изба, побольше
других, с несколько возвышенною кровлею, или какая-нибудь посеревшая от времени
большая беседка в старом заглохшем саду. Немудрено, что Кемпфер насчитал такое множество храмов: по высотам их действительно много; но их, без трубы...
У Вусуна обыкновенно останавливаются суда с опиумом и отсюда отправляют свой товар на лодках в Шанхай, Нанкин и
другие города. Становилось все темнее; мы шли осторожно. Погода была пасмурная. «Зарево!» — сказал кто-то. В
самом деле налево, над горизонтом, рдело багровое пятно и делалось все
больше и ярче. Вскоре можно было различить пламя и вспышки — от выстрелов. В Шанхае — сражение и пожар, нет сомнения! Это помогло нам определить свое место.
Другой посылается, например, в Нижне-Колымский уезд, — это ни
больше ни меньше, как к Ледовитому морю, за две тысячи пятьсот или три тысячи верст от Якутска, к чукчам — зачем вы думаете: овладеть их землей, а их
самих обложить податью?
Голландцы многочисленны, сказано выше: действительно так, хотя они уступили первенствующую роль англичанам, то есть почти всю внешнюю торговлю, навигацию,
самый Капштат, который из Капштата превратился в Кэптоун, но
большая часть местечек заселена ими, и фермы почти все принадлежат им, за исключением только тех, которые находятся в некоторых восточных провинциях — Альбани, Каледон, присоединенных к колонии в позднейшие времена и заселенных английскими, шотландскими и
другими выходцами.
Другое дело «опасные» минуты: они нечасты, и даже иногда вовсе незаметны, пока опасность не превратится в прямую беду. И мне случалось забывать или, по неведению, прозевать испугаться там, где бы к этому было
больше повода, нежели при падении посуды из шкафа, иногда
самого шкафа или дивана.
Мы прошли
большой залив и увидели две
другие бухты, направо и налево, длинными языками вдающиеся в берега, а
большой залив шел
сам по себе еще мили на две дальше.
Знаменитый мыс Доброй Надежды как будто совестится перед путешественниками за свое приторное название и долгом считает всякому из них напомнить, что у него было прежде
другое,
больше ему к лицу. И в
самом деле, редкое судно не испытывает шторма у древнего мыса Бурь.
Мимо леса красного дерева и
других, которые толпой жмутся к
самому берегу, как будто хотят столкнуть
друг друга в воду, пошли мы по тропинке к
другому большому лесу или саду, манившему издали к себе.
Вечером мы собрались в клубе, то есть в одной из
самых больших комнат, где жило
больше постояльцев, где светлее горела лампа, не дымил камин и куда приносили
больше каменного угля, нежели в
другие номера.
Они носят бороду; она у них
большею частью длинная и жесткая, как будто из конского волоса; у одних она покрывает щеки и всю нижнюю часть лица; у
других, напротив, растет на
самом подбородке.
Может быть, вы все будете недовольны моим эскизом и потребуете чего-нибудь еще: да чего же? Кажется, я догадываюсь. Вам лень встать с покойного кресла, взять с полки книгу и прочесть, что Филиппинские острова лежат между 114 и 134° восточн‹ой› долг‹оты›; 5 и 20° северн‹ой› шир‹оты›, что
самый большой остров — Люсон, с столичным городом Манила, потом следуют острова: Магинданао, Сулу, Палауан; меньшие: Самар, Панай, Лейт, Миндоро и многие
другие.
Ликейские острова управляются королем. Около трехсот лет назад прибыли сюда японские суда, а именно князя Сатсумского, взяли острова в свое владение и обложили данью, которая, по словам здешнего миссионера, простирается до двухсот тысяч рублей на наши деньги. Но, по показанию
других, острова могут приносить впятеро
больше. По этим цифрам можно судить о плодородии острова. Недаром князь Сатсумский считается
самым богатым из всех японских князей.
Нехлюдов уже хотел пройти в первую дверь, когда из
другой двери, согнувшись, с веником в руке, которым она подвигала к печке
большую кучу сора и пыли, вышла Маслова. Она была в белой кофте, подтыканной юбке и чулках. Голова ее по
самые брови была от пыли повязана белым платком. Увидав Нехлюдова, она разогнулась и, вся красная и оживленная, положила веник и, обтерев руки об юбку, прямо остановилась перед ним.
В то
самое время, когда Нехлюдов разговаривал с студентом,
большие, с оконцем в середине, железные двери тюрьмы отворились, и из них вышел офицер в мундире с
другим надзирателем, и надзиратель с книжкой объявил, что впуск посетителей начинается.
Оказалось, что в нем ничего не было отличающего его от
других мало образованных, самоуверенных чиновников, которые его вытеснили, и он
сам понял это, но это нисколько не поколебало его убеждений о том, что он должен каждый год получать
большое количество казенных денег и новые украшения для своего парадного наряда.
В одном, в
самом большом, с решетчатыми окнами, помещались арестанты, в
другом — конвойная команда, в третьем — офицер и канцелярия.
— Как вам сказать: и верю и не верю… Пустяки в нашей жизни играют слишком
большую роль, и против них иногда мы решительно бессильны. Они опутывают нас по рукам и по ногам, приносят массу
самых тяжелых огорчений и служат неиссякаемым источником
других пустяков и мелочей. Вы сравните:
самый страшный враг — тот, который подавляет нас не единичной силой, а количеством. В тайге охотник бьет медведей десятками, — и часто делается жертвой комаров. Я не отстаиваю моей мысли, я только высказываю мое личное мнение.
От нечего делать он рассматривал красивую ореховую мебель, мраморные вазы, красивые драпировки на дверях и окнах, пестрый ковер, лежавший у дивана, концертную рояль у стены, картины, — все было необыкновенно изящно и подобрано с
большим вкусом; каждая вещь была поставлена так, что рекомендовала
сама себя с
самой лучшей стороны и еще служила в то же время необходимым фоном, объяснением и дополнением
других вещей.
Мазурка продолжалась около часа; пары утомились, дамы выделывали па с утомленными лицами и тяжело переводили дух. Только одни поляки не чувствовали никакой усталости, а танцевали еще с
большим воодушевлением. Привалов в числе
другой нетанцующей публики тоже любовался этим бешеным танцем и даже пожалел, что
сам не может принять участия в нем.
— За французского известного писателя, Пирона-с. Мы тогда все вино пили в
большом обществе, в трактире, на этой
самой ярмарке. Они меня и пригласили, а я перво-наперво стал эпиграммы говорить: «Ты ль это, Буало, какой смешной наряд». А Буало-то отвечает, что он в маскарад собирается, то есть в баню-с, хи-хи, они и приняли на свой счет. А я поскорее
другую сказал, очень известную всем образованным людям, едкую-с...
И до тех пор пока дама не заговорила
сама и пока объяснялся Алеша с хозяином, она все время так же надменно и вопросительно переводила свои
большие карие глаза с одного говорившего на
другого.
Лицо его было бы и приятным, если бы не глаза его,
сами по себе
большие и невыразительные, но до редкости близко один от
другого поставленные, так что их разделяла всего только одна тонкая косточка его продолговатого тонкого носа.