Неточные совпадения
А уже огонь подымался над
костром, захватывал его ноги и разостлался пламенем по дереву… Да разве найдутся на
свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!
— Ну, как же! «Не довольно ли
света? Не пора ли вам, господа, погасить
костры культурных усадьб? Все — ясно! Все видят сокрушительную работу стихийных сил жадности, зависти, ненависти, — работу сил, разбуженных вами!»
Следующие два дня были дождливые, в особенности последний. Лежа на кане, я нежился под одеялом. Вечером перед сном тазы последний раз вынули жар из печей и положили его посредине фанзы в котел с золой. Ночью я проснулся от сильного шума. На дворе неистовствовала буря, дождь хлестал по окнам. Я совершенно забыл, где мы находимся; мне казалось, что я сплю в лесу, около
костра, под открытым небом. Сквозь темноту я чуть-чуть увидел
свет потухающих углей и испугался.
Стрелок объяснил мне, что надо идти по тропе до тех пор, пока справа я не увижу
свет. Это и есть огонь Дерсу. Шагов триста я прошел в указанном направлении и ничего не увидел. Я хотел уже было повернуть назад, как вдруг сквозь туман в стороне действительно заметил отблеск
костра. Не успел я отойти от тропы и пятидесяти шагов, как туман вдруг рассеялся.
Дерсу стоял боком и, заслонив ладонью
свет от
костра, всматривался в темноту ночи.
Но вот на востоке появилась розовая полоска — занималась заря. Звезды быстро начали меркнуть; волшебная картина ночи пропала, и в потемневшем серо-синем воздухе разлился неясный
свет утра. Красные угли
костра потускнели и покрылись золой; головешки дымились, казалось, огонь уходил внутрь их.
Я встал и поспешно направился к биваку.
Костер на таборе горел ярким пламенем, освещая красным
светом скалу Ван-Син-лаза. Около огня двигались люди; я узнал Дерсу — он поправлял дрова. Искры, точно фейерверк, вздымались кверху, рассыпались дождем и медленно гасли в воздухе.
Время от времени я выглядывал в дверь и видел старика, сидевшего на том же месте, в одной и той же позе. Пламя
костра освещало его старческое лицо. По нему прыгали красные и черные тени. При этом освещении он казался выходцем с того
света, железным человеком, раскаленным докрасна. Китаец так ушел в свои мысли, что, казалось, совершенно забыл о нашем присутствии.
Перед ними раскладываются длинные
костры, дающие много тепла и
света.
Сквозь них виднелся
свет нашего
костра.
От
костра столбом подымался кверху дым; красный
свет прыгал по земле неровными пятнами и освещал кукурузу, траву, камни и все, что было поблизости.
Свет от
костров отражался по реке яркой полосой. Полоса эта как будто двигалась, прерывалась и появлялась вновь у противоположного берега. С бивака доносились удары топора, говор людей и смех. Расставленные на земле комарники, освещенные изнутри огнем, казались громадными фонарями. Казаки слышали мои выстрелы и ждали добычи. Принесенная кабанина тотчас же была обращена в ужин, после которого мы напились чаю и улеглись спать. Остался только один караульный для охраны коней, пущенных на волю.
Ночь была хотя и темная, но благодаря выпавшему снегу можно было кое-что рассмотреть. Во всех избах топились печи. Беловатый дым струйками выходил из труб и спокойно подымался кверху. Вся деревня курилась. Из окон домов
свет выходил на улицу и освещал сугробы. В другой стороне, «на задах», около ручья, виднелся огонь. Я догадался, что это бивак Дерсу, и направился прямо туда. Гольд сидел у
костра и о чем-то думал.
Небо сверкало звездами, воздух был наполнен благовонием от засыхающих степных трав, речка журчала в овраге,
костер пылал и ярко освещал наших людей, которые сидели около котла с горячей кашицей, хлебали ее и весело разговаривали между собою; лошади, припущенные к овсу, также были освещены с одной стороны полосою
света…
Мы напились чаю, потом поужинали при
свете моего
костра.
Они подходили уже к месту пикника. Из-за деревьев было видно пламя
костра. Корявые стволы, загораживавшие огонь, казались отлитыми из черного металла, и на их боках мерцал красный изменчивый
свет.
Натаскали огромную кучу хвороста и прошлогодних сухих листьев и зажгли
костер. Широкий столб веселого огня поднялся к небу. Точно испуганные, сразу исчезли последние остатки дня, уступив место мраку, который, выйдя из рощи, надвинулся на
костер. Багровые пятна пугливо затрепетали по вершинам дубов, и казалось, что деревья зашевелились, закачались, то выглядывая в красное пространство
света, то прячась назад в темноту.
Они замолчали. На небе дрожащими зелеными точечками загорались первые звезды. Справа едва-едва доносились голоса, смех и чье-то пение. Остальная часть рощи, погруженная в мягкий мрак, была полна священной, задумчивой тишиной.
Костра отсюда не было видно, но изредка по вершинам ближайших дубов, точно отблеск дальней зарницы, мгновенно пробегал красный трепещущий
свет. Шурочка тихо гладила голову и лицо Ромашова; когда же он находил губами ее руку, она сама прижимала ладонь к его рту.
Марья Степановна кричит: «Со
света сживу!» А старик: «В древние годы, говорит, при честных патриархах, я бы ее, говорит, на
костре изрубил, а ныне, говорит, в
свете тьма и тлен».
А
костер уже потухал.
Свет уже не мелькал, а красное пятно сузилось, потускнело… И чем скорее догорал огонь, тем виднее становилась лунная ночь. Теперь уж видно было дорогу во всю ее ширь, тюки, оглобли, жевавших лошадей; на той стороне ясно вырисовывался другой крест…
Свет от
костра лежал на земле большим мигающим пятном; хотя и светила луна, но за красным пятном все казалось непроницаемо черным.
Оттого, что
свет мелькал и дым от
костра несло на ту сторону, нельзя было рассмотреть всех этих людей сразу, а видны были по частям то мохнатая шапка и седая борода, то синяя рубаха, то лохмотья от плеч до колен и кинжал поперек живота, то молодое смуглое лицо с черными бровями, такими густыми и резкими, как будто они были написаны углем.
И несказанная радость охватывает ее. Нет ни сомнений, ни колебаний, она принята в лоно, она правомерно вступает в ряды тех светлых, что извека через
костер, пытки и казни идут к высокому небу. Ясный мир и покой и безбрежное, тихо сияющее счастье. Точно отошла она уже от земли и приблизилась к неведомому солнцу правды и жизни и бесплотно парит в его
свете.
«Как-то вспыхнут в нашем
костре трухлявые пенья и коренья деревни? Сколько могут дать они
света людям и тепла?»
Доказательства и здесь совершеннейшая роскошь; разверните Магеллана, разверните Дюмон д’Юрвиля и читайте первое, что раскроется, — будет хорошо: вам или индеец попадется какой-нибудь, который во славу Вишны сидит двадцать лет с поднятой рукой и не утирает носу для приобретения бесконечной радости на том
свете, или женщина, которая из учтивости и приличия бросается на
костер, на котором жгут труп мужа.
Пристально глядя на огонь
костра, наполнявший глаза ощущением жара, протягивая к огню длинные шевелящиеся руки, весь бесформенный в путанице рук и ног, дрожащих теней и
света, Искариот бормотал жалобно и хрипло...
«Усы легли на плечи и смешались с кудрями, очи, как ясные звезды, горят, а улыбка — целое солнце, ей-богу! Точно его ковали из одного куска железа вместе с конем. Стоит весь, как в крови, в огне
костра и сверкает зубами, смеясь! Будь я проклят, коли я его не любил уже, как себя, раньше, чем он мне слово сказал или просто заметил, что и я тоже живу на белом
свете!
До
света оставаться в таком положении было нельзя: тогда, пожалуй, и
костры не помогут да не хватит и заготовленного валежника и хвороста на поддержание огня.
Мышиным огнем называется также древесная гнилушка, издающая по ночам фосфорический
свет.], тускнеет заря на небе, ярко разгораются купальские
костры, обливая красноватым
светом темные перелески и отражаясь в сонных водах алыми столбами…
В «Навий день», на Радуницу, справляли здесь «оклички» покойников; здесь водили ночные хороводы Красной Горки; здесь величали Микулу Селяниновича, а на другой день его праздника справляли именины Сырой Земли и водили хороводы Зилотовы: здесь в светлых струях Светлого Яра крестили кукушек, кумились, завивали семицкие венки; здесь справлялись Зеленые Святки и с торжеством зажигались купальские
костры в честь отходящего от земли бога жизни и
света, великого Яра…
Выбрав укромное место, раскладывают
костры и при
свете их вяжут Кострому из соломы.
Поближе завозилась в вершине сосны векша, проснувшаяся от необычного
света, едва слышно перепрыгнула она на другое дерево, потом на третье и все дальше и дальше от людей и пылавших
костров…
Уж стал месяц бледнеть, роса пала, близко к
свету, а Жилин до края леса не дошел. «Ну, — думает, — еще тридцать шагов пройду, сверну в лес и сяду». Прошел тридцать шагов, видит — лес кончается. Вышел на край — совсем светло, как на ладонке перед ним степь и крепость, и налево, близехонько под горой, огни горят, тухнут, дым стелется и люди у
костров.
А между тем в вечернем сумраке, при зареве солдатских
костров да при тусклом
свете фонарей, на площади происходила другая сцена. Там распоряжалась земская полиция.
Догоравшие уголья
костра, осветив прощальным
светом пещеру, потухли. И все погрузилось во мрак. Лишь на мгновения освещалось убежище горцев — отсветами молний.
Вечером я опять почувствовал себя плохо и вышел из дома пройтись по берегу реки. На небе не было ни звезд, ни луны, дул ветер с моря, начинал накрапывать дождь. На той стороне реки горел
костер, и
свет его ярко отражался в черной, как смоль, воде.
Когда мы вернулись с рыбацкой ловли, было уже темно. На биваке горел большой
костер. Ярким трепещущим
светом были освещены стволы и кроны деревьев. За день мы все устали и потому рано легли спать. Окарауливали нас собаки.
Работники возвращались с реки, и один из них верхом на лошади был уже близко, и
свет от
костра дрожал на нем.
Маленький отряд довел Игоря до самой площади костела. Здесь тоже был разложен
костер, и несколько неприятельских солдат негромко беседовали между собой. Озаренные
светом догорающего топлива, страшными призраками, исчадиями ада казались трупы несчастных крестьян, все еще не убранные их палачами.
Бурка упала с его головы. Яркое пламя
костра освещало зловещим
светом его торжествующее лицо.
Пехотный пикет, расположенный на бугре налево, отчетливо обозначался на прозрачном
свете заката, с своими козлами ружей, фигурой часового, группой солдат и дымом разложенного
костра.
Ночные
костры, светившиеся там и сям по лагерю, освещая фигуры сонных солдат, расположившихся около них, увеличивали темноту своим неярким багровым
светом.
Жданов сидел сначала совершенно неподвижно, с глазами, устремленными на тлевшие уголья, и лицо его, освещенное красноватым
светом, казалось чрезвычайно мрачным; потом скулы его под ушами стали двигаться все быстрее и быстрее, и наконец он встал и, разостлав шинель, лег в тени сзади
костра. Или он ворочался и кряхтел, укладываясь спать, или же смерть Веленчука и эта печальная погода так настроили меня, но мне действительно показалось, что он плачет.
Ветер так и рвет, косой холодный дождик так и хлещет, тьма — зги не видно. Подъезжают к Вишенке — плотины сорваны, мосты снесены, нет пути ни конному, ни пешему. А за речкой, на угоре, приветным
светом блещут окна дворца Заборского, а налево, над полем, зарево стоит от разложенных
костров. Вкруг тех
костров псарям, доезжачим, охотникам пировать сготовлено.
Нас приютили у своего
костра офицеры нежинского полка, остановившиеся с своим батальоном на короткую ночевку. Они радушно угостили нас коньяком, сардинками, чаем. Была горячая благодарность к ним и радостное умиление, что есть на
свете такие хорошие люди.
Пошел я в палату. Раненые оживленно говорили и расспрашивали о предсказании кромца. Быстрее
света, ворвавшегося в тьму, предсказание распространилось по всей нашей армии. В окопах, в землянках, на биваках у
костров, — везде солдаты с радостными лицами говорили о возвещенной близости замирения. Начальство всполошилось. Прошел слух, что тех, кто станет разговаривать о мире, будут вешать.
Костры инквизиции были страшными свидетельствами этой трагедии свободы, трудности разрешить ее даже для христианского сознания, просвещенного
светом Христовым.
Свет от
костров осветил спутницу казака.
Свету даже не было видно, все
костры да
костры, и это невольно действовало на расположение духа людей. Они приуныли и стали с нетерпением ожидать, когда земля наконец сбросит свои ледяные оковы.
Он поглядел на полосу берез с их неподвижною желтизной, зеленью и белою корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы всё это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их
светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым
костров, всё вокруг преобразилось для него и показалось чем-то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.