Неточные совпадения
Зала эта, в которой ждал Митя, была огромная, угрюмая, убивавшая тоской душу комната, в два
света, с хорами, со стенами «под мрамор» и с тремя огромными хрустальными
люстрами в чехлах.
Как ярко освещен зал, чем же? — нигде не видно ни канделябров, ни
люстр; ах, вот что! — в куполе зала большая площадка из матового стекла, через нее льется
свет, — конечно, такой он и должен быть: совершенно, как солнечный, белый, яркий и мягкий, — ну, да, это электрическое освещение.
Еще одно мгновение, и мы на потолке Большого театра, представлявшем собой громадный сарай размером в хороший манеж. Посредине из широкого отверстия воронкой шел
свет от главной
люстры. Несколько рабочих толпились около этого отверстия, точно сказочные гномы.
Линия
света, отметив по пути блеск бронзовой дверной ручки, колено статуи, серебро
люстры, распыливалась в сумраке, одна на всю мраморную даль сверкала неизвестная точка, — зеркала или металлического предмета… почем знать?
Эта комната или маленькая зала, с белым матовым
светом одной
люстры, — настоящего жемчужного убора из прозрачных шаров, свесившихся опрокинутым конусом, — совершенно остановила мое внимание; я засмотрелся в ее прекрасный уют, и, обернувшись наконец взглянуть, нет ли еще чего сзади меня, увидел, что Дюрок встал, протянув руку к дверям, где на черте входа остановилась девушка в белом и гибком, как она сама, платье, с разгоревшимся, нервно спокойным лицом, храбро устремив взгляд прямо вперед.
Забегали люди. Там и здесь, в
люстрах и по стене, вспыхнули отдельные лампочки, — их мало было для
света, но достаточно для того, чтобы появились тени. Всюду появились они: встали в углах, протянулись по потолку; трепетно цепляясь за каждое возвышение, прилегли к стенам; и трудно было понять, где находились раньше все эти бесчисленные уродливые, молчаливые тени, безгласные души безгласных вещей.
Люстры загорожены зелеными экранами, и от этого на сцене ночной уютный
свет.
Вечерний
свет, смягченный тонкими белыми шторами, сочился наверху через большие стекла за колоннами. На верхней площадке экскурсанты, повернувшись, увидали пройденный провал лестницы, и балюстраду с белыми статуями, и белые простенки с черными полотнами портретов, и резную
люстру, грозящую с тонкой нити сорваться в провал. Высоко, улетая куда-то, вились и розовели амуры.
…А вьюга за огромными окнами недвижно бушует. А время летит. А мне, кажется, пора домой, потому что больна моя милейшая хозяйка, редакторша “Северных Записок”, которая и выводит меня в
свет: сначала на
свет страниц журналов (первого, в котором я печатаюсь), а сейчас — на
свет этих
люстр и лиц.
Обед шел очень оживленно и даже весело. Целое море огня с зажженных во множестве бра,
люстр и канделябр освещало большое общество, усевшееся за длинный стол в высокой белой с позолотой зале в два
света. На хорах гремел хор музыки, звуки которой должны были долетать и до одинокой Лары, и до крестьян, оплакивавших своих коровушек и собиравшихся на огничанье.
Великолепные огромные залы московского дворянского собрания были буквально залиты
светом множества восковых свечей из
люстр, канделябр и консолей. Оркестр гремел.
Особенно бледен казался под верхним
светом электрической
люстры его упрямый лоб и твердые выпуклости щек; а вместо глаз и у него и у девушки были черные, несколько таинственные, но красивые провалы.