Неточные совпадения
Потом, сдав попечение о своей участи небесам,
делается покоен и равнодушен ко всему на свете, а
буря там как себе хочет.
Вдруг
сделалась какая-то суматоха, послышалась ускоренная команда, лейтенант Савич гремел в рупор над ревом
бури.
Матросы, как мухи, тесной кучкой сидят на вантах, тянут, крутят веревки, колотят деревянными молотками. Все это
делается не так, как бы
делалось стоя на якоре. Невозможно: после
бури идет сильная зыбь, качка, хотя и не прежняя, все продолжается. До берега еще добрых 500 миль, то есть 875 верст.
Утром после
бури еще моросил мелкий дождь. В полдень ветер разорвал туманную завесу, выглянуло солнце, и вдруг все ожило: земной мир
сделался прекрасен. Камни, деревья, трава, дорога приняли праздничный вид; в кустах запели птицы; в воздухе появились насекомые, и даже шум воды, сбегающей пенистыми каскадами с гор, стал ликующим и веселым.
Народ галдел, народ зевал,
Едва ли сотый понимал,
Что
делается тут…
Зато посмеивался в ус,
Лукаво щуря взор,
Знакомый с
бурями француз,
Столичный куафер.
Но он мне сказал наотрез: — Когда бы я, малая дробинка, пошел на дно, то бы, конечно, на Финском заливе
бури не
сделалось, а я бы пошел жить с тюленями.
После полудня погода испортилась. Небо стало быстро заволакиваться тучами, солнечный свет
сделался рассеянным, тени на земле исчезли, и все живое попряталось и притаилось. Где-то на юго-востоке росла
буря. Предвестники ее неслышными, зловещими волнами спускались на землю, обволакивая отдаленные горы, деревья в лесу и утесы на берегу моря.
К полудню по широкому раздолью Оки, которая
сделалась уже какого-то желтовато-бурого цвета, шумно гулял «белоголовец». За версту теперь слышался глухой гул, производимый плеском разъяренных волн о камни и края берега. Голос
бури заглушал человеческий голос. Стоя на берегу, рыбаки кричали и надрывались без всякой пользы. Те, к кому обращались они, слышали только смешанный рев воды, или «хлоповень» — слово, которое употребляют рыболовы, когда хотят выразить шум валов.
Молодое лицо, встревоженное горем, мало-помалу
делалось покойнее; но, подобно озеру, утихающему после осенней
бури, лицо Вани освещалось печальным, холодным светом; молодые черты его точно закалялись под влиянием какой-то непреклонной решимости, которая с каждой секундой все более и более созревала в глубине души его.
Рано высказался в Петре этот характер, сложившийся в
бурях первых лет его жизни, рано приметили все, что Петр не будет делать дело вполовину, если примется за дело, и Петр скоро
сделался представителем и двигателем новых стремлений, издавна бродивших в народе и не находивших себе удовлетворения.
Точно так же и описания природы у Кольцова вполне верны и естественны. Он не придумывает скалистых берегов, журчащих ручейков, прекрасных лесов с расчищенными дорожками и т. п., как это очень часто
делалось многими сочинителями. Он описывает именно то, что он видел и знает: степь, ниву, лес, деревню, летний зной, осенние
бури, зимние вьюги, и представляет их именно так, как они бывают в природе. Таких картин природы у него чрезвычайно много рассыпано в разных его стихотворениях.
Часа через два
буря стала понемногу стихать. Ветер
сделался слабее, и промежутки затишья между порывами стали более удлиненными. Сквозь дымовое отверстие в крыше виднелось темное небо, покрытое тучами. Снег еще падал, но уже чувствовалось влияние другой силы, которая должна была взять верх и успокоить разбушевавшуюся стихию, чтобы восстановить должный порядок на земле.
Проходит еще минут десять. Первой вышла процессия из церкви Ивана Великого, заиграло золото хоругвей и риз. Народ поплыл из церкви вслед за ними. Двинулись и из других соборов, кроме Успенского. Опять сигнальный удар, и разом рванулись колокола. Словно водоворот ревущих и плачущих нот завертелся и стал все захватывать в себя, расширять свои волны, потрясать слои воздуха. Жутко и весело
делалось от этой
бури расходившегося металла. Показались хоругви из-за угла Успенского собора.
— Да, леченье ваше сделало чудеса, — отвечал Николай Герасимович, — я снова переродился и
сделался опять прежним… Но это излечение пробудило во мне прежнюю страсть… Ах, если бы вы знали, Мадлен, каково скрывать такую
бурю в сердце, которую скрываю я… Порой я теряю власть над собой — она рвется наружу… Знаете ли вы это… Понимаете ли вы меня?
— Наскучила было; я
сделался ипохондриком. Но… вы говорили, что поручили бы мне свой холоденский флот. Я почел бы за счастие быть хоть рулевым на том корабле, на котором вы сами поплывете. О! Тогда не боялся бы ни
бурь, ни подводных скал.