Неточные совпадения
Столяр же
сделал и гробик; Марья Ивановна отделала его рюшем и положила хорошенькую подушечку, а я купил цветов и обсыпал
ребеночка: так и снесли мою бедную былиночку, которую, поверят ли, до сих пор не могу позабыть.
Старая барышня
сделала выговор и за сливки и за то, что пустили родившую женщину в скотную, и хотела уже уходить, как, увидав
ребеночка, умилилась над ним и вызвалась быть его крестной матерью.
—
Ребеночка, батюшка мой, я тогда хорошо обдумала. Она дюже трудна была, не чаяла ей подняться. Я и окрестила мальчика, как должно, и в воспитательный представила. Ну, ангельскую душку что ж томить, когда мать помирает. Другие так
делают, что оставят младенца, не кормят, — он и сгаснет; но я думаю: что ж так, лучше потружусь, пошлю в воспитательный. Деньги были, ну и свезли.
Но вот, однако же,
детки, и что я с ними стану тогда
делать?
— Уж это што говорить — заступа… Позавидовал плешивый лысому. По-твоему хочу
сделать: разделить сыновей. Хорошие ноне
детки. Ох-хо-хо!.. А все суета, Харитон Артемьич…
Деток вон мы с тобой судим и рядим, а о своей душе не печалуемся. Только бы мне с своим делом развязаться… В скиты пора уходить. Вот вместе и пойдем.
— Поздно, друг мой; в Покров мне уж сорок три будет. Я вот в шесть часов вставать привыкла, а у вас, в Петербурге, и извозчики раньше девяти не выезжают. Что ж я с своею привычкой-то
делать буду? сидеть да глазами хлопать! Нет уж! надо и здесь кому-нибудь хлопотать: дети ведь у меня. Ах,
детки,
детки!
— Известно что: двои сутки пил! Что хошь, то и
делайте. Нет моей силушки: ни ложки, ни плошки в доме не стало: все перебил; сама еле жива ушла; третью ночь с
детками в бане ночую.
— Ах,
детки,
детки! — говорит он, — и жаль вас, и хотелось бы приласкать да приголубить вас, да, видно, нечего
делать — не судьба! Сами вы от родителей бежите, свои у вас завелись друзья-приятели, которые дороже для вас и отца с матерью. Ну, и нечего
делать! Подумаешь-подумаешь — и покоришься. Люди вы молодые, а молодому, известно, приятнее с молодым побыть, чем со стариком ворчуном! Вот и смиряешь себя, и не ропщешь; только и просишь отца небесного: твори, Господи, волю свою!
Сатин. «Все, милачок, все, как есть, для лучшего живут! Потому-то всякого человека и уважать надо… неизвестно ведь нам, кто он такой, зачем родился и чего
сделать может… может, он родился-то на счастье нам… для большой нам пользы?.. Особливо же
деток надо уважать… ребятишек! Ребятишкам — простор надобен! Деткам-то жить не мешайте…
Деток уважьте!»
Матрена. Ничего я, мать, не знала и не ведала… Слеп, видно, материнской-то глазок на худое в
детках. Как бы не у матери родной, а у свекрови злой жила, так не посмела бы этого
сделать. Хошь тоже много спасибо и добрым людям: подвели, может, да подстроили…
Никита. На погребице доской
ребеночка ее задушил. Сидел на нем… душил… а в нем косточки хрустели. (Плачет.) И закопал в землю. Я
сделал, один я!
Кисельников.
Детки мои,
детки! Что я с вами
сделал! Вы — больные, вы — голодные; вас грабят, а отец помогает. Пришли грабители, отняли последний кусок хлеба, а я не дрался с ними, не резался, не грыз их зубами; а сам отдал, своими руками отдал последнюю вашу пищу. Мне бы самому людей грабить да вас кормить; меня бы и люди простили, и Бог простил; а я вместе, заодно с грабителями, вас же ограбил. Маменька, маменька!
Знаешь ли ты, сколько крови из меня лилось после мучительства твоего? По шею рубаха-то в крови бывала! Вот почему не рожу, муж милый! Как же ты можешь упрёки мне
делать за это, а? Как же харе твоей не совестно смотреть-то на меня?.. Ведь убивец ты! Понимаешь ли — убивец! Убивал ты, сам убивал деток-то своих! а теперь меня упрекаешь за то, что не рожу…
— Вот я тебя и спрашиваю, что ты станешь
делать с миром? Ты — хилый
ребёночек, а мир-то — зверь. И проглотит он тебя сразу. А я не хочу этого… Люблю ведь я тебя, дитятко!.. Один ты у меня, и я у тебя один… Как же я буду умирать-то? Невозможно мне умереть, а ты чтоб остался… На кого?.. Господи!.. за что ты не возлюбил раба твоего?! Жить мне невмочь и умирать мне нельзя, потому — дитё, — оберечь должен. Пестовал семь годов… на руках моих… старых… Господи, помоги мне!..
— Сами, сударь, видим, — говорит, — что не умно
делают, даром, что госпожа. Вот хоть бы и по нашей братье посудить, что уж мы, темные люди; у меня у самой
детки есть; жалостливо, кто говорит, да все уж не на эту стать: иной раз потешишь, а другой раз и остановишь, как видишь, что неладно. А у нашей Настасьи Дмитриевны этого не жди: делайся все по команде Дмитрия Никитича, а будто спасибо да почтенье большое?
Но я все еще ничего не пила, и за тетушку Дросиду много
делала и с удовольствием: скотинки эти у меня как
детки были.
Растит Груня чужих детей, растит и своих: два уж у ней
ребеночка. И никакой меж детьми розни не
делает, пасынка с падчерицами любит не меньше родных детей. А хозяйка какая вышла, просто на удивление.
— Какой он добрый, какой славный человек! — воскликнула Марфа Михайловна. — Вот и нам сколько добра
сделал он, когда Сергей Андреич пустился было в казенные подряды; из беды нас вызволил. Тогда еще внове была я здесь, только что приехала из Сибири, хорошенько и не понимала, какое добро он нам
делает… А теперь каждый день Бога молю за него. Без него идти бы нам с
детками по миру. Добрый он человек.
— Горе-то, горе какое! В огне наш город! В опасности родина… Что ж будешь
делать, — надо смириться,
детка. И тебе тоже смириться надо. Отец правду пишет: куда тебе ехать сейчас? Читала письмо? Город бомбардируется… Кругом неприятели… Попадешься им в руки — не пощадят…
— По штатской, яхонт, по штатской. Остуду, скажем, между мужем-женой прекратить альбо от зубной скорби заговорить…
Деток кому подсудобить, ежели потребуется. Худого не
делала. А по военной что ж… В стародавние годы заговоры по ратному делу действовали, пули свинцовые отводили. А ныне, сынок, сказывают, кулеметы какие-то пошли. Так веером стальным и поливают. Управься-ка с машинкой этакой…
В городе ни одного трактира. Они появились только незадолго до двенадцатого года. Да и то купеческие
детки, даже сначала мещанские, ходили в них тайком, перелезая через заборы и пробираясь задними лестницами, под страхом телесного наказания или проклятия отцовского. С того времени ни одна отрасль промышленности не
сделала у нас такого шибкого успеха, и вы теперь не только в Холодне, но и по дороге к ней от Москвы, почти в каждой деревне, найдете дом под вывескою елки, трактир и харчевню.
— Прости, соколик мой ясный, прости, желанный мой, из одной любви к тебе, моему касатику, все это я, подлая,
сделала, захотелось привязать тебя еще пуще к себе и видела я, что хочешь ты иметь от меня
ребеночка, а меня Господь наказал за что-то бесплодием, прости, ненаглядный мой, за тебя готова я жизнь отдать, так люблю тебя, из спины ремни вырезать, пулю вражескую за тебя принять, испытать муку мученическую… — начала, обливаясь слезами, причитать Настасья Федоровна, стараясь поймать в свои объятия ноги отступавшего от нее графа.
— Нет, никуда далеко ходить не надо, — дома трудись и не
делай того, что
делала, а теперь сейчас пойди смеряй божиих
деток Михалку да Потапку и сшей им по порточкам, хоть по коротеньким, да по сорочке. А то велики стали — стыдятся, голые пузеня людям казать.
— Имениннице дорогой с
детками, — сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. — Ты что, старый греховодник, — обратилась она к графу; целовавшему ее руку, — чай, скучаешь в Москве? собак гонять негде? Да что, батюшка,
делать, вот как эти пташки подростут… — она указывала на девиц, — хочешь — не хочешь, надо женихов искать.