Неточные совпадения
Раздумался
Мужик над
топором,
Бранит его, корит его,
Как будто дело
делает:
«Подлец ты, не
топор!
Бессонная ходьба по прямой линии до того сокрушила его железные нервы, что, когда затих в воздухе последний удар
топора, он едва успел крикнуть:"Шабаш!" — как тут же повалился на землю и захрапел, не
сделав даже распоряжения о назначении новых шпионов.
«Негодный!» он кричит однажды: «с этих пор
Ты будешь у меня обтёсывать тычину,
А я, с моим уменьем и трудом,
Притом с досужестью моею,
Знай, без тебя пробавиться умею
И
сделаю простым ножом, —
Чего другой не срубит
топором».
После того один из нас взял
топор и начал рубить у акулы понемногу ласты, другой ножом
делал в разных местах надрезы, так, из любознательности, посмотреть, толста ли кожа и что под ней.
Дерсу всегда жалел Альпу и каждый раз, прежде чем разуться,
делал ей из еловых ветвей и сухой травы подстилку. Если поблизости не было ни того, ни другого, он уступал ей свою куртку, и Альпа понимала это. На привалах она разыскивала Дерсу, прыгала около него, трогала его лапами и всячески старалась обратить на себя внимание. И как только Дерсу брался за
топор, она успокаивалась и уже терпеливо дожидалась его возвращения с охапкой еловых веток.
Пробираться сквозь кедровый стланец очень трудно: без
топора тут ничего не
сделать.
И до сих пор есть еще в Москве в живых люди, помнящие обед 17 сентября, первые именины жены после свадьбы. К обеду собралась вся знать, административная и купеческая. Перед обедом гости были приглашены в зал посмотреть подарок, который муж
сделал своей молодой жене. Внесли огромный ящик сажени две длины, рабочие сорвали покрышку. Хлудов с
топором в руках сам старался вместе с ними. Отбили крышку, перевернули его дном кверху и подняли. Из ящика вывалился… огромный крокодил.
Захватив с собой
топор, Родион Потапыч спустился один в шахту. В последний раз он полюбовался открытой жилой, а потом поднялся к штольне. Здесь он прошел к выходу в Балчуговку и подрубил стойки, то же самое
сделал в нескольких местах посредине и у самой шахты, где входила рудная вода. Земля быстро обсыпалась, преграждая путь стекавшей по штольне воде. Кончив эту работу, старик спокойно поднялся наверх и через полчаса вел Матюшку на Фотьянку, чтобы там передать его в руки правосудия.
Кучер и писарь сейчас же взяли у стоявших около них раскольников
топоры, которые те послушно им отдали, — и взлезли за Вихровым на моленную. Втроем они стали катать бревно за бревном. Раскольники все стояли около, и ни один из них не уходил, кроме только головы, который куда-то пропал. Он боялся, кажется, что Вихров что-нибудь заставит его
сделать, а
сделать — он своих опасался.
— Это ты насчет того, что ли, что лесов-то не будет? Нет, за им без опаски насчет этого жить можно. Потому, он умный. Наш русский — купец или помещик — это так. Этому дай в руки
топор, он все безо времени
сделает. Или с весны рощу валить станет, или скотину по вырубке пустит, или под покос отдавать зачнет, — ну, и останутся на том месте одни пеньки. А Крестьян Иваныч — тот с умом. У него, смотри, какой лес на этом самом месте лет через сорок вырастет!
— Книжки и всякие сочинения надо понимать! Зря никто ничего не
делает, это одна видимость, будто зря. И книжки не зря пишутся, — а чтобы голову мутить. Все творится с умом, без ума — ни
топором тяпать, ни ковырять лапоть…
Матвею была знакома эта работа — и ему хотелось бы выскочить из вагона, взять в руки
топор или кирку и показать этим людям, что он, Матвей Лозинский, может
сделать с самым здоровым пнищем.
Когда всё уже было готово и четыре длинные дубовые сваи крепко вколочены в твердое, глинистое дно Бугуруслана, поперек будущего вешняка, дедушка
сделал помочь на два дня; соседи были приглашены с лошадьми, телегами, лопатами, вилами и
топорами.
Но зато войдите-ка во двор семьянистого, делового, настоящего хозяина, взгляните-ка на работу, которую предназначает он для себя собственно: тут уж на всем лежит печать прочности и долговечности, соединенные с расчетом строжайшей, мудрой экономии; здесь каждым ударом
топора управляло уже, по-видимому, сознание, что требуется
сделать дело хорошо, а не кое-как!
Требовалось ли починить телегу — он с готовностью принимался за работу, и стук его
топора немолчно раздавался по двору битых два часа; в результате оказывалось, однако ж, что Аким искромсал на целые три подводы дерева, а дела все-таки никакого не
сделал — запряг прямо, как говорится, да поехал криво!
Чурисенок оглянулся и снова принялся за свое дело.
Сделав энергическое усилие, он выпростал плетень из-под навеса и тогда только воткнул
топор в колоду и, оправляя поясок, вышел на средину двора.
Нам некому пар подымать и прочих делов
делать, так как брат твой в работе, с
топором ушол.
(
Делает рукой жест, как рубят
топором).
«Ну, душечка, — говорю, — нынче ты благодарности в людях лучше и не ищи. Нынче, чем ты кому больше добра
делай, тем он только готов тебе за это больше напакостить. Тонет, так
топор сулит, а вынырнет, так и топорища жаль».
«Неужели всё это было? Отец придет. Она расскажет. Она дьявол. Да что же я
сделаю? Вот он, тот
топор, которым я рубил палец». Он схватил
топор и пошел в келью.
Дошли мы до хургона. Одной рукой он меня держит, а сам нагнулся над хургоном и что-то лапает. Думаю я: «Что он будет
делать?» А он поискал и говорит: «Нет, должно быть, не здесь». Опять за руку повел меня вокруг хургона. Зашел с другой стороны, полапал-полапал и вытаскивает
топор. «Вот он, говорит. Нашел. Ну, теперь, говорит, ложи руку на драбину». Тихо так говорит, без гнева. Понял я тогда, что он хочет мне руку рубить. Затрясся я весь, заплакал… А он мне говорит: «Не плачь, это недолго»…
У нас, видите ли, что ни мужик, то гений; мы неучены, да нам и науки никакой не нужно, — русский мужик
топором больше
сделает, чем англичане со всеми их машинами; все он умеет и на все способен, да только, — не знаю уж почему, — не показывает своих способностей.
Вареги зачал вязать, поярок валять, шляпы да сапоги из него
делать, шапки шить,
топоры да гвозди ковать, весовые коромысла чуть не на всю Россию
делать.
— Скликнуть артель не мудреное дело, только не знаю, как это
сделать, потому что такого дела у нас николи не бывало. Боле тридцати годов с
топором хожу, а никогда того не бывало, чтоб из артели кого на сторону брали, — рассуждал дядя Онуфрий.
Стали над ним: он все еще помаленьку дрожал и трепетал всем телом, что-то силился
сделать руками, языком не шевелил, но моргал глазами совершенно подобным образом, как, говорят, моргает вся еще теплая залитая кровью и живущая голова, только что отскочившая от палачова
топора.
«Нечего
делать, видно, судьба», — подумал я, взял сам
топор и начал рубить вместе с мужиком.
Вот один мужик задумал то же
сделать: пошел к реке, нарочно бросил свой
топор в воду, сел на берег и заплакал.
«Молодая Россия» рассчитывала, что никакой другой, а именно этот самый возглас будет греметь в устах народа, когда этот народ пойдет
делать революцию с его плотничьими
топорами. Она даже с полной уверенностью заявила: «мы-де надеемся на сочувствие народа».
«Зарядите-ка нашу пушку картечью, — а у нас, сэр, одна маленькая каронадка была, — да скажите ребятам, чтобы на всякий случай зарядили ружья да приготовили
топоры, Дженкинс!» Дженкинс махнул головой и ушел
делать распоряжения, а я пошел в каюту и на всякий случай спрятал на грудь корабельные бумаги, положил в карман деньги и зарядил оба револьвера…
Наконец 16 августа мы дошли до места слияния рек Хуту и Буту. Ни через ту, ни через другую переправиться было нельзя: у нас не было ни
топоров, ни веревок, чтобы
сделать плот, не было сил, чтобы переплыть на другую сторону реки.
— Я очень извиняюсь… Значит, я не расслышал. Но теперь что же можно
сделать? Что написано пером, того не вырубишь и
топором.
— Вы, товарищ, повторяете чужие слова, а сами их не понимаете. Вот у вас винтовки, пулеметы. Это дала буржуазная культура. Бросьте их,
сделайте себе каменные
топоры, как наши далекие предки. В комнатах у вас, — как загажено все, как заплевано, никогда вы их не метете. А буржуазная культура говорит, что от этой грязи разводятся вши, чахотка, сыпной тиф. К нам войдете, — никогда даже не поздороваетесь, шапки не снимете.
Рубщики леса
делали свое дело:
топоры звучали по лесу быстрее и чаще; только в то время, как слышался свист снаряда, все вдруг замолкало, средь мертвой тишины раздавались не совсем спокойные голоса: «Сторонись, ребята!» — и все глаза устремлялись на ядро, рикошетировавшее по кострам и срубленным сучьям.
— Когда ты был еще там, бывали ночи, в которые я не спал, не мог заснуть, и тогда ко мне приходили странные мысли: взять
топор и пойти убить всех: маму, сестру, прислугу, нашу собаку. Конечно, это были только мысли, и я никогда не
сделаю.
— Вижу, — отвечал дьяк, — что не стены ваши целы, а сами вы, да нам они и не нужны, а вы сами. Что вам тут осталось
делать, не жар загребать, или начинать работать
топором! Лучше действовать мечом.
— Неравно померещилась бы тебе невесть какая напасть… у страха глаза велики, бес лукав… да пришла бы тебе блажь хватить меня
топором. Убить бы не убила… где тебе!.. а шкуру бы попортила. Вот тут уж разбойнички
сделали бы свое дело.
Под корнями одного дуба
сделали лазейку и заклали ее искусно сучьями, а по деревьям к этому месту поделали
топором метки, чуть-чуть видные.
— Пошел за другим, — продолжал Тихон, — подполз я таким манером в лес, да и лег. — Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах как он это
сделал. — Один и навернись, — продолжал он. — Я его таким манером и сгреб. — Тихон быстро и легко вскочил. — Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером
топором: что вы, мол, Христос с вами, — вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.