Неточные совпадения
— Дурак! когда захочу продать, так продам. Еще пустился в рассужденья! Вот
посмотрю я: если ты мне не приведешь
сейчас кузнецов да в два часа не будет все готово, так я тебе такую дам потасовку… сам на себе лица не увидишь!
Пошел! ступай!
— Вот,
смотрите, совсем пьяная,
сейчас шла по бульвару: кто ее знает, из каких, а не похоже, чтоб по ремеслу.
«Этому тоже надо Лазаря петь, — думал он, бледнея и с постукивающим сердцем, — и натуральнее петь. Натуральнее всего ничего бы не петь. Усиленно ничего не петь! Нет! усиленно было бы опять ненатурально… Ну, да там как обернется…
посмотрим…
сейчас… хорошо иль не хорошо, что я
иду? Бабочка сама на свечку летит. Сердце стучит, вот что нехорошо!..»
— Я
сейчас готов
идти, куда ты велишь, делать, что хочешь. Я чувствую, что живу, когда ты
смотришь на меня, говоришь, поешь…
— Да вот что вы
сейчас сказали, — в удивлении
смотрел на него Николай Парфенович, — то есть что вы до самого последнего часа все еще располагали
идти к госпоже Верховцевой просить у нее эту сумму… Уверяю вас, что это очень важное для нас показание, Дмитрий Федорович, то есть про весь этот случай… и особенно для вас, особенно для вас важное.
Писарь сумрачно согласился. Он вообще был не в духе. Они поехали верхами. Поповский покос был
сейчас за Шеинскою курьей, где
шли заливные луга. Под Суслоном это было одно из самых красивых мест, и суслонские мужики
смотрели на поповские луга с завистью. С высокого правого берега, точно браною зеленою скатертью, развертывалась широкая картина.
Сейчас она была оживлена сотнями косцов, двигавшихся стройною ратью. Ермилыч невольно залюбовался и со вздохом проговорил...
Очевидно, как внимательно надобно
смотреть — не подбит ли глухарь, не отстал ли от других? нет ли крови на снегу по направлению его полета? не сел ли он в полдерева? не
пошел ли книзу? При каждом из сказанных мною признаков подбоя
сейчас должно преследовать раненого и добить его: подстреленный будет смирнее и подпустит ближе.
Все они стали
смотреть ежа; на вопросы их Коля объяснил, что еж не его, а что он
идет теперь вместе с товарищем, другим гимназистом, Костей Лебедевым, который остался на улице и стыдится войти, потому что несет топор; что и ежа, и топор они купили
сейчас у встречного мужика.
—
Сейчас, maman, — отвечала Лиза и
пошла к ней, а Лаврецкий остался на своей раките. «Я говорю с ней, словно я не отживший человек», — думал он. Уходя, Лиза повесила свою шляпу на ветку; с странным, почти нежным чувством
посмотрел Лаврецкий на эту шляпу, на ее длинные, немного помятые ленты. Лиза скоро к нему вернулась и опять стала на плот.
Когда ей делалось особенно тяжело, старуха
посылала за басурманочкой и
сейчас же успокаивалась. Нюрочка не любила только, когда бабушка упорно и долго
смотрела на нее своими строгими глазами, — в этом взгляде выливался последний остаток сил бабушки Василисы.
— Да Лиза с матерью
пошли квартирку тут одну
посмотреть, а Соня
сейчас только поехала. Я думал, вы ее встретили.
Сотский
сейчас и с заметным удовольствием развязал его. Вихров в это время оглянулся, чтобы
посмотреть, как старуха
идет; та
шла покойно. Вихров хотел опять взглянуть на старика, но того уж не было…
— И я тоже рад, — подхватил Павел; по вряд ли был этому рад, потому что
сейчас же
пошел посмотреть, что такое с Ванькой.
— Да тоже главная причина та, что всякий норовит поскорей нажиться. У нас в городе и
сейчас все лавки больной говядиной полнехоньки. Торговец-то не
смотрит на то, какой от этого разор будет, а норовит, как бы ему барыша поскорей нажить. Мужик купит на праздник говядинки, привезет домой, вымоет, помои выплеснет, корова понюхает — и
пошла язва косить!
— Теперь, брат, деревню бросить надо! — говорили другие, — теперь там целая стена сердцеведцев образовалась.
Смотрят, уставив брады, да умозаключают каждый сообразно со степенью собственной невежественности! Чем больше который невежествен, тем больше потрясений и подкопов видит. Молви ты в присутствии сердцеведца какое-нибудь неизвестное ему слово — ну, хоть «моветон», что ли —
сейчас"фюить!", и
пошла писать губерния.
— Иди-иди, дурашка, чего рот разинул! — подталкивал его шутливо старик. — Погоди, вот дойдем до города Новороссийского и, значит, опять подадимся на юг. Там действительно места, — есть на что
посмотреть.
Сейчас, примерно сказать,
пойдут тебе Сочи, Адлер, Туапсе, а там, братец ты мой, Сухум, Батум… Глаза раскосишь, глядемши… Скажем, примерно — пальма. Удивление! Ствол у нее мохнатый, на манер войлока, а каждый лист такой большой, что нам с тобой обоим укрыться впору.
— Вот,
смотри: ее отец — богатый, торгует железом, имеет несколько домов. За то, что она
пошла этой дорогой, он — прогнал ее. Она воспитывалась в тепле, ее баловали всем, чего она хотела, а
сейчас вот
пойдет семь верст ночью, одна…
Если кто паристых лошадей подбирает и если, например, один конь во лбу с звездочкой, — барышники уже так и зрят, чтобы такую звездочку другой приспособить: пемзою шерсть вытирают, или горячую репу печеную приложат где надо, чтобы белая шерсть выросла, она
сейчас и
идет, но только всячески если хорошо
смотреть, то таким манером ращенная шерстка всегда против настоящей немножко длиннее и пупится, как будто бородочка.
Наскучит!» Но в подробности об этом не рассуждаю, потому что как вспомню, что она здесь,
сейчас чувствую, что у меня даже в боках жарко становится, и в уме мешаюсь, думаю: «Неужели я ее
сейчас увижу?» А они вдруг и входят: князь впереди
идет и в одной руке гитару с широкой алой лентой несет, а другою Грушеньку, за обе ручки сжавши, тащит, а она
идет понуро, упирается и не
смотрит, а только эти ресничищи черные по щекам как будто птичьи крылья шевелятся.
Граф прочитал мою работу и остался ею доволен, так что я
сейчас же приступил к сочинению второго акта. Но тут случилось происшествие, которое разом прекратило мои затеи. На другой день утром я, по обыкновению, прохаживался с графом под орешниками, как вдруг…
смотрю и глазам не верю! Прямо навстречу мне
идет, и даже не
идет, а летит обнять меня… действительный Подхалимов!
—
Смотри, Александров, — приказывает Тучабский. —
Сейчас ты
пойдешь ко мне навстречу! Я — командир батальона. Шагом марш, раз-два, раз-два… Не отчетливо сделал полуоборот на левой ноге. Повторим. Еще раз. Шагом марш… Ну а теперь опоздал. Надо начинать за четыре шага, а ты весь налез на батальонного. Повторить… раз-два. Эко, какой ты непонятливый фараон! Рука приставляется к борту бескозырки одновременно с приставлением ноги. Это надо отчетливо делать, а у тебя размазня выходит. Отставить! Повторим еще раз.
— Как знать, милый друг маменька! А вдруг полки
идут! Может быть, война или возмущение — чтоб были полки в срок на местах! Вон, намеднись, становой сказывал мне, Наполеон III помер, — наверное, теперь французы куролесить начнут! Натурально, наши
сейчас вперед — ну, и давай, мужичок, подводку! Да в стыть, да в метель, да в бездорожицу — ни на что не
посмотрят: поезжай, мужичок, коли начальство велит! А нас с вами покамест еще поберегут, с подводой не выгонят!
—
Сейчас, Степан Николаич,
сейчас. А ты, голубчик, процветаешь, наслаждаешься! Ну и
слава богу! Куда это тебя несет теперь?.. Вот не думал, не гадал… Помнишь Баден? Эх, было житье! Кстати, Биндасова тоже ты помнишь? Представь, умер. В акцизные попал да подрался в трактире: ему кием голову и проломили. Да, да, тяжелые подошли времена! А все же я скажу: Русь… экая эта Русь!
Посмотри хоть на эту пару гусей: ведь в целой Европе ничего нет подобного. Настоящие арзамасские!
— А как попала?.. жила я в ту пору у купца у древнего в кухарках, а Домнушке шестнадцатый годок
пошел. Только стал это старик на нее поглядывать, зазовет к себе в комнату да все рукой гладит.
Смотрела я,
смотрела и говорю: ну говорю, Домашка, ежели да ты… А она мне: неужто ж я, маменька, себя не понимаю? И точно, сударь! прошло ли с месяц времени, как уж она это сделала, только он ей разом десять тысяч отвалил. Ну, мы
сейчас от него и отошли.
Силан. Что ходить-то! Он сам на крыльцо выйдет. Он целый день на крыльце сидит, все на дорогу
смотрит. И какой зоркий на беспашпортных! Хоть сто человек-артель вали, как
сейчас воззрится да поманит кого к себе: «А поди-ка сюда, друг любезный!» Так тут и есть. (Почесывает затылок). А то
пойти! (Подходит к городническому дому). Аристарх. Что только за дела у нас в городе! Ну, уж обыватели! Самоеды! Да и те, чай, обходительнее. Ишь ты, чудное дело какое! Ну-ка! Господи благослови! (Закидывает удочку).
Аристарх. Нам из лесу выходить-то еще рано, больно светло. (
Смотрит на дорогу). А кто проехал, я тебе
сейчас скажу. Это Наркис, приказчик Курослепова, на хозяйской тележке.
Посылали куда-нибудь. Э! Да как его покачивает! Задремал, должно быть! Куда он поворачивает, чудак! Ну, да лошадь сама знает, вывезет на дорогу.
— Потерял?
Смотри, за это тебе могут дать в шею… Слушай: через три дома отсюда земская управа.
Сейчас из неё выйдет человек, зовут его Дмитрий Ильич Курносов — помни!
Идём, я тебе покажу его…
—
Сейчас нашли её в чулане —
идём смотреть…
Княгиня его
сейчас к себе потребовала и долго молча на эти его рубцы и шрамы, что по всему лицу
шли,
смотрела, точно сосчитать их хотела: сколько он, талагай, их в смертном бою за дединьку получил, а потом тихо его спрашивают...
— Мы
сейчас идем фейерверк
смотреть! — отнеслась она к мужу.
Посмотришь кругом — публика ведет себя не только благонравно, но даже тоскливо, а между тем так и кажется, что вот-вот кто-нибудь закричит"караул", или пролетит мимо развязный кавалер и выдернет из-под тебя стул, или, наконец, просто налетит бряцающий ташкентец и предложит вопрос:"А позвольте, милостивый государь, узнать, на каком основании вы осмеливаетесь обладать столь наводящей уныние физиономией?"А там
сейчас протокол, а назавтра заседание у мирового судьи, а там апелляция в съезд мировых судей, жалоба в кассационный департамент, опять суд, опять жалоба, — и
пошла писать.
Рейтары были уже совсем близко, у Калмыцкого брода через Яровую, когда Белоус, наконец, поднялся. Он сам отправился в затвор и вывел оттуда Охоню. Она покорно
шла за ним. Терешка и Брехун долго
смотрели, как атаман
шел с Охоней на гору, которая поднималась
сейчас за обителью и вся поросла густым бором. Через час атаман вернулся, сел на коня и уехал в тот момент, когда Служнюю слободу с другого конца занимали рейтары [Рейтары — солдаты-кавалеристы.]. Дивья обитель была подожжена.
— А вот, сударь, если вы так теперь, таким, примерно сказать, манером
пошли, сударь, так вот вам понадобится там что покупать-с, — ну там простыни, подушки, перину, другую-с, двуспальную-с, одеяло хорошее-с, — так вот здесь у соседки-с, внизу-с: мещанка, сударь, она; лисий салоп есть хороший; так можно его
посмотреть и купить, можно
сейчас сходить посмотреть-с. Оно же вам надобно, сударь, теперь-с; хороший салоп-с, атласом крытый-с, на лисьем меху-с…
Тогда как, свободный от сена, ржи и овса, он может спокойно, «в надежде
славы и добра»,
посматривать в окно и думать: «А вот
сейчас разгуляется, и я, как обсохнут дорожки (летом земля сохнет изумительно быстро),
пойду в парк…»
Помещик, еще недавний и полновластный обладатель сих мест, исчез почти совершенно. Он захужал, струсил и потому или бежал, или сидит спрятавшись, в ожидании, что вот-вот
сейчас побежит. Мужик ничего от него не ждет, буржуа-мироед
смотрит так, что только не говорит: а вот я тебя
сейчас слопаю; даже поп — и тот не
идет к нему славить по праздникам, ни о чем не докучает, а при встречах впадает в учительный тон.
—
Иди! Проси! — заревел я. —
Иди сейчас, сию минуту, сию секунду! А ты все-таки палач! палач! палач! — Но он только
посмотрел на меня, затем повернулся и, уже не слушая призывных криков моих, плавно
пошел к себе, не оборачиваясь.
Анна Дмитриевна. Нет, про него не говорите. Но это какое-то колдовство. Его точно подменили. Ведь вы знаете, я была у нее. Он так просил меня. Я поехала, не застала ее, оставила карточку. Elle m’a fait demander quand je pourrai la recevoir. [Она меня просила, когда я смогу принять ее (франц.).] И нынче (
смотрит на часы), во втором часу, стало быть
сейчас, должна приехать. Я обещала Виктóру принять, но понимаете мое положение. Я вся не своя. И по старой привычке
послала за вами. Мне нужна ваша помощь.
Но она не успела ничего выговорить далее; Павел Павлович схватил ее за руку, чуть не за шиворот, и уже с нескрываемым озлоблением потащил ее в маленькую комнатку. Там опять несколько минут происходило шептанье, слышался заглушенный плач. Вельчанинов хотел было уже
идти туда сам, но Павел Павлович вышел к нему и с искривленной улыбкой объявил, что
сейчас она выйдет-с. Вельчанинов старался не глядеть на него и
смотрел в сторону.
— Когда же завтра? — спросила Ольга Ивановна и
посмотрела на него с удивлением. — Когда же ты успеешь завтра? Завтра отходит первый поезд в девять часов, а венчание в одиннадцать. Нет, голубчик, надо сегодня, обязательно сегодня! Если завтра тебе нельзя будет приехать, то пришли с рассыльным. Ну,
иди же…
Сейчас должен прийти пассажирский поезд. Не опоздай, дуся.
Так подойди ж и бердышем своим
Ударь в престол! Чего дрожишь?
Иди —
Ударь в престол!
Часовой подходит к престолу.
Стой! Воротись — не надо!
Я над тобой смеялся! Разве ты
Не видишь, трус, что это месяц светит
Так от окна? Тебе и невесть что
Почудилось?..
Смотрите же вы оба:
О том, что здесь вы слышали
сейчасИль видели, — молчать под смертной казнью!
Вы знаете меня!
Надя (обводя руками кругом себя). Не так! Ни за что — так! Я не знаю, что я буду делать… но ничего не сделаю так, как вы!
Сейчас иду мимо террасы с этим офицером… а Греков
смотрит, курит… и глаза у него смеются. Но ведь он знает, что его… в тюрьму? Видишь! Те, которые живут, как хотят, они ничего не боятся… Им весело! Мне стыдно
смотреть на Левшина, на Грекова… других я не знаю, но эти!.. Этих я никогда не забуду… Вот
идет дурачок с усиками… у-у!
Потом
пошел на бульвар. Солнце взошло. Сыро на дорожках. Гимназистки
идут в гимназию — маленькие болтушки, личики свеженькие, только что вымытые… Сел я на скамейку и задремал. Вдруг вижу,
идет городовик и этак сызбоку на меня
посматривает, точно ворона на мерзлую кость. А у меня
сейчас же мысль: «Подозревает»… Подошел он ко мне. «Сидеть, господин, на бульваре каждому дозволяется, которые проходящие, этого мы не запрещаем, а чтобы спать — нельзя. У нас пальцимейстер. Строго».
«А вот я, — говорит, — ее жалею», — да с этим словом мах своим кнутовищем и
пошел задувать. Телега-то так и подскакивает. Того только и
смотрю, что
сейчас опрокинемся, и жизни нашей конец. А те пьяные все заливаются. Один гармонию вынул, другой песню орет, третий из ружья стреляет. Я только молюсь: «Пятница Просковея, спаси и помилуй!»
Погуляев. Да и мне все равно, только если вы ее любите, так одну не пускайте по улицам ходить. Кто захочет впутываться в историю, заступаться на улице за постороннюю девушку; а обидеть охотники всегда найдутся. Вот нынче,
сейчас, какие-то господа подхватили ее на бульваре под руки, она так испугалась, что и слова не вымолвит, а они
идут, песенки распевают да на всех
посматривают. Хорошо, что я подъехал.
Смотрите: туш, как войдут (лакеям), а ты с шампанским, да чтоб подавать
сейчас же рыбу и…
идут! (Берет хлеб, оправляется и выходит на середину.)
Григорий Иванович. Так я тебя и отпустил! Мы завтра как умоемся, так
сейчас соборы
пойдем смотреть… Ты мне будешь показывать.
—
Сейчас начнут! — проговорил он, наскоро распоряжаясь. — Приходи
смотреть: соло сделаю вверх ногами, а после ужина рискну рыбку. Это будет даже
идти к свадьбе-то. Так сказать, дружеский намек Пселдонимову. Славная эта Клеопатра Семеновна, с ней все, что угодно, можно рискнуть.
Городищев (прикладывается и
идет смотреть в окно). Что это, Сидор Иваныч
идет сюда, запыхался, — уже перешел речку. Не было бы какой беды. Надя! Будьте готова.
Сейчас едем (берет шляпу).
Катя (Якову). Постой здесь… Я
сейчас… Только книгу возьму… Не уйди же,
смотри! (
Идет навстречу Платонову.)
Вскоре пришел Алексей. В праздничном наряде таким молодцом он
смотрел, что хоть
сейчас картину писать с него. Усевшись на стуле у окна, близ хозяина, глаз не сводил он с него и с Ивана Григорьича. Помня приказ Фленушки, только разок взглянул он на Настю, а после того не
смотрел и в ту сторону, где сидела она. Следом за Алексеем в горницу Волк вошел, в платье Патапа Максимыча. Помолясь по уставу перед иконами, поклонившись всем на обе стороны,
пошел он к Аксинье Захаровне.