Неточные совпадения
Варвара (Глаше). Тащи узлы-то в кибитку, лошади приехали. (Катерине.) Молоду тебя замуж-то отдали, погулять-то тебе в девках не пришлось; вот у тебя сердце-то и не уходилось еще.
Варвара. Ни за что, так, уму-разуму учит. Две недели в дороге будет, заглазное дело! Сама посуди! У нее
сердце все изноет, что он на своей воле гуляет. Вот она ему теперь и надает приказов, один другого грозней, да потом к образу поведет, побожиться заставит, что все так точно он и сделает, как приказано.
Красавина. Тебя-то? Скажи ты мне,
варвар, что ты с нами сделал? Мы дамы тучные, долго ли до греха! Оборвется
сердце — и конец. Нет, мы тебе руки свяжем да в часть теперича.
Ниночка, безногая, тихая и кроткая сестра Илюшечки, тоже не любила, когда отец коверкался (что же до
Варвары Николаевны, то она давно уже отправилась в Петербург слушать курсы), зато полоумная маменька очень забавлялась и от всего
сердца смеялась, когда ее супруг начнет, бывало, что-нибудь представлять или выделывать какие-нибудь смешные жесты.
Варвара — криком кричит: «Что с тобой сделали?» Квартальный принюхивается ко всем, выспрашивает, а мое
сердце чует — ох, нехорошо!
О
варвары, тигры, змеи лютые, грызите сие
сердце, пускайте в него томный ваш яд.
Этот m-r Jules был очень противен
Варваре Павловне, но она его принимала, потому что он пописывал в разных газетах и беспрестанно упоминал о ней, называя ее то m-me de L…tzki, то m-me de ***, cette grande dame russe si distinguée, qui demeure rue de P…, [Г-жа ***, это знатная русская дама, столь изысканная, которая живет по улице П… (фр.)] рассказывал всему свету, то есть нескольким сотням подписчиков, которым не было никакого дела до m-me L…tzki, как эта дама, настоящая по уму француженка (une vraie française par l’ésprit) — выше этого у французов похвал нет, — мила и любезна, какая она необыкновенная музыкантша и как она удивительно вальсирует (
Варвара Павловна действительно так вальсировала, что увлекала все
сердца за краями своей легкой, улетающей одежды)… словом, пускал о ней молву по миру — а ведь это, что ни говорите, приятно.
«Видно,
Варвара Павловна решилась не давать мне жить», — подумал он с волнением злобы на
сердце.
— Это запрещено законом! когда ж это было запрещено законом? Знаем мы вас, законников. Небось, своего сына ты бы так упрятал, что никто бы его и не нашел, а к чужим так ты законы подбираешь, — ворчала
Варвара Ивановна, возвращаясь домой с самым растерзанным и замирающим
сердцем.
— Прости и ты мне,
Варвара Михайловна! много я пред тобой согрешила! — продолжала Кузьмовна, склоняясь перед Тебеньковой, — ну, видно, нечего делать, растопило у меня
сердце… ваше благородие! записывай уж ин поскорей.
Увидав, что дошло даже до этого, Степан Трофимович стал еще высокомернее, в дороге же начал относиться к
Варваре Петровне почти покровительственно, что она тотчас же сложила в
сердце своем.
Один бог знает глубину
сердец, но полагаю, что
Варвара Петровна даже с некоторым удовольствием приостановилась теперь в самых соборных вратах, зная, что мимо должна сейчас же пройти губернаторша, а затем и все, и «пусть сама увидит, как мне всё равно, что бы она там ни подумала и что бы ни сострила еще насчет тщеславия моей благотворительности.
— А это бедное, это несчастное существо, эту безумную, утратившую всё и сохранившую одно
сердце, я намерена теперь сама усыновить, — вдруг воскликнула
Варвара Петровна, — это долг, который я намерена свято исполнить. С этого же дня беру ее под мою защиту!
«
Сердце разбито, — писал он
Варваре Петровне, — не могу забыть ничего!
Он мрачно примолк, смотря в землю и приложив правую руку к
сердцу.
Варвара Петровна ждала, не сводя с него глаз.
Да, действительно, до сих пор, до самого этого дня, он в одном только оставался постоянно уверенным, несмотря на все «новые взгляды» и на все «перемены идей»
Варвары Петровны, именно в том, что он всё еще обворожителен для ее женского
сердца, то есть не только как изгнанник или как славный ученый, но и как красивый мужчина.
— Да, матушка Марья Степановна, вот кабы меня господь сподобил увидеть
Варвару Карповну вашу пристроенною — так, хоть бы как вы, Марья Степановна; не могу более желать;
сердце радуется на ваше семейство: дом — полная чаша, уважение такое отовсюду. Право, хорошо бы, успокоило бы вас!
— Эх,
Варвара Тихоновна,
Варвара Тихоновна… разве ты можешь что-нибудь понимать?.. Ну, какое у тебя понятие? Ежели у меня
сердце кровью обливается… обидели меня, а взять не с кого…
Варвара Михайловна (сильно). Неправда! Не верю я вам! Все это только жалобные слова! Ведь не могу же я переложить свое
сердце в вашу грудь… если я сильный человек! Я не верю, что где-то вне человека существует сила, которая может перерождать его. Или она в нем, или ее нет! Я не буду больше говорить… в душе моей растет вражда…
Варвара Михайловна (как бы про себя). Жизнь проходит в стороне от нас и не трогает
сердца… а только волнует нашу мысль…
Варвара Михайловна. Ведь тебе вреден коньяк. Потом будешь жаловаться на
сердце.
Варвара Михайловна (волнуясь). А я не знаю… Я не вижу ничего более яркого… (Шалимов внимательно прислушивается к словам
Варвары Михайловны.) Я не умею говорить… Но, господа, я
сердцем чувствую: надо, необходимо пробудить в людях сознание своего достоинства, во всех людях… во всех! Тогда никто из нас не будет оскорблять другого… Ведь мы не умеем уважать человека, и это так больно… обидно…
Незнамов. О,
варвары! Что они делают с моим
сердцем! Но уж кто-нибудь мне ответит за мои страдания: или они, или она!
Наполеон досадовал, называл нас
варварами, не понимающими, что такое европейская война, и наконец, вероятно по доброте своего
сердца, не желая погубить до конца Россию, послал в главную квартиру светлейшего князя Кутузова своего любимца Лористона, уполномочив его заключить мир на самых выгодных для нас условиях.
Не одна
Варвара делала Насте этакие претексты, даже и невестка Домна, с своего доброго
сердца, говорила ей: «И-и! да гуляй, Настя. Ведь другие ж гуляют. Чего тебе-то порожнем ходить? Неш ты хуже других; аль тебе молодость не надо будет вспомянуть?» Но Настя все оставалась Настею. Все ей было грустно, и все она не знала, что поделать с своею тоскою. А о «гулянье» у нее и думки не было.
Варвара присела на скамейку и зарыдала на всю избу. У Антона захолонуло в
сердце.
— Послушайте,
Варвара Александровна! Глядя на этот предмет поверхностно, вы, конечно, вправе вывести такого рода невыгодное для меня заключение, но нужно знать секретные причины, которых, может быть, человек, скованный светскими приличиями, и не говорит и скрывает их в глубине
сердца. Вы,
Варвара Александровна, богаты, вы, может быть, с первого дня вашего существования были окружены довольством, комфортом и потому не можете судить о моем положении.
Не меньшая опасность для
сердца Мари — и
сердца, уже несколько, как мы видели из предыдущих сцен, влюбленного, — угрожала с другой стороны, это со стороны
Варвары Александровны.
Долго еще
Варвара Александровна говорила в том же тоне. Она на этот раз была очень откровенна. Она рассказала историю одной молодой девушки, с прекрасным, пылким
сердцем и с умом образованным, которую родители выдали замуж по расчету, за человека богатого, но отжившего, желчного, в котором только и были две страсти: честолюбие и корысть, — и эта бедная девушка, как южный цветок, пересаженный из-под родного неба на бедный свет оранжереи, сохнет и вянет с каждым днем.
«Успокойтесь, милая маменька, вы будете счастливы: я согласна, я желаю выйти замуж за Ардальона Семеныча!»
Варвара Михайловна не удивилась такому скорому согласию своей дочери; ей в голову не входило, чтоб Шатов мог не понравиться Наташе; но тем не менее она очень обрадовалась и еще с большею горячностью, еще с большей нежностью прижала к
сердцу свою милую дочь.
Но
Варвара Михайловна, напротив, ежеминутно открывая в своей дочери драгоценнейшие качества и
сердца, и нрава, и здравого ума, которого и не подозревала, и видя в то же время ее детскую невинность, ее совершенное непонимание важности дела, к которому готова была приступить, —
Варвара Михайловна думала о другом: как бы оттянуть свадьбу на год, как бы сделать так, чтоб жених прежде вполне узнал и оценил, какое сокровище получает.
Варвара Михайловна растворила кивот с богатыми образами, перед которыми день и ночь теплились три лампады, стала вместе с Наташей на колени и успокоила свое взволнованное
сердце сладкими, тихими слезами благодарности к богу.
Варвара. Да ведь после похорон — нужно будет долго ждать. А у отца — и
сердце слабое… Кроме того, у меня есть другие причины.
Высоко подняв брови, Токарев неподвижно глядел на
Варвару Васильевну. «На этот раз, конечно, нечаянно»… Значит, в первый раз было не нечаянно?.. Так вот на что способна она, всегда такая ровная и веселая! Стало страшно от мыслей, которые он только что высказывал с таким легким
сердцем. Сидевшая перед ним девушка вдруг стала ему чуждой, чуждой…
Вдали смолкло, и опять по тихой улице поплыли широкие, царственные звуки. Лицо у
Варвары Васильевны стало молодое и прекрасное, глаза светились. И Токарев почувствовал — это не музыка приковала ее. В этой музыке он, Токарев, из далекого прошлого говорил ей о любви и счастье, ее душа тянулась к нему, и его
сердце горячо билось в ответ. Музыка прекратилась.
Варвара Васильевна быстро двинулась дальше.
У Токарева забилось
сердце. «Легенда»… Пять лет назад он сидел однажды вечером у
Варвары Васильевны, в ее убогой комнате на Песках; за тонкою стеною студент консерватории играл эту же «Легенду». На душе сладко щемило, охватывало поэзией, страстно хотелось любви и светлого счастья. И как это тогда случилось, Токарев сам не знал, — он схватил
Варвару Васильевну за руку; задыхаясь от волнения и счастья, высказал ей все, — высказал, как она бесконечно дорога ему и как он ее любит.
Князь с ловкостью опытного ловеласа сумел воспользоваться этим поворотом в его пользу
сердца княжны и, продолжая предупреждать ее желания, как летом, так и зимой, достиг того, что княжна
Варвара Ивановна если и не полюбила его, то привязалась к нему и скучала без него.
Этого не могли допустить ни ум, ни
сердце княжны
Варвары. В этом было ее несчастье, в этом было начало удачи для пана Кржижановского. Княжна все-таки стала внимательно следить за ним, страшась и надеясь. Страшась за то, чтобы кумир не пошатнулся на пьедестале, и надеясь, что он будет стоять так же незыблемо-прочно, как и прежде.
В упоении своей любви
Варвара Тимофеевна недолго помучила его в отгадку, а пакет с 10 тысячами от
сердца ее перешел к его
сердцу, в боковой карман фрака.
— Да ты, пан Сигизмунд, кажется, сам в нее влюблен… Разве уже твое
сердце остыло к княжне
Варваре? — хладнокровно прервал патетический монолог Кржижановского граф Довудский.