Неточные совпадения
У папеньки Катерины Ивановны, который был
полковник и чуть-чуть не губернатор, стол накрывался иной раз на сорок персон, так что какую-нибудь Амалию Ивановну, или, лучше сказать, Людвиговну, туда и на кухню бы не пустили…» Впрочем, Катерина Ивановна положила до времени не высказывать своих чувств, хотя и решила в своем
сердце, что Амалию Ивановну непременно надо будет сегодня же осадить и напомнить ей ее настоящее место, а то она бог знает что об себе замечтает, покамест же обошлась с ней только холодно.
— О? А я все боюсь: говорят, как бы она на
сердце не пала. Так-то, сказывают, у одного
полковника было: тоже гуличка, да кататься, да кататься, да кататься, кататься, да на
сердце пала — тут сейчас ему и конец сделался.
— Родительскому-то
сердцу, понимаете, хочется поскорее знать, — говорил, не обращая внимания на слова сына и каким-то жалобным тоном,
полковник.
— Гм! Посмотрим; проэкзаменуем и Коровкина. Но довольно, — заключил Фома, подымаясь с кресла. — Я не могу еще вас совершенно простить,
полковник: обида была кровавая; но я помолюсь, и, может быть, Бог ниспошлет мир оскорбленному
сердцу. Мы поговорим еще завтра об этом, а теперь позвольте уж мне уйти. Я устал и ослаб…
— Гм! сомневаюсь. Вероятно, какой-нибудь современный осел, навьюченный книгами. Души в них нет,
полковник,
сердца в них нет! А что и ученость без добродетели?
— Теперь слушайте же всю мою исповедь! — возопил Фома, обводя всех гордым и решительным взглядом. — А вместе с тем и решите судьбу несчастного Опискина. Егор Ильич! давно уже я наблюдал за вами, наблюдал с замиранием моего
сердца и видел все, все, тогда как вы еще и не подозревали, что я наблюдаю за вами.
Полковник! я, может быть, ошибался, но я знал ваш эгоизм, ваше неограниченное самолюбие, ваше феноменальное сластолюбие, и кто обвинит меня, что я поневоле затрепетал о чести наиневиннейшей из особ?
Хотя сильные и утеснят нас, как меня господин
полковник, определят в службу, заставят испытывать вся тягости ее, замучат ученьем, изнурят походами, как меня каждые два месяца в поход из роты в штаб и обратно, а то ведь, как я сказал, пятнадцать верст в один конец; но все же найдутся сострадательные
сердца, у кого маменька, у кого тетенька, а где и г. писарь, как мне помогут, да и вырвут из службы — гуляй себе на все четыре стороны!
Поспорил он раз с Голубенко,
полковником, в собрании, в присутствии дам и дамы его
сердца, и счел себя оскорбленным, но обиду скушал и затаил; а Голубенко тем временем даму
сердца его отбил и руку ей предложил.
Лично для г. Жеребцова мы, пожалуй, прибавим еще следующее замечание: очень, видно, слабо было византийское влияние в русских
сердцах, когда оно уступило даже влиянию «заразительной» философии
полковника Вейсса!..
Через несколько секунд он увидал
полковника: старик спал, склонив голову на плечо, и сладко всхрапывал. Потом ему нужно было убедить себя в том, что монотонное и жалобное стенание раздаётся не в его груди, а за окнами и что это плачет дождь, а не его обиженное
сердце. Тогда в нём вспыхнула злоба.
— Я была подготовлена к этому, — говорила она спокойным контральто, и её голос красиво вибрировал на верхних нотах. — После второго удара он почти каждый день жаловался на колотья в
сердце, перебои, бессонницу… Говорят, он там очень волновался, кричал… накануне он ездил в гости к Олесову — тут есть один помещик,
полковник в отставке, пьяница и циник, разбитый подагрой. Кстати, у него есть дочь, — вот сокровище, я тебе скажу!.. Ты познакомишься с ней…
Да, вот какова его жизнь! А ведь не все умеют так устраивать ее.
Полковник испытывал в глубине
сердца — под сожалением к бродяге — еще то особенное чувство, которое заставляет человека тем более ценить свой уютный угол, свой очаг, когда он вспоминает об одиноком и усталом путнике, пробирающемся во тьме под метелью и ветром безвестной и нерадостной тропой.
Умер
полковник внезапно, от порока
сердца, а под судом состоял за растраченные полковые суммы, растратил же для радостей семьи: жену баловал и дочь содержал в институте, и тоже баловал.
А боль? А страх? А бешеное биение
сердца? А неописуемый ужас живого тела, которому предстоит сию минуту быть раздробленным железными, тяжелыми катящимися колесами? И это мгновение, когда она решилась упасть, и руки отлипли от поручней, и вместо их твердости и защиты — пустота падения, наклон, невозвратность? И этот последний вопль, беззвучный, как молитва, как зов о помощи во сне:
полковник! Яков Сергеич!
Но вид у нее был величественный, покорявший
сердца. Была она высока, крупна, дородна, имела двойной подбородок и правильные черты лица, ходила не торопясь, как царица на сцене, и сановитостью своею очень напоминала Екатерину Великую, императрицу. На это сходство не раз указывал покойный
полковник и сам глубоко и мистически верил в него, считал за честь для дома; но стоило всякому поближе взглянуть в добрые, голубые и слишком ясные ее глаза, чтобы сразу и наверное сказать: нет, — это не Екатерина Великая.
Родство с русским
полковником, может статься, будущим генералом, должно было льстить
сердцу честолюбивого панцирного боярина.
Князь Вадбольский. В этих высокоблагородиях да высокородиях черт ногу переломит. Иной бы и сказал: высокий такой-то, а
сердце наперекор твердит — низкородный и даже уродный. Ой, ой, вы немцы! все любите чинами титуловаться. По-нашему: братец! оно как-то и чище и короче. Послушайте же меня, господин
полковник фон Верден: для вас эта гистория будет любопытна. Ведь вы под Эррастфером не были?
Но дело становилось к спеху. Канонада и стрельба, сливаясь, гремели справа и в центре, и французские капоты стрелков Ланна проходили уже плотину мельницы и выстраивались на этой стороне в двух ружейных выстрелах. Пехотный
полковник вздрагивающею походкой подошел к лошади и, взлезши на нее и сделавшись очень прямым и высоким, поехал к павлоградскому командиру. Полковые командиры съехались с учтивыми поклонами и со скрываемою злобой в
сердце.