Неточные совпадения
Пришел
в село Усолово:
Корит мирян безбожием,
Зовет
в леса дремучие
Спасаться.
«Неужели я нашел разрешение всего, неужели кончены теперь мои страдания?» думал Левин, шагая по пыльной дороге, не замечая ни жару, ни усталости и испытывая чувство утоления долгого страдания. Чувство это было так радостно, что оно казалось ему невероятным. Он задыхался от волнення и, не
в силах итти дальше, сошел с дороги
в лес и
сел в тени осин на нескошенную траву. Он снял с потной головы шляпу и лег, облокотившись на руку, на сочную, лопушистую лесную траву.
Городской бульвар на высоком берегу Волги, с площадкой перед кофейной. Направо (от актеров) — вход
в кофейную, налево — деревья;
в глубине низкая чугунная решетка, за ней — вид на Волгу, на большое пространство:
леса,
села и проч. На площадке столы и стулья: один стол на правой стороне, подле кофейной, другой — на левой.
— Домой, это…? Нет, — решительно ответил Дмитрий, опустив глаза и вытирая ладонью мокрые усы, — усы у него загибались
в рот, и это очень усиливало добродушное выражение его лица. — Я, знаешь, недолюбливаю Варавку. Тут еще этот его «Наш край», — прескверная газетка! И — черт его знает! — он как-то
садится на все, на дома,
леса, на людей…
В лесу, на холме, он выбрал место, откуда хорошо видны были все дачи, берег реки, мельница, дорога
в небольшое
село Никоново, расположенное недалеко от Варавкиных дач,
сел на песок под березами и развернул книжку Брюнетьера «Символисты и декаденты». Но читать мешало солнце, а еще более — необходимость видеть, что творится там, внизу.
Самгин думал, что вот таких городов больше полусотни, вокруг каждого из них по десятку маленьких уездных и по нескольку сотен безграмотных
сел, деревень спрятано
в болотах и
лесах.
На дачу он приехал вечером и пошел со станции обочиной соснового
леса, чтоб не идти песчаной дорогой: недавно по ней провезли
в село колокола, глубоко измяв ее людями и лошадьми.
В тишине идти было приятно, свечи молодых сосен курились смолистым запахом,
в просветах между могучими колоннами векового
леса вытянулись по мреющему воздуху красные полосы солнечных лучей, кора сосен блестела, как бронза и парча.
Пригретый солнцем, опьяняемый хмельными ароматами
леса, Клим задремал. Когда он открыл глаза — на берегу реки стоял Туробоев и, сняв шляпу, поворачивался, как на шарнире, вслед Алине Телепневой, которая шла к мельнице. А влево, вдали, на дороге
в село, точно плыла над землей тоненькая, белая фигурка Лидии.
— В-вывезли
в лес, раздели догола, привязали руки, ноги к березе, близко от муравьиной кучи, вымазали все тело патокой,
сели сами-то, все трое — муж да хозяин с зятем, насупротив, водочку пьют, табачок покуривают, издеваются над моей наготой, ох, изверги! А меня осы, пчелки жалят, муравьи, мухи щекотят, кровь мою пьют, слезы пьют. Муравьи-то — вы подумайте! — ведь они и
в ноздри и везде ползут, а я и ноги крепко-то зажать не могу, привязаны ноги так, что не сожмешь, — вот ведь что!
Едва Вера вышла, Райский ускользнул вслед за ней и тихо шел сзади. Она подошла к роще, постояла над обрывом, глядя
в темную бездну
леса, лежащую у ее ног, потом завернулась
в мантилью и
села на свою скамью.
Позовет ли его опекун посмотреть, как молотят рожь, или как валяют сукно на фабрике, как белят полотна, — он увертывался и забирался на бельведер смотреть оттуда
в лес или шел на реку,
в кусты,
в чащу, смотрел, как возятся насекомые, остро глядел, куда порхнула птичка, какая она, куда
села, как почесала носик; поймает ежа и возится с ним; с мальчишками удит рыбу целый день или слушает полоумного старика, который живет
в землянке у околицы, как он рассказывает про «Пугача», — жадно слушает подробности жестоких мук, казней и смотрит прямо ему
в рот без зубов и
в глубокие впадины потухающих глаз.
Он принимался чуть не сам рубить мачтовые деревья, следил прилежнее за работами на пильном заводе, сам, вместо приказчиков, вел книги
в конторе или
садился на коня и упаривал его, скача верст по двадцати взад и вперед по
лесу, заглушая свое горе и все эти вопросы, скача от них дальше, — но с ним неутомимо, как свистящий осенний ветер, скакал вопрос: что делается на той стороне Волги?
Я
сел; лошади вдруг стали ворочать назад; телега затрещала, Затей терялся; прибежали якуты; лошади начали бить; наконец их распрягли и привязали одну к загородке, ограждающей болото; она рванулась; гнилая загородка не выдержала, и лошадь помчалась
в лес, унося с собой на веревке почти целое бревно от забора.
Нет, берег, видно, нездоров мне. Пройдусь по
лесу, чувствую утомление, тяжесть; вчера заснул
в лесу, на разостланном брезенте, и схватил лихорадку. Отвык совсем от берега. На фрегате,
в море лучше. Мне хорошо
в моей маленькой каюте: я привык к своему уголку, где повернуться трудно; можно только лечь на постели,
сесть на стул, а затем сделать шаг к двери — и все тут. Привык видеть бизань-мачту, кучу снастей, а через борт море.
Перед сумерками Дерсу ходил на охоту. Назад он вернулся с пустыми руками. Повесив ружье на сучок дерева, он
сел к огню и заявил, что нашел что-то
в лесу, но забыл, как этот предмет называется по-русски.
Солнце
село, но
в лесу еще светло; воздух чист и прозрачен; птицы болтливо лепечут; молодая трава блестит веселым блеском изумруда… вы ждете.
Река Сыдагоу длиною 60 км.
В верхней половине она течет параллельно Вай-Фудзину, затем поворачивает к востоку и впадает
в него против
села Пермского. Мы вышли как раз к тому месту, где Сыдагоу делает поворот. Река эта очень каменистая и порожистая. Пермцы пробовали было по ней сплавлять
лес, но он так сильно обивался о камни, что пришлось бросить это дело. Нижняя часть долины, где проходит почтовый тракт, открытая и удобная для земледелия, средняя — лесистая, а верхняя — голая и каменистая.
После полудня мы с Дерсу опять пошли вперед. За рекой тропка поднялась немного на косогор. Здесь мы
сели отдохнуть. Я начал переобуваться, а Дерсу стал закуривать трубку. Он уже хотел было взять ее
в рот, как вдруг остановился и стал пристально смотреть куда-то
в лес. Через минуту он рассмеялся и сказал...
В это время
в лесу раздался какой-то шорох. Собаки подняли головы и насторожили уши. Я встал на ноги. Край палатки приходился мне как раз до подбородка.
В лесу было тихо, и ничего подозрительного я не заметил. Мы
сели ужинать. Вскоре опять повторился тот же шум, но сильнее и дальше
в стороне. Тогда мы стали смотреть втроем, но
в лесу, как нарочно, снова воцарилась тишина. Это повторилось несколько раз кряду.
Запасшись такими рожками, мы с Дерсу отправились
в лес и, отойдя от бивака с километр, разошлись
в разные стороны. Выбрав место, где заросли были не так густы, я
сел на пень и стал ждать.
Перед домом, за небольшим полем, начинался темный строевой
лес, через него шел просек
в Звенигород; по другую сторону тянулась
селом и пропадала во ржи пыльная, тонкая тесемка проселочной дороги, выходившей через майковскую фабрику — на Можайку.
В нескольких верстах от Вяземы князя Голицына дожидался васильевский староста, верхом, на опушке
леса, и провожал проселком.
В селе, у господского дома, к которому вела длинная липовая аллея, встречал священник, его жена, причетники, дворовые, несколько крестьян и дурак Пронька, который один чувствовал человеческое достоинство, не снимал засаленной шляпы, улыбался, стоя несколько поодаль, и давал стречка, как только кто-нибудь из городских хотел подойти к нему.
— Сказывают, во ржах солдат беглый притаился, — сообщают друг другу девушки, — намеднись Дашутка, с
села,
в лес по грибы ходила, так он как прыснет из-за ржей да на нее. Хлеб с ней был, молочка малость — отнял и отпустил.
Мы долго молчим. Таратайка ныряет
в лес. Антось, не говоря ни слова, берет вожжи и
садится на козлы. Тройка бежит бодрее, стучат копыта, порой колесо звонко ударяет о корень, и треск отдается по темной чаще.
Они преимущественно держатся
в мелком еловом
лесу, по большей части
садятся на нижние ветви или прыгают по земле, точно как малые рябинники.
Больше о глухаре я ничего особенного сказать не могу, а повторяю сказанное уже мною, что он во всем остальном совершенно сходен с обыкновенным тетеревом, следовательно и стрельба молодых глухих тетеревят совершенно та же, кроме того, что они никогда не
садятся на землю, а всегда на дерево и что всегда находишь их
в лесу, а не на чистых местах.
Рябчики
в начале мая
садятся на гнезда, которые вьют весьма незатейливо, всегда
в лесу на голой земле, из сухой травы, древесных листьев и даже мелких тоненьких прутиков; тока у них бывают
в марте; самка кладет от десяти до пятнадцати яиц; она сидит на них одна, без участия самца,
в продолжение трех недель; молодые очень скоро начинают бегать; до совершенного их возраста матка держится с ними предпочтительно
в частом и даже мелком
лесу, по оврагам, около лесных речек и ручьев.
Выйдя на намывную полосу прибоя, я повернул к биваку. Слева от меня было море, окрашенное
в нежнофиолетовые тона, а справа — темный
лес. Остроконечные вершины елей зубчатым гребнем резко вырисовывались на фоне зари, затканной
в золото и пурпур. Волны с рокотом набегали на берег, разбрасывая пену по камням. Картина была удивительно красивая. Несмотря на то, что я весь вымок и чрезвычайно устал, я все же
сел на плавник и стал любоваться природой. Хотелось виденное запечатлеть
в своем мозгу на всю жизнь.
— Святыми бывают после смерти, когда чудеса явятся, а живых подвижников видывала… Удостоилась видеть схимника Паисия, который спасался на горе Нудихе. Я тогда
в скитах жила… Ну,
в лесу его и встретила: прошел от меня этак будет как через улицу. Борода уж не седая, а совсем желтая, глаза опущены, — идет и молитву творит. Потом уж он
в затвор
сел и не показывался никому до самой смерти… Как я его увидела, так со страху чуть не умерла.
Приходи во зеленый сад
в сумерки серые, когда
сядет за
лес солнышко красное, и скажи: «Покажись мне, верный друг!» — и покажу я тебе свое лицо противное, свое тело безобразное.
На одну из ближайших ко входу
в лес колод Вихров обыкновенно
садился отдыхать, а Иван
в почтительной позе устанавливался невдалеке от него — и Вихров всякий раз, хоть и не совсем ласковым голосом, говорил ему...
— Здесь ведь Учней много. Не одно это
село так называется — это вот Учня верхняя, а есть Учня нижняя и есть еще Учня
в Полесье, смотря на каком месте селенье стоит, на горе или
в лесу.
— Ловят, но откупаются. Вот она!.. Матушка наша Учня великая! — присовокупил старик, показывая на открывшееся вдруг из
лесу огромное
село,
в котором, между прочим, виднелось несколько каменных домов, и вообще все оно показалось Вихрову как-то необыкновенно плотно и прочно выстроенным.
Слух у нас был, будто она с старцами дружбу водит, которые неподалеку от нас
в лесах спасались; старцы были всё молодые да здоровенные, зачастую к нам на
село за подаяньем прихаживали, и всё, бывало, у ней становятся.
— Ну что там дело!.. дело не медведь,
в лес не убежит, а ты прежде подойди-ка сюда ко мне:
сядем рядом, да поговорим ладом, по-старому, по-бывалому.
Село, церковь, ближний
лес — все исчезло
в снежной мгле, крутящейся
в воздухе; старинный головлевский сад могуче гудит.
В отдаленных краях Сибири, среди степей, гор или непроходимых
лесов, попадаются изредка маленькие города, с одной, много с двумя тысячами жителей, деревянные, невзрачные, с двумя церквами — одной
в городе, другой на кладбище, — города, похожие более на хорошее подмосковное
село, чем на город.
Рыбак и витязь на брегах
До темной ночи просидели
С душой и сердцем на устах —
Часы невидимо летели.
Чернеет
лес, темна гора;
Встает луна — все тихо стало;
Герою
в путь давно пора.
Накинув тихо покрывало
На деву спящую, Руслан
Идет и на коня
садится;
Задумчиво безмолвный хан
Душой вослед ему стремится,
Руслану счастия, побед,
И славы, и любви желает…
И думы гордых, юных лет
Невольной грустью оживляет…
—
Леса — пустое дело, — говорит Осип, — это имение барское, казенное; у мужика
лесов нет. Города горят — это тоже не великое дело,
в городах живут богатые, их жалеть нечего! Ты возьми
села, деревни, — сколько деревень за лето сгорит! Может — не меньше сотни, вот это — убыток!
Первым его движением было броситься к своей повозке,
сесть в нее и закрыться, но чуть только он уместился здесь,
лес заскрипел, и кибитку затрясло, как лубочную люльку. Ясно было, что это приют ненадежный: кибитка могла очень легко опрокинуться и придавить его.
Дни стояли невыносимо жаркие. От последнего
села, где Туберозов ночевал, до города оставалось ехать около пятидесяти верст. Протопоп, не рано выехав, успел сделать едва половину этого пути, как наступил жар неодолимый: бедные бурые коньки его мылились, потели и были жалки. Туберозов решил остановиться на покорм и последний отдых: он не хотел заезжать никуда на постоялый двор, а, вспомнив очень хорошее место у опушки
леса,
в так называемом «Корольковом верху», решился там и остановиться
в холодке.
Если бы старый протопоп это знал, то такая роль для него была бы самым большим оскорблением, но он, разумеется, и на мысль не набредал о том, чтό для него готовится, и разъезжал себе на своих бурках из
села в село, от храма к храму; проходил многие версты по
лесам; отдыхал
в лугах и на рубежах нив и укреплялся духом
в лоне матери-природы.
Разжалованный барон вскочил на ноги и быстрым шагом пошел
в область дыма, где была его рота. Полторацкому подали его маленького каракового кабардинца, он
сел на него и, выстроив роту, повел ее к цепи по направлению выстрелов. Цепь стояла на опушке
леса перед спускающейся голой балкой. Ветер тянул на
лес, и не только спуск балки, но и та сторона ее были ясно видны.
Когда над городом пела и металась вьюга, забрасывая снегом дома до крыш, шаркая сухими мохнатыми крыльями по ставням и по стенам, — мерещился кто-то огромный, тихонький и мягкий: он покорно свернулся
в шар отребьев и катится по земле из края
в край, приминая на пути своём
леса, заполняя овраги, давит и ломает города и
села, загоняя мягкою тяжестью своею обломки
в землю и
в безобразное, безглавое тело своё.
— Вот те и доли! А есть ещё прадоли — они на города даются, на
сёла: этому городу — под горой стоять, тому
селу —
в лесе!
(Зимин быстро уходит за угол дачи. Соня смотрит ему вслед и медленно идет на террасу, потом
в комнаты. Дудаков, Влас и Марья Львовна идут справа из
лесу, потом за ними Двоеточие. Марья Львовна
садится на скамью, Двоеточие рядом с нею. Зевает.)
Калерия. Хорошо. Потом как-нибудь. (Пауза. Шалимов молча наклоняет голову, соглашаясь с Калерией. Влас и Юлия Филипповна задумчиво идут из
леса с правой стороны, приходят к соснам. Влас
садится, облокотясь на стол, и тихо свистит. Юлия Филипповна идет
в комнаты.) Хотите — сейчас?
Пустобайка. Сору-то сколько… черти! Вроде гуляющих, эти дачники… появятся, насорят на земле — и нет их… А ты после ихнего житья разбирай, подметай… (Громко, с досадой стучит трещоткой и свистит. Кропилкин отвечает свистом. Пустобайка уходит. Калерия выходит и
садится под соснами, печальная, задумчивая. Прислушивается к пению, покачивая головой, тихо подпевает. С правой стороны
в лесу раздается голос Пустобайки.)
Влас (
в лесу). Да
садитесь же!
И одна главная дорога с юга на север, до Белого моря, до Архангельска — это Северная Двина. Дорога летняя. Зимняя дорога, по которой из Архангельска зимой рыбу возят, шла вдоль Двины, через
села и деревни. Народ селился, конечно, ближе к пути, к рекам, а там, дальше глушь беспросветная да болота непролазные, диким зверем населенные… Да и народ такой же дикий блудился от рождения до веку
в этих
лесах… Недаром говорили...