Неточные совпадения
«Для сего, — говорил он, — уединись
в самый удаленный
угол комнаты,
сядь, скрести руки под грудью и устреми взоры на пупок».
Но как ни казались блестящими приобретенные Бородавкиным результаты,
в существе они были далеко не благотворны. Строптивость была истреблена — это правда, но
в то же время было истреблено и довольство. Жители понурили головы и как бы захирели; нехотя они работали на полях, нехотя возвращались домой, нехотя
садились за скудную трапезу и слонялись из
угла в угол, словно все опостылело им.
Потом, не глядя
в окна, он
сел в свою обычную позу
в коляске, заложив ногу на ногу и, надевая перчатку, скрылся за
углом.
Дарья Александровна
села на садовую скамейку
в углу аллеи. Он остановился пред ней.
Она вернулась
в свой
угол и
села.
— Вот неразлучные, — прибавил Яшвин, насмешливо глядя на двух офицеров, которые выходили
в это время из комнаты. И он
сел подле Вронского, согнув острыми
углами свои слишком длинные по высоте стульев стегна и голени
в узких рейтузах. — Что ж ты вчера не заехал
в красненский театр? — Нумерова совсем недурна была. Где ты был?
Я лежал на диване, устремив глаза
в потолок и заложив руки под затылок, когда Вернер взошел
в мою комнату. Он
сел в кресла, поставил трость
в угол, зевнул и объявил, что на дворе становится жарко. Я отвечал, что меня беспокоят мухи, — и мы оба замолчали.
Потом
в продолжение некоторого времени пустился на другие спекуляции, именно вот какие: накупивши на рынке съестного,
садился в классе возле тех, которые были побогаче, и как только замечал, что товарища начинало тошнить, — признак подступающего голода, — он высовывал ему из-под скамьи будто невзначай
угол пряника или булки и, раззадоривши его, брал деньги, соображаяся с аппетитом.
— Садись-ка ты, дядя Митяй, на пристяжную, а на коренную пусть
сядет дядя Миняй!» Дядя Миняй, широкоплечий мужик с черною, как
уголь, бородою и брюхом, похожим на тот исполинский самовар,
в котором варится сбитень для всего прозябнувшего рынка, с охотою
сел на коренного, который чуть не пригнулся под ним до земли.
— Ну, хозяин захлопотался, — сказал Чичиков,
садясь в кресла и осматривая
углы и стены.
Я сочувствовал его горю, и мне больно было, что отец и Карл Иваныч, которых я почти одинаково любил, не поняли друг друга; я опять отправился
в угол,
сел на пятки и рассуждал о том, как бы восстановить между ними согласие.
Раскольников, как только вышел Разумихин, встал, повернулся к окну, толкнулся
в угол,
в другой, как бы забыв о тесноте своей конуры, и…
сел опять на диван. Он весь как бы обновился; опять борьба — значит, нашелся исход!
— А ты
садись здесь, — сказал он Разумихину, сажая его
в угол, где сидел Зосимов.
Авдотья Романовна то
садилась к столу и внимательно вслушивалась, то вставала опять и начинала ходить, по обыкновению своему, из
угла в угол, скрестив руки, сжав губы, изредка делая свой вопрос, не прерывая ходьбы, задумываясь.
Карандышев, надувшись, отходит
в угол и
садится.
Кивнув головой, Самгин осторожно прошел
в комнату, отвратительно пустую, вся мебель сдвинута
в один
угол. Он
сел на пыльный диван, погладил ладонями лицо, руки дрожали, а пред глазами как бы стояло
в воздухе обнаженное тело женщины, гордой своей красотой. Трудно было представить, что она умерла.
В кухне — кисленький запах газа, на плите,
в большом чайнике, шумно кипит вода, на белых кафельных стенах солидно сияет медь кастрюль,
в углу, среди засушенных цветов, прячется ярко раскрашенная статуэтка мадонны с младенцем. Макаров
сел за стол и, облокотясь, сжал голову свою ладонями, Иноков, наливая
в стаканы вино, вполголоса говорит...
За церковью,
в углу небольшой площади, над крыльцом одноэтажного дома, изогнулась желто-зеленая вывеска: «Ресторан Пекин». Он зашел
в маленькую, теплую комнату,
сел у двери,
в угол, под огромным старым фикусом; зеркало показывало ему семерых людей, — они сидели за двумя столами у буфета, и до него донеслись слова...
Он
сел на скамью, под густой навес кустарника; аллея круто загибалась направо, за
углом сидели какие-то люди, двое; один из них глуховато ворчал, другой шаркал палкой или подошвой сапога по неутоптанному, хрустящему щебню. Клим вслушался
в монотонную воркотню и узнал давно знакомые мысли...
Высокий студент, несколько небрежно уступивший ему дорогу, когда он бежал
в угол,
сел на диван, на его место, и строго сказал...
Потом он шагал
в комнату, и за его широкой, сутулой спиной всегда оказывалась докторша, худенькая, желтолицая, с огромными глазами. Молча поцеловав Веру Петровну, она кланялась всем людям
в комнате, точно иконам
в церкви,
садилась подальше от них и сидела, как на приеме у дантиста, прикрывая рот платком. Смотрела она
в тот
угол, где потемнее, и как будто ждала, что вот сейчас из темноты кто-то позовет ее...
Клим
сел против него на широкие нары, грубо сбитые из четырех досок;
в углу нар лежала груда рухляди, чья-то постель. Большой стол пред нарами испускал одуряющий запах протухшего жира. За деревянной переборкой, некрашеной и щелявой, светился огонь, там кто-то покашливал, шуршал бумагой. Усатая женщина зажгла жестяную лампу, поставила ее на стол и, посмотрев на Клима, сказала дьякону...
Товарищ прокурора откатился
в угол,
сел в кресло, продолжая говорить, почесывая пальцами лоб.
Плясать кончили, публика неистово кричала, аплодировала, китаец, взяв русалку под руку, вел ее
в буфет, где тоже орали, как на базаре, китаец заглядывал
в лицо Варвары, шептал ей что-то, лицо его нелепо расширялось, таяло, улыбался он так, что уши передвинулись к затылку. Самгин отошел
в угол,
сел там и, сняв маску, спрятал ее
в карман.
Ногою
в зеленой сафьяновой туфле она безжалостно затолкала под стол книги, свалившиеся на пол, сдвинула вещи со стола на один его край, к занавешенному темной тканью окну, делая все это очень быстро. Клим
сел на кушетку, присматриваясь.
Углы комнаты были сглажены драпировками, треть ее отделялась китайской ширмой, из-за ширмы был виден кусок кровати, окно
в ногах ее занавешено толстым ковром тускло красного цвета, такой же ковер покрывал пол. Теплый воздух комнаты густо напитан духами.
Она величественно отошла
в угол комнаты, украшенный множеством икон и тремя лампадами,
села к столу, на нем буйно кипел самовар, исходя обильным паром, блестела посуда, комнату наполнял запах лампадного масла, сдобного теста и меда. Самгин с удовольствием присел к столу, обнял ладонями горячий стакан чая. Со стены, сквозь запотевшее стекло, на него смотрело лицо бородатого царя Александра Третьего, а под ним картинка: овечье стадо пасет благообразный Христос, с длинной палкой
в руке.
Пока они спорили, человек
в сюртуке, не сгибаясь, приподнял руку Тоси к лицу своему, молча и длительно поцеловал ее, затем согнул ноги прямым
углом,
сел рядом с Климом, подал ему маленькую ладонь, сказал вполголоса...
Он, с жадностью, одной дрожащей рукой, осторожно и плотно прижал ее к нижней губе, а другую руку держал
в виде подноса под рюмкой, чтоб не пролить ни капли, и залпом опрокинул рюмку
в рот, потом отер губы и потянулся к ручке Марфеньки, но она ушла и
села в свой
угол.
В глазах был испуг и тревога. Она несколько раз трогала лоб рукой и
села было к столу, но
в ту же минуту встала опять, быстро сдернула с плеч платок и бросила
в угол за занавес, на постель, еще быстрее отворила шкаф, затворила опять, ища чего-то глазами по стульям, на диване — и, не найдя, что ей нужно,
села на стул, по-видимому,
в изнеможении.
Он достал из
угла натянутый на рамку холст, который готовил давно для портрета Веры, взял краски, палитру. Молча пришел он
в залу, угрюмо, односложными словами, велел Василисе дать каких-нибудь занавесок, чтоб закрыть окна, и оставил только одно; мельком исподлобья взглянул раза два на Крицкую, поставил ей кресло и
сел сам.
Мне было все равно, потому что я решился, и, кроме того, все это меня поражало; я
сел молча
в угол, как можно более
в угол, и просидел, не смигнув и не пошевельнувшись, до конца объяснения…
Я забрел
в самый темный
угол,
сел на диван и, положив локти на стол, подпер обеими руками голову.
В комнате, даже слишком небольшой, было человек семь, а с дамами человек десять. Дергачеву было двадцать пять лет, и он был женат. У жены была сестра и еще родственница; они тоже жили у Дергачева. Комната была меблирована кое-как, впрочем достаточно, и даже было чисто. На стене висел литографированный портрет, но очень дешевый, а
в углу образ без ризы, но с горевшей лампадкой. Дергачев подошел ко мне, пожал руку и попросил
садиться.
Мы их позвали
сесть с собой за стол, а мужчин оставили, где они были,
в углу.
Лоскутов бросил недокуренную папиросу
в угол, прошелся по комнате несколько раз и, сделав крутой поворот на каблуках,
сел рядом с Приваловым и заговорил с особенной отчетливостью...
— Поган есмь, а не свят.
В кресла не
сяду и не восхощу себе аки идолу поклонения! — загремел отец Ферапонт. — Ныне людие веру святую губят. Покойник, святой-то ваш, — обернулся он к толпе, указывая перстом на гроб, — чертей отвергал. Пурганцу от чертей давал. Вот они и развелись у вас, как пауки по
углам. А днесь и сам провонял.
В сем указание Господне великое видим.
— А теперь молчи, Ракитка, теперь все, что буду говорить, не для твоих ушей будет.
Садись сюда
в угол и молчи, не любишь ты нас, и молчи.
Чертопханов перестал скитаться из
угла в угол; он сидел весь красный, с помутившимися глазами, которые он то опускал на пол, то упорно устремлял
в темное окно; вставал, наливал себе водки, выпивал ее, опять
садился, опять уставлял глаза
в одну точку и не шевелился — только дыхание его учащалось и лицо все более краснело.
Пока мы шли из гостиной и
садились, Федор Михеич, у которого от «награды» глазки засияли и нос слегка покраснел, пел: «Гром победы раздавайся!» Ему поставили особый прибор
в углу на маленьком столике без салфетки.
Обыкновенно
в углу залы
садилась одна из гувернанток и выкликала: «Ворона летит! воробей летит!» — и вдруг, совсем неожиданно: «Анна Ивановна летит!» Ежели слово «летит» было употреблено
в применении к действительно летающему предмету, то играющие должны были поднимать руку; если же оно было употреблено неподлежательно, то руку поднимать не следовало.
— Тяжко мне… видения вижу! Намеднись встал я ночью с ларя,
сел, ноги свесил… Смотрю, а вон
в том
углу Смерть стоит. Череп — голый, ребра с боков выпятились… ровно шкилет. «За мной, что ли?» — говорю… Молчит. Три раза я ее окликнул, и все без ответа. Наконец не побоялся, пошел прямо к ней — смотрю, а ее уж нет. Только беспременно это онаприходила.
— Срамник ты! — сказала она, когда они воротились
в свой
угол. И Павел понял, что с этой минуты согласной их жизни наступил бесповоротный конец. Целые дни молча проводила Мавруша
в каморке, и не только не
садилась около мужа во время его работы, но на все его вопросы отвечала нехотя, лишь бы отвязаться. Никакого просвета
в будущем не предвиделось; даже представить себе Павел не мог, чем все это кончится. Попытался было он попросить «барина» вступиться за него, но отец, по обыкновению, уклонился.
Солоха высыпала
уголь в кадку из другого мешка, и не слишком объемистый телом дьяк влез
в него и
сел на самое дно, так что сверх его можно было насыпать еще с полмешка
угля.
Во втором зале этого трактира,
в переднем
углу, под большим образом с неугасимой лампадой, за отдельным столиком целыми днями сидел старик, нечесаный, небритый, редко умывающийся, чуть не оборванный… К его столику подходят очень приличные, даже богатые, известные Москве люди. Некоторым он предлагает
сесть. Некоторые от него уходят радостные, некоторые — очень огорченные.
Я останавливался на
углах,
садился на скамейки, где они были у ворот, машинально подымался и опять брел дальше, уткнувшись
в книгу.
Снова началось что-то кошмарное. Однажды вечером, когда, напившись чаю, мы с дедом
сели за Псалтырь, а бабушка начала мыть посуду,
в комнату ворвался дядя Яков, растрепанный, как всегда, похожий на изработанную метлу. Не здоровавшись, бросив картуз куда-то
в угол, он скороговоркой начал, встряхиваясь, размахивая руками...
В час отдыха, во время вечернего чая, когда он, дядья и работники приходили
в кухню из мастерской, усталые, с руками, окрашенными сандалом, обожженными купоросом, с повязанными тесемкой волосами, все похожие на темные иконы
в углу кухни, —
в этот опасный час дед
садился против меня и, вызывая зависть других внуков, разговаривал со мною чаще, чем с ними.
«Какая… славная…» — подумал князь и тотчас забыл о ней. Он зашел
в угол террасы, где была кушетка и пред нею столик,
сел, закрыл руками лицо и просидел минут десять; вдруг торопливо и тревожно опустил
в боковой карман руку и вынул три письма.
Она
садилась в стороне; там у одной, почти прямой, отвесной скалы был выступ; она
садилась в самый
угол, от всех закрытый, на камень и сидела почти без движения весь день, с самого утра до того часа, когда стадо уходило.
Генерал чуть-чуть было усмехнулся, но подумал и приостановился; потом еще подумал, прищурился, оглядел еще раз своего гостя с ног до головы, затем быстро указал ему стул, сам
сел несколько наискось и
в нетерпеливом ожидании повернулся к князю. Ганя стоял
в углу кабинета, у бюро, и разбирал бумаги.