Неточные совпадения
Ногою в зеленой сафьяновой туфле она безжалостно затолкала под стол книги, свалившиеся
на пол, сдвинула вещи со стола
на один его край, к занавешенному темной тканью окну, делая все это очень быстро. Клим
сел на кушетку, присматриваясь. Углы комнаты были сглажены драпировками, треть ее отделялась китайской ширмой, из-за ширмы был виден кусок кровати, окно в ногах ее занавешено толстым ковром тускло красного цвета, такой же ковер
покрывал пол. Теплый воздух комнаты густо напитан духами.
— Нет, я с вами хотел видеться, — начал Обломов, когда она
села на диван, как можно дальше от него, и смотрела
на концы своей шали, которая, как попона,
покрывала ее до полу. Руки она прятала тоже под шаль.
От слободы Качуги пошла дорога степью; с Леной я распрощался. Снегу было так мало, что он не
покрыл траву; лошади паслись и щипали ее, как весной.
На последней станции все горы; но я ехал ночью и не видал Иркутска с Веселой горы. Хотел было доехать бодро, но в дороге сон неодолим. Какое неловкое положение ни примите, как ни
сядьте, задайте себе урок не заснуть, пугайте себя всякими опасностями — и все-таки заснете и проснетесь, когда экипаж остановится у следующей станции.
Из уцелевших бревен
на скорую руку сколотили избенку,
покрыли ее барочным тесом, купленным лет за десять для построения павильона
на готический манер, и
поселили в ней садовника Митрофана с женой Аксиньей и семью детьми.
Обыкновенно
садятся они
на большие, чистые пруды или озера и густым черным
покрывалом одевают светлую воду.
Станица сивок никогда не
садится прямо
на землю: кружась беспрестанно, то свиваясь в густое облако, то развиваясь широкою пеленою, начинает она делать свои круги все ниже и ниже и, опустясь уже близко к земле, вдруг с шумом
покрывает целую десятину; ни одной секунды не оставаясь в покое, озимые куры проворно разбегаются во все стороны.
Он
сел писать. Она прибирала
на столе, поглядывая
на него, видела, как дрожит перо в его руке,
покрывая бумагу рядами черных слов. Иногда кожа
на шее у него вздрагивала, он откидывал голову, закрыв глаза, у него дрожал подбородок. Это волновало ее.
Рыбак и витязь
на брегах
До темной ночи просидели
С душой и сердцем
на устах —
Часы невидимо летели.
Чернеет лес, темна гора;
Встает луна — все тихо стало;
Герою в путь давно пора.
Накинув тихо
покрывалоНа деву спящую, Руслан
Идет и
на коня
садится;
Задумчиво безмолвный хан
Душой вослед ему стремится,
Руслану счастия, побед,
И славы, и любви желает…
И думы гордых, юных лет
Невольной грустью оживляет…
Матвей ждал Дыму, но Дыма с ирландцем долго не шел. Матвей
сел у окна, глядя, как по улице снует народ, ползут огромные, как дома, фургоны, летят поезда.
На небе, поднявшись над крышами, показалась звезда. Роза, девушка, дочь Борка,
покрыла стол в соседней комнате белою скатертью и поставила
на нем свечи в чистых подсвечниках и два хлеба прикрыла белыми полотенцами.
Елена, вся в слезах, уже
садилась в повозку; Инсаров заботливо
покрывал ее ноги ковром; Шубин, Берсенев, хозяин, его жена, дочка с неизбежным платком
на голове, дворник, посторонний мастеровой в полосатом халате — все стояли у крыльца, как вдруг
на двор влетели богатые сани, запряженные лихим рысаком, и из саней, стряхивая снег с воротника шинели, выскочил Николай Артемьевич.
Шагов я не слышал. Внизу трапа появилась стройная, закутанная фигура, махнула рукой и перескочила в шлюпку точным движением. Внизу было светлее, чем смотреть вверх,
на палубу. Пристально взглянув
на меня, женщина нервно двинула руками под скрывавшим ее плащом и
села на скамейку рядом с той, которую занимал я. Ее лица, скрытого кружевной отделкой темного
покрывала, я не видел, лишь поймал блеск черных глаз. Она отвернулась, смотря
на корабль. Я все еще удерживался за трап.
В трактире Илья
сел под окном. Из этого окна — он знал — было видно часовню, рядом с которой помещалась лавка Полуэктова. Но теперь всё за окном скрывала белая муть. Он пристально смотрел, как хлопья тихо пролетают мимо окна и ложатся
на землю,
покрывая пышной ватой следы людей. Сердце его билось торопливо, сильно, но легко. Он сидел и, без дум, ждал, что будет дальше.
Илья давно не видел её и теперь смотрел
на Матицу со смесью удовольствия и жалости. Она была одета в дырявое платье из бумазеи, её голову
покрывал рыжий от старости платок, а ноги были босы. Едва передвигая их по полу, упираясь руками в стены, она медленно ввалилась в комнату Ильи и грузно
села на стул, говоря сиплым, деревянным голосом...
Посреди большого
села,
на обширном лугу, или площади,
на которой разгуливали овцы и резвились ребятишки, стояла ветхая деревянная церковь с высокой колокольнею. У дверей ее,
на одной из ступеней поросшей травою лестницы, сидел старик лет восьмидесяти, в зеленом сюртуке с красным воротником, обшитым позументом; с полдюжины медалей, различных форм и величины,
покрывали грудь его. Он разговаривал с молодым человеком, который стоял перед ним и по наряду своему, казалось, принадлежал к духовному званию.
С мрачным лицом он взошел в комнату Ольги; молча
сел возле нее и взял ее за руку. Она не противилась; не отвела глаз от шитья своего, не покраснела… не вздрогнула; она всё обдумала, всё… и не нашла спасения; она безропотно предалась своей участи, задернула будущее черным
покрывалом и решилась любить… потому что не могла решиться
на другое.
Собрался народ, принесли три ковриги хлеба. Родня стала расставлять столы и
покрывать скатертями. Потом принесли скамейки и ушат с водой. И все
сели по местам. Когда приехал священник, кум с кумой стали впереди, а позади стала тетка Акулина с мальчиком. Стали молиться. Потом вынули мальчика, и священник взял его и опустил в воду. Я испугался и закричал: «Дай мальчика сюда!» Но бабушка рассердилась
на меня и сказала: «Молчи, а то побью».
Павлуша, между прочим, представил у нас с гитарой комическую сцену, имевшую соотношение с претерпеваемым бедствием, то есть с голодом, — и тем «заставил самое горе смеяться». Для этого он
сел в темноватом конце комнаты
на стул, взял свою гитару о четырех струнах и велел
покрыть себя простынею.
Лодка велика. Кладут в нее сначала пудов двадцать почты, потом мой багаж, и всё
покрывают мокрыми рогожами… Почтальон, высокий пожилой человек,
садится на тюк, я —
на свой чемодан. У ног моих помещается маленький солдатик, весь в веснушках. Шинель его хоть выжми, и с фуражки за шею течет вода.
Он
сел с ней рядом
на диван, обнял ее и привлек к себе,
покрывая ее руки и лицо нежными поцелуями.
Кутузов между тем подошел к деревне и
сел в тени ближайшего дома
на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно
покрыл ковриком. Огромная, блестящая свита окружила главнокомандующего.