Неточные совпадения
Я завернулся в бурку и
сел у забора на камень, поглядывая вдаль;
передо мной тянулось ночною бурею взволнованное море, и однообразный шум его, подобный ропоту засыпающегося города, напомнил
мне старые годы, перенес мои мысли на север, в нашу холодную столицу.
Прекрасны вы, брега Тавриды,
Когда вас видишь с корабля
При свете утренней Киприды,
Как вас впервой увидел
я;
Вы
мне предстали в блеске брачном:
На небе синем и прозрачном
Сияли груды ваших гор,
Долин, деревьев,
сёл узор
Разостлан был
передо мною.
А там, меж хижинок татар…
Какой во
мне проснулся жар!
Какой волшебною тоскою
Стеснялась пламенная грудь!
Но, муза! прошлое забудь.
— Довольно, прошу вас, довольно. Вы вчера просили триста рублей, вот они… — Он положил
передо мной на стол деньги, а сам
сел в кресло, нервно отклонился на спинку и забросил одну ногу за другую.
Я остановился в смущении.
Там явились все только наши да еще служащий в Ост-Индии английский военный доктор Whetherhead. На столе стояло более десяти покрытых серебряных блюд, по обычаю англичан, и чего тут не было!
Я сел на конце;
передо мной поставили суп, и
мне пришлось хозяйничать.
Если же
мне случалось по нездоровью долго не ходить на охоту, то они, истощив все другие знаки нетерпенья,
садились или ложились
передо мною и принимались лаять и выть; потом бросались ко
мне ласкаться, потом подбегали к ружьям и другим охотничьим снарядам и потом снова принимались визжать и лаять.
Она вздрогнула, взглянула на
меня, чашка выскользнула из ее рук, упала на мостовую и разбилась. Нелли была бледна; но, взглянув на
меня и уверившись, что
я все видел и знаю, вдруг покраснела; этой краской сказывался нестерпимый, мучительный стыд.
Я взял ее за руку и повел домой; идти было недалеко. Мы ни слова не промолвили дорогою. Придя домой,
я сел; Нелли стояла
передо мной, задумчивая и смущенная, бледная по-прежнему, опустив в землю глаза. Она не могла смотреть на
меня.
Ясно, что
передо мной, в течение целого месяца, каждодневно производился тот самый акт «потрясения», который
поселяет такой наивный ужас в сердцах наших столпов.
И отчего все эти воспоминания так ясно, так отчетливо воскресают
передо мной, отчего сердцу делается от них жутко, а глаза покрываются какою-то пеленой? Ужели
я еще недостаточно убил в себе всякое чувство жизни, что оно так назойливо напоминает о себе, и напоминает в такое именно время, когда одно представление о нем может
поселить в сердце отчаяние, близкое к мысли о самоубийстве!
Ну, тут
я вижу, что он пардону просит, поскорее с него сошел, протер ему глаза, взял за вихор и говорю: «Стой, собачье мясо, песья снедь!» да как дерну его книзу — он на колени
передо мною и пал, и с той поры такой скромник сделался, что лучше требовать не надо: и
садиться давался и ездил, но только скоро издох.
— В субботу, выпустив номер, — рассказал Пятницкий, —
я пошел сюда, в «Палермо» (редакция была почти рядом, на Петровке). Сижу за пивом, вдруг вбегает взбешенный Миллер — глаза сверкают, губы дрожат, в руках газета.
Сел со
мной, больше никого в комнате этой не было, положил
передо мной газету, левой рукой тычет в нос, а правой вцепился
мне в плечо и шепчет, точь-в-точь как Отелло Дездемоне: «Платок! Платок...
Да, это было так.
Мне удалось узнать, что еще жива В.А. Нащокина и ютится где-то в подмосковном
селе Всехсвятском.
Я нашел ее на задворках, в полуразрушенном флигельке.
Передо мной на ветхом кресле сидела ветхая, ветхая старушка, одна-одинешенька. Ее сын, уже с проседью,
я видел его после на скачках в потрепанном виде, был без места и ушел в Москву, а его дети убежали играть.
Пью, смотрю на оборванцев, шлепающих по сырому полу снежными опорками и лаптями… Вдруг стол качнулся. Голова зашевелилась,
передо мной лицо желтое, опухшее. Пьяные глаза он уставил на
меня и снова опустил голову.
Я продолжал пить чай… Предзакатное солнышко на минуту осветило грязные окна притона. Сосед опять поднял голову, выпрямился и
сел на стуле, постарался встать и опять хлюпнулся.
Отец просил
меня, расставаясь, подробно описать мою бурлацкую жизнь и прислать ему непременно, но новые впечатления отодвинули
меня от всякого писания и только в 1874 году
я отчасти исполнил желание отца. Летом 1874 года, между Костромой и Нижним,
я сел писать о бурлаках, но сейчас же перешел на более свежие впечатления. Из бурлаков
передо мной стоял величественный Репка и ужасы только что оставленного
мной белильного завода.
Мурзавецкая. Да что не беспокоиться-то? Будешь вертеться
передо мной, как бес; терпеть не могу. (Стучит палкой.)
Садись!
— Но вы ничего, ничего не переменились! — восклицает она, хватая гостя за обе руки и усаживая его в покойное кресло. —
Садитесь,
садитесь, князь! Шесть лет, целых шесть лет не видались, и ни одного письма, даже ни строчки во все это время! О, как вы виноваты
передо мною, князь! Как
я зла была на вас, mon cher prince! [мой дорогой князь (франц.)] Но — чаю, чаю! Ах, боже мой, Настасья Петровна, чаю!
— Поди, поди лучше сюда и
сядь!.. Сиди и слушай, — начинал голос, —
я не пойду за тебя замуж ни за что; понимаешь: низа что на свете! Пусть мать, пусть сестры, пусть бабушка, пусть все просят, пусть они стоят
передо мною на коленях, пускай умрут от горя —
я не буду твоей женой…
Я сделаю все, все, но твоего несчастья… нет… ни за что! нет, ни за что на свете!
Просыпаясь гораздо раньше дам,
я в халате отправлялся в пекарную избу и,
садясь за безукоризненно белый стол, смотрел в устье печи, где для
меня перед огнем кипели два поливенных кувшинчика: один с кофеем, а другой со сливками. Накрывала салфетку и ставила
передо мною кипящие кувшинчики пожилая экономка…
Я сел подле нее и взял ее руки; она опомнилась, бросилась ко
мне, хотела было обхватить
меня, но не посмела и тихо наклонила
передо мной голову.
Я готов был рассердиться на каждого человека, который вошел бы ко
мне в комнату в этот день, но на Пасынкова сердиться не мог никогда; напротив, несмотря на пожиравшее
меня горе,
я внутренне обрадовался его приходу и кивнул ему головой. Он, по обыкновению, прошел раза два по комнате, кряхтя и вытягивая свои длинные члены, молча постоял
передо мною и молча
сел в угол.
Я немного поколебался, однако
сел. Пасынков начал читать. По-немецки он знал гораздо лучше
меня: ему пришлось толковать
мне смысл некоторых стихов; но
я уж не стыдился ни своего незнания, ни его превосходства
передо мною. С того дня, с самого того чтения вдвоем в саду, в тени сирени,
я всей душой полюбил Пасынкова, сблизился с ним и подчинился ему вполне.
— Странным случаем; его перехватили почти на дороге. Он уже
садился в дилижанс и хотел уехать в Ригу. И пашпорт давно был написан на имя одного чиновника. И странно то, что
я сам принял его сначала за господина. Но, к счастию, были со
мной очки, и
я тот же час увидел, что это был нос. Ведь
я близорук, и если вы станете
передо мною, то
я вижу только, что у вас лицо, но ни носа, ни бороды, ничего не замечу. Моя теща, то есть мать жены моей, тоже ничего не видит.
— Ах, знаю! — перебила Сусанна Моисеевна. —
Я знаю Крюкова.
Садитесь,
я не люблю, если
передо мной стоит что-нибудь большое.
Хозяин пригласил
меня пить чай.
Садясь за стол,
я взглянул в лицо девушки, подававшей
мне стакан, и вдруг почувствовал, что точно ветер пробежал по моей душе и сдунул с нее все впечатления дня с их скукой и пылью.
Я увидел обворожительные черты прекраснейшего из лиц, какие когда-либо встречались
мне наяву и чудились во сне.
Передо мною стояла красавица, и
я понял это с первого взгляда, как понимаю молнию.
— Кто «Дороженьку» пел? — на все
село кричит князь Алексей Юрьич. — Сейчас
передо мною поставить, не то всех запорю!
— Да ты чего стоишь
передо мной на вытяжке, в ногах правды нет…
Садись,
садись сюда.
Она
меня сконфузила:
я видел, что мы не сделали после смерти товарища самого важного дела: мы не подумали об этой женщине и о ее ребенке, и к этой оплошности
я прибавил другую, еще худшую и даже достойную строгого осуждения:
я заговорил о том, чтоб отдать ребенка, а Праша, которая стояла
передо мною, от этого так страшно побледнела, что
я упросил ее
сесть, и тогда она сейчас же заговорила...