Неточные совпадения
—
У нас теперь идет железная
дорога, — сказал он, отвечая на его вопрос. — Это видите ли как: двое
садятся на лавку. Это пассажиры. А один становится стоя на лавку же. И все запрягаются. Можно и руками, можно и поясами, и пускаются чрез все залы. Двери уже вперед отворяются. Ну, и тут кондуктором очень трудно быть!
Он
сел, открыл на коленях
у себя небольшой ручной чемодан, очень изящный, с уголками оксидированного серебра. В нем — несессер, в сумке верхней его крышки —
дорогой портфель, в портфеле какие-то бумаги, а в одном из его отделений девять сторублевок, он сунул сторублевки во внутренний карман пиджака, а на их место положил 73 рубля. Все это он делал машинально, не оценивая: нужно или не нужно делать так? Делал и думал...
От слободы Качуги пошла
дорога степью; с Леной я распрощался. Снегу было так мало, что он не покрыл траву; лошади паслись и щипали ее, как весной. На последней станции все горы; но я ехал ночью и не видал Иркутска с Веселой горы. Хотел было доехать бодро, но в
дороге сон неодолим. Какое неловкое положение ни примите, как ни
сядьте, задайте себе урок не заснуть, пугайте себя всякими опасностями — и все-таки заснете и проснетесь, когда экипаж остановится
у следующей станции.
Погуляв по северной стороне островка, где есть две красивые, как два озера, бухты, обсаженные деревьями, мы воротились в
село. Охотники наши застрелили
дорогой три или четыре птицы. В
селе на берегу разостланы были циновки; на них сидели два старика, бывшие уже
у нас, и пригласили
сесть и нас. Почти все жители
села сбежались смотреть на редких гостей.
Стали встречаться
села с большими запасами хлеба, сена, лошади, рогатый скот, домашняя птица.
Дорога все — Лена, чудесная, проторенная частой ездой между Иркутском,
селами и приисками. «А что, смирны ли
у вас лошади?» — спросишь на станции. «Чего не смирны? словно овцы: видите, запряжены, никто их не держит, а стоят». — «Как же так? а мне надо бы лошадей побойчее», — говорил я, сбивая их. «Лошадей тебе побойчее?» — «Ну да». — «Да эти-то ведь настоящие черти: их и не удержишь ничем». И оно действительно так.
Погода переменилась. Шел клочьями спорый снег и уже засыпал
дорогу, и крышу, и деревья сада, и подъезд, и верх пролетки, и спину лошади.
У англичанина был свой экипаж, и Нехлюдов велел кучеру англичанина ехать в острог,
сел один в свою пролетку и с тяжелым чувством исполнения неприятного долга поехал за ним в мягкой, трудно катившейся по снегу пролетке.
— Покойников во всяк час видеть можно, — с уверенностью подхватил Ильюшка, который, сколько я мог заметить, лучше других знал все сельские поверья… — Но а в родительскую субботу ты можешь и живого увидеть, за кем, то есть, в том году очередь помирать. Стоит только ночью
сесть на паперть на церковную да все на
дорогу глядеть. Те и пойдут мимо тебя по
дороге, кому, то есть, умирать в том году. Вот
у нас в прошлом году баба Ульяна на паперть ходила.
От
села Пермского
дорога идет сначала около левого края долины
у подножия террасы, а затем отклоняется вправо и постепенно подходит к реке.
Тройка катит
селом, стучит по мосту, ушла за пригорок, тут одна
дорога и есть — к нам. Пока мы бежим навстречу, тройка
у подъезда; Михаил Семенович, как лавина, уже скатился с нее, смеется, целуется и морит со смеха, в то время как Белинский, проклиная даль Покровского, устройство русских телег, русских
дорог, еще слезает, расправляя поясницу. А Кетчер уже бранит их...
— Вот я и домой пришел! — говорил он,
садясь на лавку
у дверей и не обращая никакого внимания на присутствующих. — Вишь, как растянул вражий сын, сатана,
дорогу! Идешь, идешь, и конца нет! Ноги как будто переломал кто-нибудь. Достань-ка там, баба, тулуп, подостлать мне. На печь к тебе не приду, ей-богу, не приду: ноги болят! Достань его, там он лежит, близ покута; гляди только, не опрокинь горшка с тертым табаком. Или нет, не тронь, не тронь! Ты, может быть, пьяна сегодня… Пусть, уже я сам достану.
Из Суслона скитники поехали вниз по Ключевой. Михей Зотыч хотел посмотреть, что делается в богатых
селах. Везде было то же уныние, как и в Суслоне. Народ потерял голову. Из-под Заполья вверх по Ключевой быстро шел голодный тиф. По
дороге попадались бесцельно бродившие по уезду мужики, — все равно работы нигде не было, а дома сидеть не
у чего. Более малодушные уходили из дому, куда глаза глядят, чтобы только не видеть голодавшие семьи.
Аня. Дачу свою около Ментоны она уже продала,
у нее ничего не осталось, ничего.
У меня тоже не осталось ни копейки, едва доехали. И мама не понимает!
Сядем на вокзале обедать, и она требует самое
дорогое и на чай лакеям дает по рублю. Шарлотта тоже. Яша тоже требует себе порцию, просто ужасно. Ведь
у мамы лакей Яша, мы привезли его сюда…
Сей день путешествие мое было неудачно; лошади были худы, выпрягались поминутно; наконец, спускаяся с небольшой горы, ось
у кибитки переломилась, и я далее ехать не мог. — Пешком ходить мне в привычку. Взяв посошок, отправился я вперед к почтовому стану. Но прогулка по большой
дороге не очень приятна для петербургского жителя, не похожа на гулянье в Летнем саду или в Баба, скоро она меня утомила, и я принужден был
сесть.
Он только заметил, что она хорошо знает
дорогу, и когда хотел было обойти одним переулком подальше, потому что там
дорога была пустыннее, и предложил ей это, она выслушала, как бы напрягая внимание, и отрывисто ответила: «Всё равно!» Когда они уже почти вплоть подошли к дому Дарьи Алексеевны (большому и старому деревянному дому), с крыльца вышла одна пышная барыня и с нею молодая девица; обе
сели в ожидавшую
у крыльца великолепную коляску, громко смеясь и разговаривая, и ни разу даже и не взглянули на подходивших, точно и не приметили.
Да, это были те самые глаза (и в том, что те самые, нет уже никакого теперь сомнения!), которые сверкнули на него утром, в толпе, когда он выходил из вагона Николаевской железной
дороги; те самые (совершенно те самые!), взгляд которых он поймал потом давеча,
у себя за плечами,
садясь на стул
у Рогожина.
—
У себя дома молись, родимый, а наши образа оставь…
Садитесь, гостеньки
дорогие.
Старец Кирилл походил около лошади, поправил чересседельник,
сел в сани и свернул на Бастрык. Аграфена схватила
у него вожжи и повернула лошадь на
дорогу к Талому. Это была отчаянная попытка, но старец схватил ее своею железною рукой прямо за горло, опрокинул навзничь, и сани полетели по едва заметной тропе к Бастрыку.
Куля подозвал двух повстанцев, стоявших с лошадьми, и, отдав одному из них черное чугунное кольцо с своей руки, послал его на
дорогу к командиру отряда, а сам
сел на завалинку
у хатки и, сняв фуражку, задумчиво глядел на низко ползущие, темные облака.
"Было это, братец ты мой, по весне дело; на
селе у нас праздник был большой; только пришла она, стала посередь самого
села, мычит: «ба» да «ба» — и вся недолга. Сидел я в ту пору
у себя в избе
у самого окошечка; гляжу, баба посередь
дороги ревмя ревет.
1) Михаилом зовут меня, сыном Трофимовым, по прозванию Тебеньков, от роду имею лет, должно полагать, шестьдесят, а доподлинно сказать не умею; веры настоящей, самой истинной, «старой»;
у исповеди и св. причастия был лет восемь тому назад, а в каком
селе и
у какого священника, не упомню, потому как приехали мы в то
село ночью, и ночью же из него выехали; помню только, что
село большое, и указал нам туда
дорогу какой-то мужичок деревенский; он же и про священника сказывал.
— Анна,
дорогая моя, ради Бога!
У меня
у самой голова кружится, когда ты так делаешь. Прошу тебя,
сядь.
— Стойте, не кричите! Она уж теперь в объятиях
у Маврикия… Не
сядет Маврикий в вашу карету… Стойте же! Тут
дороже кареты!
В избранный для венчания день Егор Егорыч послал Антипа Ильича к священнику, состоящему
у него на руге (Кузьмищево, как мы знаем, было
село), сказать, что он будет венчаться с Сусанной Николаевной в пять часов вечера, а затем все, то есть жених и невеста, а также gnadige Frau и доктор, отправились в церковь пешком; священник, впрочем, осветил храм полным освещением и сам с дьяконом облекся в
дорогие дорадоровые ризы, в которых служил только в заутреню светлого христова воскресения.
— Идёшь ты на барже, а встречу тебе берега плывут, деревни,
сёла у воды стоят, лодки снуют, словно ласточки, рыбаки снасть ставят, по праздникам народ пёстро кружится, бабьи сарафаны полымем горят — мужики-то поволжские сыто живут, одеваются нарядно, бабы
у них прирабатывают, деньги —
дороги, одежа — дёшева!
Мы
сели и понеслись. Во всю
дорогу до Никитских ворот капитан говорил мне о своем житье, о службе, о бывающих
у него хорошеньких женщинах, о том, как он весело живет, и вдруг остановил кучера, указал мне на одни ворота и сказал...
— Конечно, что прошло, то прошло!.. Но вот нам несут поужинать. Не взыщи,
дорогой гость, на убогость моей трапезы! Чем богаты, тем и рады: сегодня я ем постное. Ты, может быть, не понедельничаешь, Юрий Дмитрич? И на что тебе! Не все должны с таким упорством измозжать плоть свою, как я — многогрешный. Садись-ка, мой родимый, да похлебай этой ушицы. Стерляжья, батюшка!
У меня свой садок, и не только стерляди, осетры никогда не переводятся.
Аристарх. Вот и стой здесь все! Тут
у нас привал будет. Барин, помещик Хлынов,
садитесь на скамейку за сараем: там вас с
дороги не видно будет. Корзины в сарай несите.
В
селе, за четыре версты,
У церкви, где ветер шатает
Подбитые бурей кресты,
Местечко старик выбирает;
Устал он, работа трудна,
Тут тоже сноровка нужна —
Чтоб крест было видно с
дороги,
Чтоб солнце играло кругом.
В снегу до колен его ноги,
В руках его заступ и лом...
— Послушай, брат, — перервал Егор, — где
у вас объезд лесом? А то, говорят, дорога-то к
селу больно плоха.
Она радушно поздоровалась со мной и осталась стоять
у дороги, а Урманов
сел в линейку.
Пока ходили около экипажей и усаживались, Кербалай стоял
у дороги и, взявшись обеими руками за живот, низко кланялся и показывал зубы; он думал, что господа приехали наслаждаться природой и пить чай, и не понимал, почему это они
садятся в экипажи. При общем безмолвии поезд тронулся, и около духана остался один только дьякон.
Истомин
сел у окна, вынул
дорогую баядеру, закурил ее и равнодушно стал смотреть на плетущихся по взмешанному, грязному снегу ванек я на перебегавших в суете пешеходов.
Мы
сели у стены какого-то пустого здания и, свернув по последней папироске, дрожа от холода, покурили. С Военно-Грузинской
дороги дул резкий и сильный ветер.
В 1677 году, созывая воинов и посылая их в поход, Феодор Алексеевич писал: «Ведомо нам учинилось, что из вас многие сами, и люди ваши, идучи
дорогою, в
селах, и деревнях, и на полях, и на сенокосах уездных людей били и грабили, и что кому надобно, то
у них отнималось безденежно, и во многих местах луга лошадьми вытомчили и хлеб потравили».
Царь с царицею простился,
В путь-дорогу снарядился,
И царица
у окна
Села ждать его одна.
Больница, новая, недавно построенная, с большими окнами, стояла высоко на горе; она вся светилась от заходившего солнца и, казалось, горела внутри. Внизу был поселок. Липа спустилась по
дороге и, не доходя до поселка,
села у маленького пруда. Какая-то женщина привела лошадь поить, и лошадь не пила.
— Ты вот что, служивый, — заговорил он опять. — Ты послушайся меня… Ты это брось. Лучше
сядь ты
у дороги и сиди. А уж я сам… Сейчас его ежели облапить, все отдаст… Белендрясы эти на нем нацеплены, цепочки, за девками так гоголем и плавает. А драться не мастера…
У иного и «припас» [Припас — оружие, «припасенное» на всякий случай.] какой бывает, так он даже и не вспомнит. Деликатный народ.
Пыль с каждой минутой становится гуще, она окутывает длинным желтым облаком всю колонну, медленно, на протяжении целой версты, извивающуюся вдоль
дороги; она
садится коричневым налетом на солдатские рубахи и на солдатские лица, на темном фоне которых особенно ярко, точно
у негров, блестят белки и зубы.
Пошли
у мельника по шкуре мурашки, и взглянул он на
дорогу к
селу: «А как бы это, — думает себе, — приударить и мне хорошенько за девками. Когда-то бегал не хуже людей». Да вдруг и отлегло
у него от сердца, потому что, видит, опять идет к мельничной гати человек да еще не кто-нибудь, а самый его наймит — Харько.
— А
у него разве есть шинок? —
У него?.. Нет,
у него два; один на
селе, а другой при
дороге…
К величайшему неудовольствию Давыда, я не допустил его произвести эффект, проезжая по улице
села, а велел ехать задами и пошел сам пешком.
У церковных ворот пересек мне
дорогу маленький семинаристик, в длиннополом нанковом зеленом сюртучке.
— Странным случаем; его перехватили почти на
дороге. Он уже
садился в дилижанс и хотел уехать в Ригу. И пашпорт давно был написан на имя одного чиновника. И странно то, что я сам принял его сначала за господина. Но, к счастию, были со мной очки, и я тот же час увидел, что это был нос. Ведь я близорук, и если вы станете передо мною, то я вижу только, что
у вас лицо, но ни носа, ни бороды, ничего не замечу. Моя теща, то есть мать жены моей, тоже ничего не видит.
Она
села в третьем ряду, и когда Гуров взглянул на нее, то сердце
у него сжалось, и он понял ясно, что для него теперь на всем свете нет ближе,
дороже и важнее человека; она, затерявшаяся в провинциальной толпе, эта маленькая женщина, ничем не замечательная, с вульгарною лорнеткой в руках, наполняла теперь всю его жизнь, была его горем, радостью, единственным счастьем, какого он теперь желал для себя; и под звуки плохого оркестра, дрянных обывательских скрипок, он думал о том, как она хороша.
Иван Михайлович.
Сядем,
сядем. (К Беклешову.)Очень, очень рад. Нынче
у нас приятный день. И приятель Анатолия Дмитриевича для нас
дорогой гость.
Твердынский. Как
дорога, однако, сближает. Такое ощущение странное в близости женщины. (
Садится ближе) И как отлично, что вы не носите кринолин. И как
у вас тут складочка, совсем античная. (Указывает на спину.)
Ну,
сели, поехали. До свету еще часа два оставалось. Выехали на
дорогу, с версту этак проехали; гляжу, пристяжка
у меня шарахнулась. Что, думаю, такое тут? Остановил коней, оглядываюсь: Кузьма из кустов ползет на
дорогу. Встал обок
дороги, смотрит на меня, сам лохмами своими трясет, смеется про себя… Фу ты, окаянная сила!
У меня и то кошки по сердцу скребнули, а барыня моя, гляжу, ни жива ни мертва… Ребята спят, сама не спит, мается. На глазах слезы. Плачет… «Боюсь я, говорит, всех вас боюсь…»
Бальзаминов (
садится). Так, раздумал, маменька.
У меня такая примета есть. И уж эта примета самая верная. Если ты идешь и задумал что-нибудь, и вдруг тебе встреча нехорошая: лучше воротись, а то ничего не будет. Если так идешь, без мысли, так еще можно продолжать
дорогу; а коли есть мысль — воротись.
Она была прелакомый кусок
И многих дум и взоров стала целью.
Как быть: пчела
садится на цветок,
А не на камень; чувствам и веселью
Казенных не назначено
дорог.
На брачном ложе Марья Николавна
Была, как надо, ласкова, исправна.
Но, говорят (хоть, может быть, и лгут),
Что долг супруги — только лишний труд.
Мужья
у жен подобных (не в обиду
Будь сказано), как вывеска для виду.
Настасья Петровна (
садясь). Ждала, ждала, Да уж моченьки моей нет… Часа четыре как с железной
дороги приехали; сижу
у окна да гляжу, как сыч.
Один раз по
дороге в Швейцарию шла женщина с ребеночком. Началась метель; женщина сбилась с
дороги.
села в снегу и застыла. Монахи вышли с собаками и нашли женщину с ребеночком. Монахи отогрели ребеночка и выкормили. А женщину они принесли уже мертвую и похоронили
у себя в монастыре.