Неточные совпадения
— Я? не буду плакать… Я плачу от радости. Я так давно не видела тебя. Я не буду, не буду, — сказала она, глотая слезы и отворачиваясь. — Ну, тебе одеваться теперь пора, — оправившись, прибавила она, помолчав и, не выпуская его руки,
села у его
кровати на стул, на котором было приготовлено платье.
Он вошел не сразу. Варвара успела лечь в постель, лежала она вверх лицом, щеки ее опали, нос заострился; за несколько минут до этой она была согнутая, жалкая и маленькая, а теперь неестественно вытянулась, плоская, и лицо
у нее пугающе строго. Самгин
сел на стул
у кровати и, гладя ее руку от плеча к локтю, зашептал слова, которые казались ему чужими...
На руке своей Клим ощутил слезы. Глаза Варвары неестественно дрожали, казалось — они выпрыгнут из глазниц. Лучше бы она закрыла их. Самгин вышел в темную столовую, взял с буфета еще не совсем остывший самовар, поставил его
у кровати Варвары и, не взглянув на нее, снова ушел в столовую,
сел у двери.
— Вон панталоны или ружье отдам.
У меня только двое панталон: были третьи, да портной назад взял за долг… Постойте, я примерю ваш сюртук. Ба! как раз впору! — сказал он, надевши легкое пальто Райского и
садясь в нем на
кровать. — А попробуйте мое!
Дуня обвязала ему голову платком, намоченным уксусом, и
села с своим шитьем
у его
кровати.
Лиза спрыгнула с
кровати, зажгла папироску и
села у печки.
Оказалось, что Онички нет дома.
У маркизы сделалась лихорадка; феи уложили ее в постель, укутали и
сели по сторонам
кровати; Лиза поехала домой, Арапов пошел ночевать к Бычкову, а Персиянцева упросил слетать завтра утром в Лефортово и привезти ему, Арапову, оставленные им на столе корректуры.
Она встала с
кровати, подошла к дивану,
села в ногах
у Лихонина и осторожно погладила его ногу поверх одеяла.
У меня ведь в
селе больница была, на двенадцать
кроватей, — великолепно устроенная; чистота, полы паркетные.
На плоскости бумаги, в двухмерном мире — эти строки рядом, но в другом мире… Я теряю цифроощущение: 20 минут — это может быть 200 или 200 000. И это так дико: спокойно, размеренно, обдумывая каждое слово, записывать то, что было
у меня с R. Все равно как если бы вы, положив нога на ногу,
сели в кресло
у собственной своей
кровати — и с любопытством смотрели, как вы, вы же — корчитесь на этой
кровати.
Комната Марьи Тимофеевны была вдвое более той, которую занимал капитан, и меблирована такою же топорною мебелью; но стол пред диваном был накрыт цветною нарядною скатертью; на нем горела лампа; по всему полу был разостлан прекрасный ковер;
кровать была отделена длинною, во всю комнату, зеленою занавесью, и, кроме того,
у стола находилось одно большое мягкое кресло, в которое, однако, Марья Тимофеевна не
садилась.
«Неужели это правда?» — спрашивал он себя, испуганный;
у него в голове сделался такой сумбур, в ушах стук, что он поскорее
сел на
кровать; посидевши минут пять, в которые он ничего не думал, а чувствовал какое-то нелепо тяжелое состояние, он вышел в комнату; они разговаривали так дружески, так симпатично, ему показалось, что им вовсе его не нужно.
Комната женщины была узкая, длинная, а потолок её действительно имел форму крышки гроба. Около двери помещалась печка-голландка,
у стены, опираясь в печку спинкой, стояла широкая
кровать, против
кровати — стол и два стула по бокам его. Ещё один стул стоял
у окна, — оно было тёмным пятном на серой стене. Здесь шум и вой ветра были слышнее. Илья
сел на стул
у окна, оглядел стены и, заметив маленький образок в углу, спросил...
По окончании послеобеденных классов, после получасового беганья в приемной зале, в котором я только по принуждению принимал иногда участие, когда все должны были усесться, каждый за своим столиком
у кровати, и твердить урок к завтрашнему дню, я также
садился, клал перед собою книгу и, посреди громкого бормотанья твердимых вслух уроков, переносился моим воображением все туда же, в обетованный край, в сельский дом на берегу Бугуруслана.
Он проснулся уже ночью: луна озаряла его комнату. Он взглянул на часы: было без четверти три. Сон
у него прошел; он
сел на
кровать и думал о похоронах старой графини.
Никита полз к окну, хватаясь руками за плечи брата, спинку
кровати, стульев; ряса висела на нём, как парус на сломанной мачте;
садясь у окна, он, открыв рот, смотрел вниз, в сад и в даль, на тёмную, сердитую щетину леса.
Книжка выпала
у него из рук; он
сел на
кровать и устремил глаза на вошедших.
В сени вышел царь-отец.
Все пустились во дворец.
Царь недолго собирался:
В тот же вечер обвенчался.
Царь Салтан за пир честной
Сел с царицей молодой;
А потом честные гости
На
кровать слоновой кости
Положили молодых
И оставили одних.
В кухне злится повариха,
Плачет
у станка ткачиха —
И завидуют оне
Государевой жене.
А царица молодая,
Дела вдаль не отлагая,
С первой ночи понесла.
(Голоса стихают, видимо, перешли в гостиную. Идёт Пётр, бледный, на лице пьяная улыбка,
садится в кресло, закрывает глаза. Из маленькой двери выходит Софья; она наливает в стакан воды из графина на столике
у кровати Якова.)
Мы закурили сигары и, улегшись на своих
кроватях, толковали о различных человеческих странностях, приходивших нам в голову по поводу странностей Василия Петровича. Через четверть часа вошел и Василий Петрович. Он поставил свою трубочку на пол
у печки,
сел в ногах
у Челновского и, почесав правою рукою левое плечо, сказал вполголоса...
Цирельман
сел на
кровати и тут только заметил, что его жена тоже сидит и смотрит в окно. Она была без парика, который носят все правоверные замужние еврейки, — коротковолосая и растрепанная, с голыми руками и шеей, и лицо ее в темноте показалось Гершу чужим, незнакомым и поразительно белым. И он слышал, как рядом с ним зубы
у его жены колотились друг о друга мелкой и частой дробью.
Петр Михайлыч
сел на
кровать. Он был рад, что шумел дождь и что в комнате было темно. Этак лучше: не так жутко и не нужно собеседнику в лицо смотреть. Злобы
у него уже не было, а были страх и досада на себя. Он чувствовал, что дурно начал и что из этой его поездки не выйдет никакого толку.
— Я боялся не застать вас, — продолжал он. — Пока ехал к вам, исстрадался душой… Одевайтесь и едемте, ради бога… Произошло это таким образом. Приезжает ко мне Папчинский, Александр Семенович, которого вы знаете… Поговорили мы… потом
сели чай пить; вдруг жена вскрикивает, хватает себя за сердце и падает на спинку стула. Мы отнесли ее на
кровать и… я уж и нашатырным спиртом тер ей виски, и водой брызгал… лежит, как мертвая… Боюсь, что это аневризма… Поедемте…
У нее и отец умер от аневризмы…
Убита Ольга! От этой короткой фразы
у меня закружилась голова и потемнело в глазах… Я
сел на
кровать и, не имея сил соображать, опустил руки.
Один остался в светелке Петр Степаныч. Прилег на
кровать, но, как и прошлую ночь, сон не берет его… Разгорелась голова, руки-ноги дрожат, в ушах трезвон, в глазах появились красные круги и зеленые… Душно… Распахнул он миткалевые занавески, оконце открыл. Потянул в светлицу ночной холодный воздух, но не освежил Самоквасова.
Сел у окна Петр Степаныч и, глаз не спуская, стал глядеть в непроглядную темь. Замирает, занывает, ровно пойманный голубь трепещет его сердце. «Не добро вещует», — подумал Петр Степаныч.
— Что с тобой, милая? Что с тобой, дружочек мой? — с любовью и участьем сказала Марья Ивановна,
садясь у изголовья
кровати и сажая Дуню на не убранную еще постель.
У Александры Михайловны опустились руки, и она медленно
села на
кровать.
Он перевернулся, принял естественное положение,
сел снова
у моей
кровати и, отдуваясь, наставительно заметил...
Сядет у его
кровати, ровно друг, а сам перед тем заезжал к такому «мерзецу», как Краснопёрый, сулить ему места Константина Глебовича.
Соломон. Скорей убьют меня. Идут… слышно, отворяют внизу дверь. Спрячьтесь поскорей сюда, на чердак. (Отворяет боковую дверь; Гориславская через нее скрывается.) Приберу золото, а то могут догадаться. (Убирает с поспешностию деньги в кошелек, прячет его за пазуху и укладывает детей на постель.) Смотрите, будто спите; хоть пили вас, ни гу-гу об ней. (Задергивает занавес
у кровати, потом
садится у стола и, облокотясь на него, притворяется спящим.)
Он
сел на стул, стоявший
у ее
кровати, и замер. Не шевелясь, прослушал он разговор, открывший ему все, что он так давно, так сильно хотел знать.
Александра Яковлевна пододвинула к
кровати табурет,
села и начала свой рассказ. Она откровенно передала баронессе свой роман с князем Виктором, умолчав, конечно, о том, что она сама увлекла его, а напротив, изобразив себя жертвой хитросплетенного молодым князем соблазна. Рассказала известные нам сцены с княгиней. Не скрыла и тайны своего происхождения и сцены
у постели умирающего князя Ивана и, наконец, последние слова его о пакете ео стотысячным наследством, скрытым и присвоенным князем Василием.
Она стояла перед ним ошеломленная его толчком. Из ее глаз градом лились слезы. Наконец ноги
у ней подкосились, она
села на
кровать.
Вернувшись к себе в палату, Пашка
сел на
кровать и стал дожидаться доктора, чтобы идти с ним ловить чижей или ехать на ярмарку. Но доктор не шел. В дверях соседней палаты мелькнул ненадолго фельдшер. Он нагнулся к тому больному,
у которого на голове лежал мешок со льдом, и крикнул...
— Я, бабка Ганне! — отвечала Ильза, поцеловав старушку в лоб,
села возле нее на
кровать, развязала котомку, бывшую
у ней за плечами, и вынула кадушечку с маслом, мягкий ржаной хлеб и бутылку с водкой. — Вот тебе и гостинец, отвесть душку.
— Поправитесь, говорю, поправитесь… — утешила ее Дарья Николаевна и, поставив кружку на место, снова
села на стул
у кровати больной, но при этом взглянула на стоявшие
у стены в высоком футляре часы.
Молча она встала и повернула рожок. И уже не рядом с ним
села, а по-прежнему на стул против
кровати. И лицо
у нее было хмурое, неприветливое, но вежливое — как
у хозяйки, которая должна выждать неприятный, затянувшийся визит.