Неточные совпадения
Она быстрым взглядом оглядела с головы до ног его сияющую свежестью и здоровьем фигуру. «Да, он счастлив и доволен! — подумала она, — а я?… И эта доброта противная, за которую все так любят его и хвалят; я ненавижу эту его доброту», подумала она.
Рот ее
сжался, мускул щеки затрясся на правой стороне бледного, нервного лица.
Лидия поправила прядь волос, опустившуюся на ухо и щеку ее. Иноков вынул сигару изо
рта, стряхнул пепел в горсть левой руки и,
сжав ее в кулак, укоризненно заметил...
Было очень неприятно наблюдать внимание Лидии к речам Маракуева. Поставив локти на стол,
сжимая виски ладонями, она смотрела в круглое лицо студента читающим взглядом, точно в книгу. Клим опасался, что книга интересует ее более, чем следовало бы. Иногда Лидия, слушая рассказы о Софии Перовской, Вере Фигнер, даже раскрывала немножко
рот; обнажалась полоска мелких зубов, придавая лицу ее выражение, которое Климу иногда казалось хищным, иногда — неумным.
Клим тоже посмотрел на лицо ее, полузакрытое вуалью, на плотно сжатые губы, вот они
сжались еще плотней,
рот сердито окружился морщинами, Клим нахмурился, признав в этой женщине знакомую Лютова.
Женщина улыбнулась, ковыряя песок концом зонтика. Улыбалась она своеобразно: перед тем, как разомкнуть крепко сжатые губы небольшого
рта, она
сжимала их еще крепче, так, что в углах
рта появлялись лучистые морщинки. Улыбка казалась вынужденной, жестковатой и резко изменяла ее лицо, каких много.
После половины речи, когда, по-видимому, он схватывал главный смысл ее,
рот у него
сжимался, складки исчезали на лбу, все лицо светлело: он знал уже, что отвечать.
Он был страшен в эту минуту и с пеной у
рта,
сжав кулаки, несколько раз подступал к самому носу Данилы Семеныча.
Мне не нравилось, что она зажимает
рот, я убежал от нее, залез на крышу дома и долго сидел там за трубой. Да, мне очень хотелось озорничать, говорить всем злые слова, и было трудно побороть это желание, а пришлось побороть: однажды я намазал стулья будущего вотчима и новой бабушки вишневым клеем, оба они прилипли; это было очень смешно, но когда дед отколотил меня, на чердак ко мне пришла мать, привлекла меня к себе, крепко
сжала коленями и сказала...
Редкая, как бы нехотя, дернет клочок сена из стога, к которому их поставили, лениво повернет два-три раза челюстями и с непроглоченным сеном во
рту начинает дрожать и
жаться к опустившей голову и так же дрожащей соседке.
Майзель презрительно
сжал свои губы и подозрительно чмокнул углом
рта.
— Он женатый? — спросила Татьяна, перебивая его речь, и тонкие губы ее небольшого
рта плотно
сжались.
— Да, да! — говорила тихо мать, качая головой, а глаза ее неподвижно разглядывали то, что уже стало прошлым, ушло от нее вместе с Андреем и Павлом. Плакать она не могла, — сердце
сжалось, высохло, губы тоже высохли, и во
рту не хватало влаги. Тряслись руки, на спине мелкой дрожью вздрагивала кожа.
Он управлял батальоном, точно играл на гармонии:
сжимал батальон так тесно в сближение четырех
рот, что он казался маленьким и страшно тяжелым, и разжимал во взводную колонну так, что он казался длинным-предлинным червяком.
Всё крепче и крепче, с судорожным порывом,
сжимая сзади руками Виргинского, он визжал без умолку и без перерыва, выпучив на всех глаза и чрезвычайно раскрыв свой
рот, а ногами мелко топотал по земле, точно выбивая по ней барабанную дробь.
Никто не прерывал его речи; всем она захватила дыханье. Царь слушал, наклонясь вперед, бледный, с пылающими очами, с пеною у
рта. Судорожно
сжимал он ручки кресел и, казалось, боялся проронить единое слово Морозова и каждое врезывал в памяти, чтобы за каждое заплатить ему особою мукой.
Прошла его досада; радостные слезы выступили на глазах; схватил он новорожденного младенца своими опытными руками, начал его осматривать у свечки, вертеть и щупать, отчего ребенок громко закричал; сунул он ему палец в
рот, и когда новорожденный крепко
сжал его и засосал, немец радостно вскрикнул: «А, варвар! какой славный и здоровенный».
Сели на песке кучками по восьмеро на чашку. Сперва хлебали с хлебом «юшку», то есть жидкий навар из пшена с «поденьем», льняным черным маслом, а потом густую пшенную «ройку» с ним же. А чтобы сухое пшено в
рот лезло, зачерпнули около берега в чашки воды: ложка каши — ложка воды, а то ройка крута и суха, в глотке стоит. Доели. Туман забелел кругом. Все
жались под дым, а то комар заел. Онучи и лапти сушили. Я в первый раз в жизни надел лапти и нашел, что удобнее обуви и не придумаешь: легко и мягко.
Можно сделать одно общее правило:
жало крючка должно быть так скрыто в насадке, чтоб его не было видно глазами и слышно осязанием; чтоб оно не укололо
рта рыбы при самом первом ее прикосновении, но чтоб в то же время выход
жала был свободен и чтоб при подсечке или собственном движении рыбы (которая, взявши в
рот насадку, иногда вдруг бросается в сторону),
жало мгновенно высовывалось и впивалось во внутренние части
рта рыбы.
Заводи, заливы, полои, непременно поросшие травою, — вот любимое местопребывание линей; их надобно удить непременно со дна, если оно чисто; в противном случае надобно удить на весу и на несколько удочек; они берут тихо и верно: по большей части наплавок без малейшего сотрясения, неприметно для глаз, плывет с своего места в какую-нибудь сторону, даже нередко пятится к берегу — это линь; он взял в
рот крючок с насадкой и тихо с ним удаляется; вы хватаете удилище, подсекаете, и
жало крючка пронзает какую-нибудь часть его мягкого, тесного, как бы распухшего внутри,
рта; линь упирается головой вниз, поднимает хвост кверху и в таком положении двигается очень медленно по тинистому дну, и то, если вы станете тащить; в противном случае он способен пролежать камнем несколько времени на одном и том же месте.
В отношении к рыбам хищным оно верно всегда, наплавок, точно, погружается; но в отношении к другим породам рыб, особенно некрупным, это правило вредно: они не проглатывают, а берут насадку в
рот и плывут в сторону, очень часто не утаскивая наплавка; если встретится какое-нибудь препятствие (и оно встретится непременно от упора натягиваемой лесы), особенно если рыба услышит жесткую спинку крючка, а всего более, если уколется его
жалом, то она сейчас выбросит насадку вместе с крючком.
Без сомнения, причина состоит в том, что при подсечке крючок с
жалом прямым удобнее выдергивается изо
рта рыбы, не задев за которую-нибудь его сторону.
Старику стало тяжело среди этих людей, они слишком внимательно смотрели за кусками хлеба, которые он совал кривою, темной лапой в свой беззубый
рот; вскоре он понял, что лишний среди них; потемнела у него душа, сердце
сжалось печалью, еще глубже легли морщины на коже, высушенной солнцем, и заныли кости незнакомою болью; целые дни, с утра до вечера, он сидел на камнях у двери хижины, старыми глазами глядя на светлое море, где растаяла его жизнь, на это синее, в блеске солнца, море, прекрасное, как сон.
— Да! — возразил Зарядьев, — много бы мы наделали с ними дела. Эх, братец! Что значит этот народ? Да я с одной моей
ротой загоню их всех в Москву-реку. Посмотри-ка, — продолжал он, показывая на беспорядочные толпы народа, которые, шумя и волнуясь, рассыпались по Красной площади. — Ну на что годится это стадо баранов?
Жмутся друг к другу, орут во все горло; а начни-ка их плутонгами, так с двух залпов ни одной души на площади не останется.
Вадим, сказал я, почувствовал сострадание к нищим, и становился, чтобы дать им что-нибудь; вынув несколько грошей, он каждому бросал по одному; они благодарили нараспев, давно затверженными словами и даже не подняв глаз, чтобы рассмотреть подателя милостыни… это равнодушие напомнило Вадиму, где он и с кем; он хотел идти далее; но костистая рука вдруг остановила его за плечо; — «постой, постой, кормилец!» пропищал хриплый женский голос сзади его, и рука нищенки всё крепче
сжимала свою добычу; он обернулся — и отвратительное зрелище представилось его глазам: старушка, низенькая, сухая, с большим брюхом, так сказать, повисла на нем: ее засученные рукава обнажали две руки, похожие на грабли, и полусиний сарафан, составленный из тысячи гадких лохмотьев, висел криво и косо на этом подвижном скелете; выражение ее лица поражало ум какой-то неизъяснимой низостью, какой-то гнилостью, свойственной мертвецам, долго стоявшим на воздухе; вздернутый нос, огромный
рот, из которого вырывался голос резкий и странный, еще ничего не значили в сравнении с глазами нищенки! вообразите два серые кружка, прыгающие в узких щелях, обведенных красными каймами; ни ресниц, ни бровей!.. и при всем этом взгляд, тяготеющий на поверхности души; производящий во всех чувствах болезненное сжимание!..
Рука Павла, перестав дрожать, взметнулась, он весь странно оторвался от лавки, открыл
рот, тихонько взвизгнул,
сжался комом и бросился под ноги большого человека, — Артамонов с наслаждением ударил его правой ногою в грудь и остановил; мальчик хрустнул, слабо замычал, опрокинулся на бок.
И вследствие этого, садясь писаться, они принимали иногда такие выражения, которые приводили в изумленье художника: та старалась изобразить в лице своем меланхолию, другая мечтательность, третья во что бы ни стало хотела уменьшить
рот и
сжимала его до такой степени, что он обращался, наконец, в одну точку, не больше булавочной головки.
Пропев одну псалму, другую, я оглянулся… о, ужас! пан Кнышевский стоит с поднятыми руками и разинутым
ртом. Я не смел пошевелиться; но он поднял меня с лавки, ободрил, обласкал и заставил меня повторять петую мною псалму:"пробудись от сна, невеста". Я пел, как наслышался от него, и старался подражать ему во всем: когда доходило до высших тонов, я так же морщился, как и он, глаза
сжимал,
рот расширял и кричал с тою же приятностью, как и он.
Ильин отдал деньги, робко глядя на графа, открыл было
рот, желая сказать что-то, но только покраснел так, что даже слезы выступили на глаза, потом схватил руку графа и начал
жать ее.
Откроет ли он
рот, хоть бы даже для того чтобы чихнуть или кашлянуть, присутствующие нетерпеливо моргают глазами, толкают друг друга локтем и со всех сторон слышится уже шепот: — «Сейчас заговорит!.. сейчас говорить будет!!..» Когда заговорит он, (и это совершенно все равно: скажет ли самую обыкновенную вещь или даже попросту ляпнет), — все переполняются неподдельным энтузиазмом, подымаются с мест и со слезами на глазах кидаются
жать ему руку.
Я взял шляпу и не простясь вышел. Впоследствии Ольга рассказывала мне, что тотчас же после моего ухода, как только шум от моих шагов смешался с шумом ветра и сада, пьяный граф
сжимал уже ее в своих объятиях. А она, закрыв глаза, зажав себе
рот и ноздри, едва стояла на ногах от чувства отвращения. Была даже минута, когда она чуть было не вырвалась из его объятий и не убежала в озеро. Были минуты, когда она рвала волосы на голове, плакала. Нелегко продаваться.
Старшие и средние танцевали под звуки пианино, за которым сидела Елена Дмитриевна. Худенькие руки горбуньи искусно и быстро бегали по клавишам, и, глядя на эти искусно бегающие пальцы, с разинутым
ртом и выпученными глазами
жалась Дуня к стоявшей тут же подле нее Дорушке.
Довольно широкая кучка вдруг собралась и сселась, а в эту же пору из-за магазина выступила другая
рота и
сжала сходку, как обручем.
Легкий стон вырвался из моей груди… но в ту же минуту на губы мои легла чья-то сильная рука и
сжала мне
рот, так что я не могла крикнуть…
В «общую» вошел Августин Михайлыч и хохоча стал рассказывать о чем-то. Володя опять вложил дуло в
рот,
сжал его зубами и надавил что-то пальцем. Раздался выстрел… Что-то с страшною силою ударило Володю по затылку, и он упал на стол, лицом прямо в рюмки и во флаконы. Затем он увидел, как его покойный отец в цилиндре с широкой черной лентой, носивший в Ментоне траур по какой-то даме, вдруг охватил его обеими руками и оба они полетели в какую-то очень темную, глубокую пропасть.
Катя открыла было
рот, —
сжала зубы, пошла к двери. Нечаянно наткнулась плечом на косяк. Вышла.
Садимся обедать. Раненый офицер, у которого от раны в висок образовалось сведение челюстей, ест с таким видом, как будто бы он зануздан и имеет во
рту удила. Я катаю шарики из хлеба, думаю о собачьем налоге и, зная свой вспыльчивый характер, стараюсь молчать. Наденька глядит на меня с состраданием. Окрошка, язык с горошком, жареная курица и компот. Аппетита нет, но я из деликатности ем. После обеда, когда я один стою на террасе и курю, ко мне подходит Машенькина maman,
сжимает мои руки и говорит, задыхаясь...
Один плачевно выпускал язык, как теленок, которого готовят на заклание; у другого дрожал он, будто
жало у змеи; третий открывал
рот, как тощая кляча, которая зевает.
— Ты умрешь вместе со мной, раньше чем уйдешь от меня! — прошептала она и, закрыв его
рот поцелуем,
сжала руками его шею.
Сильные руки
сжали ему
рот, держали его за волоса, за два конца бороды, за ноги, затылок — и сокровище, которое было для него жизни дороже, — борода упала к ногам нечестивых никонианцев, которые с хохотом затоптали ее.
В глазах старухи сверкнул какой-то адский огонь. С протянутыми вперед костлявыми руками бросилась она на лежавшую Елену Афанасьевну и правою рукою с такою неимоверною силою
сжала ей горло, что глаза несчастной широко раскрылись в предсмертной агонии, а язык высунулся наполовину изо
рта.
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и
жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл
рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что-то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
Глаза, нос,
рот — все
сжималось как будто в одну неопределенную и скучную гримасу, а руки и ноги всегда принимали неестественное положение.