Неточные совпадения
Испуганный тем отчаянным выражением, с которым были сказаны эти слова, он вскочил и хотел бежать за нею, но, опомнившись, опять сел и, крепко
сжав зубы, нахмурился. Эта неприличная, как он находил, угроза чего-то раздражила его. «Я пробовал всё, — подумал он, — остается одно — не обращать внимания», и он стал собираться ехать
в город и опять к матери, от которой надо было получить подпись на доверенности.
Кити покраснела от радости и долго молча
жала руку своего нового друга, которая не отвечала на её пожатие, но неподвижно лежала
в её руке. Рука не отвечала на пожатие, но лицо М-llе Вареньки просияло тихою, радостною, хотя и несколько грустною улыбкой, открывавшею большие, но прекрасные
зубы.
И глаза ее вдруг наполнились слезами; быстро она схватила платок, шитый шелками, набросила себе на лицо его, и он
в минуту стал весь влажен; и долго сидела, забросив назад свою прекрасную голову,
сжав белоснежными
зубами свою прекрасную нижнюю губу, — как бы внезапно почувствовав какое укушение ядовитого гада, — и не снимая с лица платка, чтобы он не видел ее сокрушительной грусти.
Самгин хотел сказать, что не нуждается
в заботах о нем, но — молча кивнул головой. Чиновник и офицер ушли
в другое купе, и это несколько успокоило Крэйтона, он вытянулся, закрыл глаза и, должно быть, крепко
сжал зубы, — на скулах вздулись желваки, неприятно изменив его лицо.
Было очень неприятно наблюдать внимание Лидии к речам Маракуева. Поставив локти на стол,
сжимая виски ладонями, она смотрела
в круглое лицо студента читающим взглядом, точно
в книгу. Клим опасался, что книга интересует ее более, чем следовало бы. Иногда Лидия, слушая рассказы о Софии Перовской, Вере Фигнер, даже раскрывала немножко рот; обнажалась полоска мелких
зубов, придавая лицу ее выражение, которое Климу иногда казалось хищным, иногда — неумным.
Самгин движением плеча оттолкнулся от стены и пошел на Арбат,
сжав зубы, дыша через нос, — шел и слышал, что отяжелевшие ноги его топают излишне гулко. Спина и грудь обильно вспотели; чувствовал он себя пустой бутылкой, —
в горлышко ее дует ветер, и она гудит...
— Достань порошки…
в кармане пальто, — говорила она, стуча
зубами, и легла на постель, вытянув руки вдоль тела,
сжав кулаки. — И — воды. Запри дверь. — Вздохнув, она простонала...
— Вы не сладите со мной!.. — говорила она,
сжимая зубы и с неестественной силой вырывая руку, наконец вырвала и метнулась было
в сторону, мимо его.
А затем как бы закоченел на месте, стиснув
зубы и
сжав крестом на груди руки. Катерина Ивановна осталась
в зале и села на указанный ей стул. Она была бледна и сидела потупившись. Рассказывали бывшие близ нее, что она долго вся дрожала как
в лихорадке. К допросу явилась Грушенька.
— Вва! — разводил князь руками. — Что такое Лихонин? Лихонин — мой друг, мой брат и кунак. Но разве он знает, что такое любофф? Разве вы, северные люди, понимаете любофф? Это мы, грузины, созданы для любви. Смотри, Люба! Я тебе покажу сейчас, что такое любоффф! Он
сжимал кулаки, выгибался телом вперед и так зверски начинал вращать глазами, так скрежетал
зубами и рычал львиным голосом, что Любку, несмотря на то, что она знала, что это шутка, охватывал детский страх, и она бросалась бежать
в другую комнату.
Ушли они. Мать встала у окна, сложив руки на груди, и, не мигая, ничего не видя, долго смотрела перед собой, высоко подняв брови,
сжала губы и так стиснула челюсти, что скоро почувствовала боль
в зубах.
В лампе выгорел керосин, огонь, потрескивая, угасал. Она дунула на него и осталась во тьме. Темное облако тоскливого бездумья наполнило грудь ей, затрудняя биение сердца. Стояла она долго — устали ноги и глаза. Слышала, как под окном остановилась Марья и пьяным голосом кричала...
Сладкие, острые, белые
зубы; улыбка. Она
в раскрытой чашечке кресла — как пчела:
в ней
жало и мед.
В первые минуты на забрызганном грязью лице его виден один испуг и какое-то притворное преждевременное выражение страдания, свойственное человеку
в таком положении; но
в то время, как ему приносят носилки, и он сам на здоровый бок ложится на них, вы замечаете, что выражение это сменяется выражением какой-то восторженности и высокой, невысказанной мысли: глаза горят,
зубы сжимаются, голова с усилием поднимается выше, и
в то время, как его поднимают, он останавливает носилки и с трудом, дрожащим голосом говорит товарищам: «простите, братцы!», еще хочет сказать что-то, и видно, что хочет сказать что-то трогательное, но повторяет только еще раз: «простите, братцы!»
В это время товарищ-матрос подходит к нему, надевает фуражку на голову, которую подставляет ему раненый, и спокойно, равнодушно, размахивая руками, возвращается к своему орудию.
Другой, крещенный святым духом честных и мудрых книг, наблюдая победную силу буднично страшного, чувствовал, как легко эта сила может оторвать ему голову, раздавить сердце грязной ступней, и напряженно оборонялся, сцепив
зубы,
сжав кулаки, всегда готовый на всякий спор и бой. Этот любил и жалел деятельно и, как надлежало храброму герою французских романов, по третьему слову, выхватывая шпагу из ножен, становился
в боевую позицию.
Когда он спорить не
в силе, то уходит прочь, вскинув рыжую башку и злобно
сжав зубы; так и тут сделал.
Чрезмерное количество выпитого сегодня вина не опьянило Андрея Ильича, но действие его выразилось р необычайном подъеме энергии,
в нетерпеливой и болезненной жажде движения… Сильный озноб потрясал его тело,
зубы так сильно стучали, что приходилось крепко стискивать челюсти, мысль работала быстро, ярко и беспорядочно, как
в горячке. Андрей Ильич, незаметно для самого себя, то разговаривал вслух, то стонал, то громко и отрывисто смеялся, между тем как вальцы его сами собой крепко
сжимались в кулаки.
У Фомы больно
сжалось сердце, и через несколько часов, стиснув
зубы, бледный и угрюмый, он стоял на галерее парохода, отходившего от пристани, и, вцепившись руками
в перила, неподвижно, не мигая глазами, смотрел
в лицо своей милой, уплывавшее от него вдаль вместе с пристанью и с берегом.
Не отвечая на его странное приветствие,
в котором чувствовалась угроза, Яков
сжал зубы и судорожно стиснул револьвер
в кармане. Носков тоже молчал с минуту, расковыривал пальцем подкладку фуражки и не смотрел на Якова.
Мужик, брюхом навалившись на голову своей единственной кобылы, составляющей не только его богатство, но почти часть его семейства, и с верой и ужасом глядящий на значительно-нахмуренное лицо Поликея и его тонкие засученные руки, которыми он нарочно
жмет именно то место, которое болит, и смело режет
в живое тело, с затаенною мыслию: «куда кривая не вынесет», и показывая вид, что он знает, где кровь, где материя, где сухая, где мокрая жила, а
в зубах держит целительную тряпку или склянку с купоросом, — мужик этот не может представить себе, чтоб у Поликея поднялась рука резать не зная.
Жена, ломая руки и с протяжным стоном, как будто у нее болели
зубы, бледная, быстро прошлась из угла
в угол. Я махнул рукой и вышел
в гостиную. Меня душило бешенство, и
в то же время я дрожал от страха, что не выдержу и сделаю или скажу что-нибудь такое,
в чем буду раскаиваться всю мою жизнь. И я крепко
сжимал себе руки, думая, что этим сдерживаю себя.
У двери
в кухню она глубоко вздохнула, еще плотнее закутала лицо, отворила дверь и бросилась через кухню, как сквозь огонь, выбежала на двор, на улицу и быстро пошла по тротуару,
сжав зубы, сдерживая биение сердца.
Таня. А третье-то пуще всего. Ты помни: как бумага на стол падет — я еще
в колокольчик позвоню, — так ты сейчас же руками вот так… Разведи шире и захватывай. Кто возле сидит, того и захватывай. А как захватишь, так
жми. (Хохочет.) Барин ли, барыня ли, знай —
жми, все
жми, да и не выпускай, как будто во сне, а
зубами скрыпи али рычи, вот так… (Рычит.) А как я на гитаре заиграю, так как будто просыпайся, потянись, знаешь, так, и проснись… Все помнишь?
— Ну!.. — вдруг вспыхнуло что-то
в Лёньке. — Молчи уж ты! Умер бы, умер бы… А не умираешь вот… Воруешь!.. — взвизгнул Лёнька и вдруг, весь дрожа, вскочил на ноги. — Вор ты старый!.. У-у! — И,
сжав маленький, сухой кулачок, он потряс им перед носом внезапно замолкшего деда и снова грузно опустился на землю, продолжая сквозь
зубы: — У дити украл… Ах, хорошо!.. Старый, а туда же… Не будет тебе на том свете прощенья за это!..
— Ну, что ж? Ну, что ж, что я забываюсь? — проговорил молодой человек, стиснув
зубы и
в бешенстве приступая к господину
в енотах, — Ну, что ж? Перед кем забываюсь?! — загремел он,
сжимая кулаки.
А волки все близятся, было их до пятидесяти, коли не больше. Смелость зверей росла с каждой минутой: не дальше как
в трех саженях сидели они вокруг костров, щелкали
зубами и завывали. Лошади давно покинули торбы с лакомым овсом,
жались в кучу и, прядая ушами, тревожно озирались. У Патапа Максимыча
зуб на
зуб не попадал; везде и всегда бесстрашный, он дрожал, как
в лихорадке. Растолкали Дюкова, тот потянулся к своей лисьей шубе, зевнул во всю сласть и, оглянувшись, промолвил с невозмутимым спокойствием...
Солнце поднялось уже над избами и жгло. Ветер стал горячим.
В знойном воздухе повисла угнетающая тоска, когда дрожащий народ густой толпой окружил Степана и Марью… Видели, понимали, что здесь убийство, и глазам не верили. Степан обводил мутными глазами толпу, скрежетал
зубами и бормотал бессвязные слова. Никто не брался связать Степана. Максим, Семен и Манафуилов стояли
в толпе и
жались друг к другу.
Глафира при этом воспоминании даже вся покраснела,
сжала кулаки и, скрипнув
зубами, почувствовала неодолимое и страстное желание впиться своими пальцами
в его шею и задушить его, как она едва этого не сделала полгода тому назад
в Москве, при воспоминании, что он не только убил душевно ее самое, но и старался физически убить Подозерова, единственного человека, чья нравственная чистота влекла ее порой к примирению с оскорбленным ею и отворачивающимся от нее человеческим миром.
В «общую» вошел Августин Михайлыч и хохоча стал рассказывать о чем-то. Володя опять вложил дуло
в рот,
сжал его
зубами и надавил что-то пальцем. Раздался выстрел… Что-то с страшною силою ударило Володю по затылку, и он упал на стол, лицом прямо
в рюмки и во флаконы. Затем он увидел, как его покойный отец
в цилиндре с широкой черной лентой, носивший
в Ментоне траур по какой-то даме, вдруг охватил его обеими руками и оба они полетели
в какую-то очень темную, глубокую пропасть.
Юрка судорожно
сжал спинку стула и еще сильнее заскрипел
зубами. Лелька подошла к нему. Уверенная
в своем обаянии и всегдашнем влиянии, ласково положила ему руку на плечо.
Лихарев
сжал кулаки, уставился
в одну точку и с каким-то страстным напряжением, точно обсасывая каждое слово, процедил сквозь сжатые
зубы...
— Как с кем? Одна. Маменька
в губернский город ездила. Привезла программу, книжки, ну и училась. А задачи с батюшкой делали и
в диктовках он тоже пособлял. Вот только жалость: писать как следует не могу… Руки сгрубели.
Жать приходилось. Работать… Как возьмусь за перо, так уж беспременно руки дрожат, — чистосердечным признанием заключила свою речь новенькая и снова широко, простодушно улыбнулась, сверкнув ослепительно-белыми
зубами.
Сжав со злостью
зубы, он уткнулся
в пюпитр, чтобы не видеть недоверчивых улыбок.