Неточные совпадения
Проходит и еще один день, а градоначальниково
тело все
сидит в кабинете и даже начинает портиться.
Дело
в том, что она продолжала
сидеть в клетке на площади, и глуповцам
в сладость было,
в часы досуга, приходить дразнить ее, так как она остервенялась при этом неслыханно,
в особенности же когда к ее
телу прикасались концами раскаленных железных прутьев.
Немного спустя после описанного выше приема письмоводитель градоначальника, вошедши утром с докладом
в его кабинет, увидел такое зрелище: градоначальниково
тело, облеченное
в вицмундир,
сидело за письменным столом, а перед ним, на кипе недоимочных реестров, лежала,
в виде щегольского пресс-папье, совершенно пустая градоначальникова голова… Письмоводитель выбежал
в таком смятении, что зубы его стучали.
Аннушка вышла, но Анна не стала одеваться, а
сидела в том же положении, опустив голову и руки, и изредка содрогалась всем
телом, желая как бы сделать какой-то жест, сказать что-то и опять замирая.
Когда он опустился на скамью, то прямой стан его согнулся, как будто у него
в спине не было ни одной косточки; положение всего его
тела изобразило какую-то нервическую слабость; он
сидел, как
сидит Бальзакова тридцатилетняя кокетка на своих пуховых креслах после утомительного бала.
Тень листвы подобралась ближе к стволам, а Грэй все еще
сидел в той же малоудобной позе. Все спало на девушке: спали темные волосы, спало платье и складки платья; даже трава поблизости ее
тела, казалось, задремала
в силу сочувствия. Когда впечатление стало полным, Грэй вошел
в его теплую подмывающую волну и уплыл с ней. Давно уже Летика кричал: «Капитан, где вы?» — но капитан не слышал его.
Он очень хорошо знал, он отлично хорошо знал, что они
в это мгновение уже
в квартире, что очень удивились, видя, что она отперта, тогда как сейчас была заперта, что они уже смотрят на
тела и что пройдет не больше минуты, как они догадаются и совершенно сообразят, что тут только что был убийца и успел куда-нибудь спрятаться, проскользнуть мимо них, убежать; догадаются, пожалуй, и о том, что он
в пустой квартире
сидел, пока они вверх проходили.
В Никольском,
в саду,
в тени высокого ясеня,
сидели на дерновой скамейке Катя с Аркадием; на земле возле них поместилась Фифи, придав своему длинному
телу тот изящный поворот, который у охотников слывет «русачьей полежкой».
В кабинете он зажег лампу, надел туфли и сел к столу, намереваясь работать, но, взглянув на синюю обложку толстого «Дела М. П. Зотовой с крестьянами села Пожога», закрыл глаза и долго
сидел, точно погружаясь во тьму, видя
в ней жирное
тело с растрепанной серой головой с фарфоровыми глазами, слыша сиплый, кипящий смех.
Варавка
сидел небрежно развалив
тело свое
в плетеном кресле, вытянув короткие ноги, сунув руки
в карманы брюк, — казалось, что он воткнул руки
в живот свой.
— Да, тяжелое время, — согласился Самгин.
В номере у себя он прилег на диван, закурил и снова начал обдумывать Марину. Чувствовал он себя очень странно; казалось, что голова наполнена теплым туманом и туман отравляет
тело слабостью, точно после горячей ванны. Марину он видел пред собой так четко, как будто она
сидела в кресле у стола.
Капитан Горталов, бывший воспитатель
в кадетском корпусе, которому запретили деятельность педагога, солидный краевед, талантливый цветовод и огородник, худощавый, жилистый, с горячими глазами, доказывал редактору, что протуберанцы являются результатом падения твердых
тел на солнце и расплескивания его массы, а у чайного стола крепко
сидел Радеев и говорил дамам...
Лошадьми правил большой синещекий кучер с толстыми черными усами, рядом с ним
сидел человек
в костюме шотландца, бритый, с голыми икрами, со множеством золотых пуговиц на куртке, пуговицы казались шляпками гвоздей, вбитых
в его толстое
тело.
За углом, на тумбе,
сидел, вздрагивая всем
телом, качаясь и тихонько всхлипывая, маленький, толстый старичок с рыжеватой бородкой,
в пальто, измазанном грязью; старичка с боков поддерживали двое: постовой полицейский и человек
в котелке, сдвинутом на затылок; лицо этого человека было надуто, глаза изумленно вытаращены, он прилаживал мокрую, измятую фуражку на голову старика и шипел, взвизгивал...
Было очень трудно представить, что ее нет
в городе.
В час предвечерний он
сидел за столом, собираясь писать апелляционную жалобу по делу очень сложному, и, рисуя пером на листе бумаги мощные контуры женского
тела, подумал...
Люди слушали Маракуева подаваясь, подтягиваясь к нему; белобрысый юноша
сидел открыв рот, и
в светлых глазах его изумление сменялось страхом. Павел Одинцов смешно сползал со стула, наклоняя
тело, но подняв голову, и каким-то пьяным или сонным взглядом прикованно следил за игрою лица оратора. Фомин, зажав руки
в коленях, смотрел под ноги себе,
в лужу растаявшего снега.
Самгин
сидел наклонясь, опираясь ладонями
в колени, ему казалось, что буйство мысли раскачивает его, как удары языка
в медное
тело колокола.
В углу двора, между конюшней и каменной стеной недавно выстроенного дома соседей, стоял, умирая без солнца, большой вяз, у ствола его были сложены старые доски и бревна, а на них,
в уровень с крышей конюшни, лежал плетенный из прутьев возок дедушки. Клим и Лида влезали
в этот возок и
сидели в нем, беседуя. Зябкая девочка прижималась к Самгину, и ему было особенно томно приятно чувствовать ее крепкое, очень горячее
тело, слушать задумчивый и ломкий голосок.
Здесь, одетые
в легкое льняное пальто, без галстуха и жилета,
сидя под тентом без движения, вы потеряете от томительного жара силу, и как ни бодритесь, а
тело клонится к дивану, и вы во сне должны почерпнуть освежение организму.
Иван
сидел, зажав себе уши руками и смотря
в землю, но начал дрожать всем
телом. Голос продолжал...
В телеге перед нами не то
сидело, не то лежало человек шесть
в рубахах,
в армяках нараспашку; у двоих на головах не было шапок; большие ноги
в сапогах болтались, свесившись через грядку, руки поднимались, падали зря…
тела тряслись…
На другой день Чертопханов вместе с Лейбой выехал из Бессонова на крестьянской телеге. Жид являл вид несколько смущенный, держался одной рукой за грядку и подпрыгивал всем своим дряблым
телом на тряском сиденье; другую руку он прижимал к пазухе, где у него лежала пачка ассигнаций, завернутых
в газетную бумагу; Чертопханов
сидел, как истукан, только глазами поводил кругом и дышал полной грудью; за поясом у него торчал кинжал.
Старик прослыл у духоборцев святым; со всех концов России ходили духоборцы на поклонение к нему, ценою золота покупали они к нему доступ. Старик
сидел в своей келье, одетый весь
в белом, — его друзья обили полотном стены и потолок. После его смерти они выпросили дозволение схоронить его
тело с родными и торжественно пронесли его на руках от Владимира до Новгородской губернии. Одни духоборцы знают, где он схоронен; они уверены, что он при жизни имел уже дар делать чудеса и что его
тело нетленно.
К полудню приехали становой и писарь, с ними явился и наш сельский священник, горький пьяница и старый старик. Они освидетельствовали
тело, взяли допросы и сели
в зале писать. Поп, ничего не писавший и ничего не читавший, надел на нос большие серебряные очки и
сидел молча, вздыхая, зевая и крестя рот, потом вдруг обратился к старосте и, сделавши движение, как будто нестерпимо болит поясница, спросил его...
Я продолжал
сидеть в теплой ванне. Кругом, как и всегда
в мыльной, шлепанье по голому мокрому
телу, шипенье воды, рвущейся из кранов
в шайки, плеск окачивающихся, дождевой шумок душей — и не слышно человеческих голосов.
Всё болело; голова у меня была мокрая,
тело тяжелое, но не хотелось говорить об этом, — всё кругом было так странно: почти на всех стульях комнаты
сидели чужие люди: священник
в лиловом, седой старичок
в очках и военном платье и еще много; все они
сидели неподвижно, как деревянные, застыв
в ожидании, и слушали плеск воды где-то близко. У косяка двери стоял дядя Яков, вытянувшись, спрятав руки за спину. Дед сказал ему...
В центре толпы, растопырив передние ноги и дрожа всем
телом,
сидит на земле сам виновник скандала — белый борзой щенок с острой мордой и желтым пятном на спине.
Я не видал этого своими глазами и потому не могу признать справедливым такого объяснения; я нахожу несколько затруднительным для перепелиной матки
в одно и то же время
сидеть в гнезде на яйцах, доставать пищу и самой кормить уже вылупившихся детей, которые, по слабости своей
в первые дни, должны колотиться около гнезда без всякого призора, не прикрытые
в ночное или дождливое время теплотою материнскою
тела.
Аглая покраснела. Может быть, ей вдруг показалось ужасно странно и невероятно, что она
сидит теперь с этою женщиной,
в доме «этой женщины» и нуждается
в ее ответе. При первых звуках голоса Настасьи Филипповны как бы содрогание прошло по ее
телу. Всё это, конечно, очень хорошо заметила «эта женщина».
Он едва держался на ногах,
тело его изнемогало, а он и не чувствовал усталости, — зато усталость брала свое: он
сидел, глядел и ничего не понимал; не понимал, что с ним такое случилось, отчего он очутился один, с одеревенелыми членами, с горечью во рту, с камнем на груди,
в пустой незнакомой комнате; он не понимал, что заставило ее, Варю, отдаться этому французу и как могла она, зная себя неверной, быть по-прежнему спокойной, по-прежнему ласковой и доверчивой с ним! «Ничего не понимаю! — шептали его засохшие губы.
На Рублихе пока сделана была передышка. Работала одна паровая машина, да неотступно оставался на своем месте Родион Потапыч. Он, добившись цели, вдруг сделался грустным и задумчивым, точно что потерял. С ним теперь часто дежурил Матюшка, повадившийся на шахту неизвестно зачем. Раз они
сидели вдвоем
в конторке и молчали. Матюшка совершенно неожиданно рухнул своим громадным
телом в ноги старику, так что тот даже отскочил.
Возле меня, по запыленной крапиве, лениво перепархивали белые бабочки; бойкий воробей садился недалеко на полусломанном красном кирпиче и раздражительно чирикал, беспрестанно поворачиваясь всем
телом и распустив хвостик; все еще недоверчивые вороны изредка каркали,
сидя высоко, высоко на обнаженной макушке березы; солнце и ветер тихо играли
в ее жидких ветках; звон колоколов Донского монастыря прилетал по временам, спокойный и унылый — а я
сидел, глядел, слушал — и наполнялся весь каким-то безымянным ощущением,
в котором было все: и грусть, и радость, и предчувствие будущего, и желание, и страх жизни.
Что же бы вы думали? Едем мы однажды с Иваном Петровичем на следствие: мертвое
тело нашли неподалеку от фабрики. Едем мы это мимо фабрики и разговариваем меж себя, что вот подлец, дескать, ни на какую штуку не лезет. Смотрю я, однако, мой Иван Петрович задумался, и как я
в него веру большую имел, так и думаю: выдумает он что-нибудь, право выдумает. Ну, и выдумал. На другой день,
сидим мы это утром и опохмеляемся.
Семь часов вечера. Чудинов лежит
в постели; лицо у него
в поту;
в теле чувствуется то озноб, то жар; у изголовья его
сидит Анна Ивановна и вяжет чулок.
В полузабытьи ему представляется то светлый дух с светочем
в руках, то злобная парка с смердящим факелом. Это — «ученье», ради которого он оставил родной кров.
Немного далее вы видите старого солдата, который переменяет белье. Лицо и
тело его какого-то коричневого цвета и худы, как скелет. Руки у него совсем нет: она вылущена
в плече. Он
сидит бодро, он поправился; но по мертвому, тусклому взгляду, по ужасной худобе и морщинам лица вы видите, что это существо, уже выстрадавшее лучшую часть своей жизни.
— Нездоровье ее отрицательное, а не положительное, — продолжал доктор. — Будто одна она? Посмотрите на всех нездешних уроженцев: на что они похожи? Ступайте, ступайте отсюда. А если нельзя ехать, развлекайте ее, не давайте
сидеть, угождайте, вывозите; больше движения и
телу, и духу: и то, и другое у ней
в неестественном усыплении. Конечно, со временем оно может пасть на легкие или…
Марья Николаевна навела лорнетку на сцену — и Санин принялся глядеть туда же,
сидя с нею рядом,
в полутьме ложи, и вдыхая, невольно вдыхая теплоту и благовоние ее роскошного
тела и столь же невольно переворачивая
в голове своей все, что она ему сказала
в течение вечера — особенно
в течение последних минут.
Запомнилась картина: у развалин домика — костер, под рогожей лежит
тело рабочего с пробитой головой, а кругом
сидят четверо детей не старше восьми лет и рядом плачущая беременная мать. Голодные, полуголые —
в чем вышли,
в том и остались.
Когда Егор Егорыч появился
в кабинете, Михаил Михайлыч
сидел за работой и казался хоть еще и бодрым, но не столько, кажется, по
телу, сколько по духу, стариком.
Егор Егорыч немножко соснут; с ними это бывает; они и прежде всегда были, как малый ребенок! — успокаивал ее тот, и дня через два Егор Егорыч
в самом деле как бы воспрянул, если не
телом, то духом, и, мучимый мыслью, что все эти дни Сусанна Николаевна
сидела около его постели и скучала, велел взять коляску, чтобы ехать
в высившиеся над Гейдельбергом развалины когда-то очень красивого замка.
Черная бархатная жакетка ловко обрисовывала его формы и отлично оттеняла белизну белья; пробор на голове был сделан так тщательно, что можно было думать, что он причесывается у ваятеля; лицо, отдохнувшее за ночь от вчерашних повреждений, дышало приветливостью и готовностью удовлетворить клиента, что бы он ни попросил; штаны
сидели почти идеально; но что всего важнее: от каждой части его лица и даже
тела разило духами, как будто он только что выкупался
в водах Екатерининского канала.
«Вот и вправду веселые люди, — подумал он, — видно, что не здешние. Надоели мне уже мои сказочники. Всё одно и то же наладили, да уж и скоморохи мне наскучили. С тех пор как пошутил я с одним неосторожно, стали все меня опасаться; смешного слова не добьешься; точно будто моя вина, что у того дурака душа не крепко
в теле сидела!»
И однажды, когда я занимался этим делом, какой-то охотник всадил мне
в правую сторону
тела двадцать семь штук бекасиной дроби; одиннадцать бабушка выковыряла иглой, а остальные
сидели в моей коже долгие годы, постепенно выходя.
Сквозь сон я что-то рассказывал ей, а она
сидела молча и покачивалась. Мне казалось, что горячее
тело ее пахнет воском и ладаном и что она скоро умрет. Может быть, даже сейчас вот ткнется лицом
в пол и умрет. Со страха я начинал говорить громко, но она останавливала меня...
Казак
сидел около стойки,
в углу, между печью и стеной; с ним была дородная женщина, почтя вдвое больше его
телом, ее круглое лицо лоснилось, как сафьян, она смотрела на него ласковыми глазами матери, немножко тревожно; он был пьян, шаркал вытянутыми ногами по полу и, должно быть, больно задевал ноги женщины, — она, вздрагивая, морщилась, просила его тихонько...
Она
сидела, как всегда, прямо и словно
в ожидании каком-то, под розовой кофтой-распашонкой отчётливо дыбилось её
тело, из воротничка, обшитого кружевом, гордо поднималась наливная шея, чуть-чуть покачивалась маленькая, темноволосая, гладко причёсанная голова, на её писаном лице,
в тумане глаз, слабой искрой светилась улыбка.
А потом,
в комнате Матвея, Пушкарь, размахивая руками, страшно долго говорил о чём-то отцу, отец
сидел на постели
в азяме, без шапки, а Палага стояла у двери на коленях, опустив плечи и свесив руки вдоль
тела, и тоже говорила...
Когда на почтовых станциях подавали к чаю дурно вымытые стаканы или долго запрягали лошадей, то Михаил Аверьяныч багровел, трясся всем
телом и кричал: «Замолчать! не рассуждать!» А
сидя в тарантасе, он, не переставая ни на минуту, рассказывал о своих поездках по Кавказу и Царству Польскому.
Горбун испугался гнева Ильи. Он с минуту молчал,
сидя на стуле, и, тихонько почёсывая горб, глядел на племянника со страхом. Илья, плотно сжав губы, широко раскрытыми глазами смотрел
в потолок. Терентий тщательно ощупал взглядом его кудрявую голову, красивое, серьёзное лицо с маленькими усиками и крутым подбородком, поглядел на его широкую грудь, измерил всё крепкое и стройное
тело и тихо заговорил...
Стоя на дворе маленькими кучками, люди разговаривали, сумрачно поглядывая на
тело убитой, кто-то прикрыл голову её мешком из-под углей.
В дверях кузни, на место, где
сидел Савелий, сел городовой с трубкой
в зубах. Он курил, сплёвывал слюну и, мутными глазами глядя на деда Еремея, слушал его речь.