Неточные совпадения
Пробираясь берегом к своей хате, я невольно всматривался
в ту сторону, где накануне слепой дожидался ночного пловца; луна уже катилась по небу, и мне показалось, что кто-то
в белом
сидел на берегу; я подкрался, подстрекаемый любопытством, и прилег
в траве над обрывом берега; высунув немного голову, я мог хорошо видеть с утеса все, что внизу делалось, и не очень удивился, а почти обрадовался, узнав мою русалку.
Подъехав к Калиновому лесу, мы нашли линейку уже там и, сверх всякого ожидания, еще телегу
в одну лошадь, на середине которой
сидел буфетчик. Из-под сена виднелись: самовар, кадка с мороженой формой и еще кой-какие привлекательные узелки и коробочки. Нельзя было ошибиться: это был чай на чистом воздухе, мороженое и фрукты. При виде телеги мы изъявили шумную радость, потому что пить чай
в лесу на
траве и вообще на таком месте, на котором никто и никогда не пивал чаю, считалось большим наслаждением.
Тень листвы подобралась ближе к стволам, а Грэй все еще
сидел в той же малоудобной позе. Все спало на девушке: спали темные волосы, спало платье и складки платья; даже
трава поблизости ее тела, казалось, задремала
в силу сочувствия. Когда впечатление стало полным, Грэй вошел
в его теплую подмывающую волну и уплыл с ней. Давно уже Летика кричал: «Капитан, где вы?» — но капитан не слышал его.
Так
в Африке, где много Обезьян,
Их стая целая
сиделаПо сучьям, по ветвям на дереве густом
И на ловца украдкою глядела,
Как по
траве в сетях катался он кругом.
Самгин, облегченно вздохнув, прошел
в свою комнату; там стоял густой запах нафталина. Он открыл окно
в сад; на
траве под кленом
сидел густобровый, вихрастый Аркадий Спивак, прилаживая к птичьей клетке сломанную дверцу, спрашивал свою миловидную няньку...
Лидия заставила ждать ее долго, почти до рассвета. Вначале ночь была светлая, но душная,
в раскрытые окна из сада вливались потоки влажных запахов земли,
трав, цветов. Потом луна исчезла, но воздух стал еще более влажен, окрасился
в темно-синюю муть. Клим Самгин, полуодетый,
сидел у окна, прислушиваясь к тишине, вздрагивая от непонятных звуков ночи. Несколько раз он с надеждой говорил себе...
Нарядная сойка
сидела на голом сучке ветлы, глядя янтарным, рыбьим глазом
в серебряное зеркало лужи, обрамленной
травою.
Уж полдень давно ярко жег дорожки парка. Все
сидели в тени, под холстинными навесами: только няньки с детьми, группами, отважно ходили и
сидели на
траве, под полуденными лучами.
Райский
сидел целый час как убитый над обрывом, на
траве, положив подбородок на колени и закрыв голову руками. Все стонало
в нем. Он страшной мукой платил за свой великодушный порыв, страдая, сначала за Веру, потом за себя, кляня себя за великодушие.
—
В Тамбове, ваше высокоблагородие, всегда, бывало, целый день на солнце
сидишь и голову подставишь — ничего; ляжешь на
траве, спину и брюхо греешь — хорошо. А здесь бог знает что: солнце-то словно пластырь! — отвечал он с досадой.
Взошла луна. Ясная ночь глядела с неба на землю. Свет месяца пробирался
в глубину темного леса и ложился по сухой
траве длинными полосами. На земле, на небе и всюду кругом было спокойно, и ничто не предвещало непогоды.
Сидя у огня, мы попивали горячий чай и подтрунивали над гольдом.
По его словам, птицы любят двигаться против ветра. При полном штиле и во время теплой погоды они
сидят на болотах. Если ветер дует им вслед, они зябнут, потому что холодный воздух проникает под перья. Тогда птицы прячутся
в траве. Только неожиданный снегопад может принудить пернатых лететь дальше, невзирая на ветер и стужу.
На другой день, ранним утром, началась казнь. На дворе стояла уже глубокая осень, и Улиту, почти окостеневшую от ночи, проведенной
в «холодной», поставили перед крыльцом, на одном из приступков которого
сидел барин, на этот раз еще трезвый, и курил трубку.
В виду крыльца, на мокрой
траве, была разостлана рогожа.
В то время, когда старые кулики держатся с молодыми выводками
в большой
траве или хлебе, молодых стрелять из-под собаки, точно как дупельшнепов, ибо они не поднимаются высоко и не улетают очень далеко, а, пересев,
сидят смирно, спрятавшись
в траве, и подпускают собаку близко, даже выдерживают стойку.
Но кроме врагов, бегающих по земле и отыскивающих чутьем свою добычу, такие же враги их летают и по воздуху: орлы, беркуты, большие ястреба готовы напасть на зайца, как скоро почему-нибудь он бывает принужден оставить днем свое потаенное убежище, свое логово; если же это логово выбрано неудачно, не довольно закрыто
травой или степным кустарником (разумеется,
в чистых полях), то непременно и там увидит его зоркий до невероятности черный беркут (степной орел), огромнейший и сильнейший из всех хищных птиц, похожий на копну сена, почерневшую от дождя, когда
сидит на стогу или на сурчине, — увидит и, зашумев как буря, упадет на бедного зайца внезапно из облаков, унесет
в длинных и острых когтях на далекое расстояние и, опустясь на удобном месте, съест почти всего, с шерстью и мелкими костями.
Вальдшнепы
сидят крепко и плотно таятся
в корнях дерев и кустов,
в частых, мелких поростях,
в крупной, высокой
траве и очень любят лесные сырые опушки около озимей и небольшие овражки с рытвинами и водоеминами, густо поросшие таловыми кустами и молодыми ольхами, особенно если по овражку бежит речка или ручеек, а по берегам есть родниковые паточинки.
Рябчики
в начале мая садятся на гнезда, которые вьют весьма незатейливо, всегда
в лесу на голой земле, из сухой
травы, древесных листьев и даже мелких тоненьких прутиков; тока у них бывают
в марте; самка кладет от десяти до пятнадцати яиц; она
сидит на них одна, без участия самца,
в продолжение трех недель; молодые очень скоро начинают бегать; до совершенного их возраста матка держится с ними предпочтительно
в частом и даже мелком лесу, по оврагам, около лесных речек и ручьев.
Молодые люди оставались
в саду. Студент, подостлав под себя свитку и заломив смушковую шапку, разлегся на
траве с несколько тенденциозною непринужденностью. Его старший брат
сидел на завалинке рядом с Эвелиной. Кадет
в аккуратно застегнутом мундире помещался с ним рядом, а несколько
в стороне, опершись на подоконник,
сидел, опустив голову, слепой; он обдумывал только что смолкшие и глубоко взволновавшие его споры.
Специфический запах конюшни смешивался с ароматом сухой
травы и острым запахом сыромятных ремней. Лошади тихо жевали, шурша добываемыми из-за решетки клочьями сена; когда дударь останавливался для передышки,
в конюшню явственно доносился шепот зеленых буков из сада. Петрик
сидел, как очарованный, и слушал.
— Балаган! — закричал я своим спутникам. Тотчас Рожков и Ноздрин явились на мой зов. Мы разобрали корье и у себя на биваке сделали из него защиту от ветра. Затем мы сели на
траву поближе к огню, переобулись и тотчас заснули. Однако, сон наш не был глубоким. Каждый раз, как только уменьшался огонь
в костре, мороз давал себя чувствовать. Я часто просыпался, подкладывал дрова
в костер,
сидел, дремал, зяб и клевал носом.
Даже
сидя в коляске, старик продолжал дичиться и ежиться; но тихий, теплый воздух, легкий ветерок, легкие тени, запах
травы, березовых почек, мирное сиянье безлунного звездного неба, дружный топот и фыркание лошадей — все обаяния дороги, весны, ночи спустились
в душу бедного немца, и он сам первый заговорил с Лаврецким.
В стороне от дорожки,
в густой
траве,
сидела молодая женщина с весьма красивым, открытым русским лицом. Она закручивала стебельки цикория и давала их двухлетнему ребенку, которого держала у себя на коленях. Возле нее
сидела девочка лет восьми или девяти и лениво дергала за дышельце тростниковую детскую тележку.
Розанов
сидит, обхватив руками свои колени и уткнув
в них свой подбородок, а Полинька, прислоня к щечке палец и облокотясь рукою на брошенное на
траве розановское пальто.
Сначала ей понравилось, и она приказала принести большую кожу, чтобы
сидеть на ней на берегу реки, потому что никогда не садилась прямо на большую
траву, говоря, что от нее сыро, что
в ней множество насекомых, которые сейчас наползут на человека.
Небо сверкало звездами, воздух был наполнен благовонием от засыхающих степных
трав, речка журчала
в овраге, костер пылал и ярко освещал наших людей, которые
сидели около котла с горячей кашицей, хлебали ее и весело разговаривали между собою; лошади, припущенные к овсу, также были освещены с одной стороны полосою света…
Однажды я проходил
в саду мимо известного забора — и увидел Зинаиду: подпершись обеими руками, она
сидела на
траве и не шевелилась.
В числе охотников был и Родион Антоныч, тоже облекшийся
в охотничью куртку и высокие сапоги; выбрав местечко на глазах набоба, он почтительно
сидел на
траве, не спуская глаз с своего владыки, как вымуштрованный охотничий пес.
После полудня, разбитая, озябшая, мать приехала
в большое село Никольское, прошла на станцию, спросила себе чаю и села у окна, поставив под лавку свой тяжелый чемодан. Из окна было видно небольшую площадь, покрытую затоптанным ковром желтой
травы, волостное правление — темно-серый дом с провисшей крышей. На крыльце волости
сидел лысый длиннобородый мужик
в одной рубахе и курил трубку. По
траве шла свинья. Недовольно встряхивая ушами, она тыкалась рылом
в землю и покачивала головой.
Вскоре пикник кончился. Ночь похолодела, и от реки потянуло сыростью. Запас веселости давно истощился, и все разъезжались усталые. Недовольные, не скрывая зевоты. Ромашов опять
сидел в экипаже против барышень Михиных и всю дорогу молчал.
В памяти его стояли черные спокойные деревья, и темная гора, и кровавая полоса зари над ее вершиной, и белая фигура женщины, лежавшей
в темной пахучей
траве. Но все-таки сквозь искреннюю, глубокую и острую грусть он время от времени думал про самого себя патетически...
А еще и этого тошнее зимой на тюбеньке; снег малый, только чуть
траву укроет и залубенит — татары тогда все
в юртах над огнем
сидят, курят…
Сильный запах турецкого табаку и сухих
трав, заткнутых за божницей, обдал его — и боже! — сколь знакомая картина предстала его взору: с беспорядочно причесанной головой, с следами еще румян на лице,
в широкой блузе, полузастегнутой на груди,
сидела Настенька
в креслах.
Оба они при довольно тусклом лунном освещении, посреди
травы и леса, с бегающею около и как бы стерегущею их собакою, представляли весьма красивую группу: молодцеватый Ченцов
в щеголеватом охотничьем костюме, вооруженный ружьем,
сидел как бы несколько
в грозной позе, а лежавшая головою на его ногах молодая бабеночка являла бог знает уже откуда прирожденную ей грацию.
Прошло дня четыре. Морозов
сидел в брусяной избе за дубовым столом. На столе лежала разогнутая книга, оболоченная червчатым бархатом, с серебряными застежками и жуками. Но боярин думал не о чтении. Глаза его скользили над пестрыми заголовками и узорными
травами страницы, а воображение бродило от жениной светлицы к садовой ограде.
Он был малый некрасивый, худенький, мозглявый, с визгливым голосом, который так и звенел
в ушах. Они были соседи и товарищи с Лукою. Лукашка
сидел по-татарски на
траве и улаживал петли.
Сидя тихо и смирно с удочкой на берегу озера или речного залива, проросшего
травами, а иногда притаясь
в лодке
в густых камышах пруда, я имел случай нередко, хотя поверхностно, наблюдать любопытную картину рыбьего боя: [Процесс метанья, или боя, икры даже этих трех пород, сейчас мною названных, наблюдать очень трудно, потому что он происходит по большей части
в травах или камышах, а главное потому, что рыба боится приближения человека.
К числу диковинных случаев, виденных мною на уженье, можно причислить и следующий: удил я один раз на берегу своего пруда (Оренбургской губернии), а другой рыбак
сидел на мостках, устроенных
в траве над самым материком, посредине пруда.
На
траве подле него
сидела его дочь; против нее возвышался кленовый гребень с тучным пучком льну, из которого тянула она левою рукою тонкую, дрожащую нитку, между тем как
в правой руке ее гудело и подпрыгивало веретено.
Прошло больше года.
В Сокольниках, недалеко от полотна Ярославской дороги,
сидели на
траве Юлия и Ярцев; немного
в стороне лежал Кочевой, подложив руки под голову, и смотрел на небо. Все трое уже нагулялись и ждали, когда пройдет дачный шестичасовой поезд, чтоб идти домой пить чай.
Через несколько минут, шагах
в пятидесяти от дороги,
в густом кустарнике, мы
сидели с кунаком на
траве, и я рассказывал ему свои обстоятельства.
Посреди большого села, на обширном лугу, или площади, на которой разгуливали овцы и резвились ребятишки, стояла ветхая деревянная церковь с высокой колокольнею. У дверей ее, на одной из ступеней поросшей
травою лестницы,
сидел старик лет восьмидесяти,
в зеленом сюртуке с красным воротником, обшитым позументом; с полдюжины медалей, различных форм и величины, покрывали грудь его. Он разговаривал с молодым человеком, который стоял перед ним и по наряду своему, казалось, принадлежал к духовному званию.
На моей обязанности было тащить сделанную из лыка корзинку с рыбой, что было делом нелегким, — рыбы попало около десяти фунтов. Моему восторгу не было границ, и я жалел только об одном, что должен был
сидеть на берегу и не мог принимать участия
в закидывании мережки и
в ботанье. Дальше я помогал расстилать мережку на
траве, выбирать из нее речную тину и приставшую
траву. А когда мережка немного просохла, мы отправились дальше, вверх по Утке.
Да, я опять хожу по этим горам, поднимаюсь на каменистые кручи, спускаюсь
в глубокие лога, подолгу
сижу около горных ключиков, дышу чудным горным воздухом, напоенным ароматами горных
трав и цветов, и без конца слушаю, что шепчет столетний лес…
Когда же полдень над главою
Горел
в лучах, то пленник мой
Сидел в пещере, где от зною
Он мог сокрыться. Под горой
Ходили табуны. — Лежали
В тени другие пастухи,
В кустах,
в траве и близ реки,
В которой жажду утоляли…
И там-то пленник мой глядит:
Как иногда орел летит,
По ветру крылья простирает,
И видя жертвы меж кустов,
Когтьми хватает вдруг, — и вновь
Их с криком кверху поднимает…
Так! думал он, я жертва та,
Котора
в пищу им взята.
От смерти лишь из сожаленья
Младого русского спасли;
Его к товарищам снесли.
Забывши про свои мученья,
Они, не отступая прочь,
Сидели близ него всю ночь… //....................
И бледный лик,
в крови омытый,
Горел
в щеках — он чуть дышал,
И смертным холодом облитый,
Протягшись на
траве лежал.
На пороге кухни
сидел рыжий «кум», а напротив него, брюхом на зеленой
траве, с соломинкой
в зубах, лежал Гараська.
Прежде всего мне бросилась
в глаза длинная фигура Никиты Зайца, растянутая по
траве; руки были скручены назади, на лице виднелись следы свежей крови. Около него
сидели два мужика: один с черной окладистой бородой, другой — лысый; они тоже были связаны по рукам и все порывались освободиться. Около Никиты, припав головой к плечу сына, тихо рыдала Зайчиха.
В это время из кухонной двери вырвалась яркая полоса света и легла на
траву длинным неясным лучом; на пороге показалась Аксинья. Она чутко прислушалась и вернулась, дверь осталась полуотворенной, и
в свободном пространстве освещенной внутри кухни мелькнул знакомый для меня силуэт. Это была Наська… Она
сидела у стола, положив голову на руки; тяжелое раздумье легло на красивое девичье лицо черной тенью и сделало его еще лучше.
В глубокой, темной каменной нише, среди банок с серой аравийской амброй, пакетов с ливанским ладаном, пучков ароматических
трав и склянок с маслами —
сидел, поджав под себя ноги и щуря ленивые глаза, неподвижный, сам весь благоухающий, старый, жирный, сморщенный скопец-египтянин.
Красавина. Ну, уж кавалер, нечего сказать! С налету бьет! Крикнул это, гаркнул: сивка, бурка, вещая каурка, стань передо мной, как лист перед
травой!
В одно ухо влез,
в другое вылез, стал молодец молодцом.
Сидит королевишна
в своем новом тереме на двенадцати венцах. Подскочил на все двенадцать венцов, поцеловал королевишну во сахарны уста, а та ему именной печатью
в лоб и запечатала для памяти.
В один жаркий день он, по своему обыкновению, читал книгу под сению древнего дуба; старик дядька
сидел на
траве в десяти шагах от него.