Неточные совпадения
— Ну, иной раз и сам: правда, святая правда! Где бы помолчать, пожалуй, и пронесло бы, а тут зло возьмет, не вытерпишь, и пошло! Сама посуди: сядешь в угол, молчишь: «Зачем
сидишь, как чурбан, без дела?» Возьмешь дело в руки: «Не
трогай, не суйся, где не спрашивают!» Ляжешь: «Что все валяешься?» Возьмешь кусок в рот: «Только жрешь!» Заговоришь: «Молчи лучше!» Книжку возьмешь: вырвут из рук да швырнут
на пол! Вот мое житье — как перед Господом Богом! Только и света что в палате да по добрым людям.
Но Татьяна Павловна хмурилась; она даже не обернулась
на его слова и продолжала развязывать кулек и
на поданные тарелки раскладывать гостинцы. Мать тоже
сидела в совершенном недоумении, конечно понимая и предчувствуя, что у нас выходит неладно. Сестра еще раз меня
тронула за локоть.
Когда Картинкин и Бочкова вышли, она всё еще
сидела на месте и плакала, так что жандарм должен был
тронуть ее за рукав халата.
— Кабы он
на прародительском
троне сидел, ну, тогда точно, что… А то и я, пожалуй, велю
трон у себя в квартире поставить да сяду — стало быть, и я буду король?
На дне, в репьях, кричат щеглята, я вижу в серых отрепьях бурьяна алые чепчики
на бойких головках птиц. Вокруг меня щелкают любопытные синицы; смешно надувая белые щеки, они шумят и суетятся, точно молодые кунавинские мещанки в праздник; быстрые, умненькие, злые, они хотят все знать, все
потрогать — и попадают в западню одна за другою. Жалко видеть, как они бьются, но мое дело торговое, суровое; я пересаживаю птиц в запасные клетки и прячу в мешок, — во тьме они
сидят смирно.
— Найа́гара, Найа́гара-фолл, — сказал кондуктор, торопливо проходя вдоль поезда, и
тронул лозищанина за рукав, с удивлением глядя
на человека, который один
сидит в своем углу и не смотрит Ниагару.
— Я сегодня тоже интересный сон видел, — объявил Володин, — а к чему он, не знаю.
Сижу это я будто
на троне, в золотой короне, а передо мною травка, а
на травке барашки, все барашки, все барашки, бе-бе-бе. Так вот все барашки ходят, и так головой делают, и все этак бе-бе-бе.
— И вот, вижу я — море! — вытаращив глаза и широко разводя руками, гудел он. — Океан! В одном месте — гора, прямо под облака. Я тут, в полугоре, притулился и
сижу с ружьём, будто
на охоте. Вдруг подходит ко мне некое человечище, как бы без лица, в лохмотье одето, плачет и говорит: гора эта — мои грехи, а сатане —
трон! Упёрся плечом в гору, наддал и опрокинул её. Ну, и я полетел!
Эта улыбка и ответ совершенно разочаровали Нехлюдова в надежде
тронуть мужика и увещаниями обратить
на путь истинный. Притом ему всё казалось, что неприлично ему, имеющему власть, усовещивать своего мужика, и что всё, чтò он говорит, совсем не то, чтò следует говорить. Он грустно опустил голову и вышел в сени.
На пороге
сидела старуха и громко стонала, как казалось, в знак сочувствия словам барина, которые она слышала.
На троне он
сидел и вдруг упал —
Кровь хлынула из уст и из ушей.
Упадышевский, который дня за два перевел меня в свою благонравную комнату и который знал об отъезде матери моей, следовательно понимал причину моего состояния, — не велел меня
трогать, увел поскорее воспитанников наверх, поручил их одному из надзирателей и прибежал ко мне: я
сидел на кровати в том же положении...
— Да стану я ее тревожить? — кричал он презрительно про свою полосу. — Да нехай она как стояла, так и стоит до самого Господнего суда. Колоса
тронуть не позволю, нет моей воли, пусть сам посмотрит,
на чем Еремей
сидит! Нет моего родительского благословения, три дня пил и еще три дня пить буду! — если деньжонок дадите, Александр Иваныч.
Эх, — далеко люди
сиделиОт царёва
трона!
Подошли да поглядели —
На троне — ворона!
Тот, кто
сидел теперь напротив господина Голядкина, был — ужас господина Голядкина, был — стыд господина Голядкина, был — вчерашний кошмар господина Голядкина, одним словом был сам господин Голядкин, — не тот господин Голядкин, который
сидел теперь
на стуле с разинутым ртом и с застывшим пером в руке; не тот, который служил в качестве помощника своего столоначальника; не тот, который любит стушеваться и зарыться в толпе; не тот, наконец, чья походка ясно выговаривает: «не
троньте меня, и я вас
трогать не буду», или: «не
троньте меня, ведь я вас не затрогиваю», — нет, это был другой господин Голядкин, совершенно другой, но вместе с тем и совершенно похожий
на первого, — такого же роста, такого же склада, так же одетый, с такой же лысиной, — одним словом, ничего, решительно ничего не было забыто для совершенного сходства, так что если б взять да поставить их рядом, то никто, решительно никто не взял бы
на себя определить, который именно настоящий Голядкин, а который поддельный, кто старенький и кто новенький, кто оригинал и кто копия.
Светел и радостен был Соломон в этот день, когда
сидел он
на троне в зале дома Ливанского и творил суд над людьми, приходившими к нему.
На троне из свинца невежество
сидитИ взором вниз тупым недвижимо глядит.
С Егором Семенычем происходило почти то же самое. Он работал с утра до ночи, все спешил куда-то, выходил из себя, раздражался, но все это в каком-то волшебном полусне. В нем уже
сидело как будто бы два человека: один был настоящий Егор Семеныч, который, слушая садовника Ивана Карлыча, докладывавшего ему о беспорядках, возмущался и в отчаянии хватал себя за голову, и другой, не настоящий, точно полупьяный, который вдруг
на полуслове прерывал деловой разговор,
трогал садовника за плечо и начинал бормотать...
Стало светать, и Поликей, не спавший всю ночь, задремал. Надвинув шапку и тем еще больше высунув письмо, Поликей в дремоте стал стукаться головой о грядку. Он проснулся около дома. Первым движением его было схватиться за шапку: она
сидела плотно
на голове; он и не снял ее, уверенный, что конверт тут. Он
тронул Барабана, поправил сено, опять принял вид дворника и, важно поглядывая вокруг себя, затрясся к дому.
Василий Андреич уже
сидел в санях, наполняя своей одетою в двух шубах спиною почти весь гнутый задок саней, и тотчас же, взяв вожжи,
тронул лошадь. Никита
на ходу примостился спереди с левой стороны и высунул одну ногу.
Вспомните, когда он был мирным гостем посреди вас; вспомните, как вы удивлялись его величию, когда он, окруженный своими вельможами, шел по стогнам Новаграда в дом Ярославов; вспомните, с каким благоволением, с какою мудростию он беседовал с вашими боярами о древностях новогородских,
сидя на поставленном для него
троне близ места Рюрикова, откуда взор его обнимал все концы града и веселью окрестности; вспомните, как вы единодушно восклицали: «Да здравствует князь московский, великий и мудрый!» Такому ли государю не славно повиноваться, и для того единственно, чтобы вместе с ним совершенно освободить Россию от ига варваров?
А сам он у моря, с весёлым лицом,
В хламиде и в светлой короне,
Норвежским избранный от всех королём,
Сидит на возвышенном
троне.
— Так то был дядя, сказывают! — возразил Свитка, — а теперь
на троне сидит племянник, и он рассуждает по-христиански: ваши мужички, говорит, моего дядю обидели, а я хочу им за зло добром заплатить, и потому пускай все будут вольные. Вот он как рассуждает!
Лев Саввич прилепил марку к письму и сам снес его в почтовый ящик. Уснул он с блаженнейшей улыбкой и спал так сладко, как давно уже не спал. Проснувшись утром и вспомнивши свою выдумку, он весело замурлыкал и даже
потрогал неверную жену за подбородочек. Отправляясь
на службу и потом
сидя в канцелярии, он всё время улыбался и воображал себе ужас Дегтярева, когда тот попадет в западню…
Второе действие изображало королевский дворец. Король — Маша Рыжова, особенно громоздкая в своей царской мантии, с тщательно запрятанной под нею русой косой, с огромной короной, поминутно съезжавшей ей
на кончик носа, похожего
на картофелину, рядом с Дорушкой-королевой
сидела она
на возвышении в мягком и удобном кресле начальницы, изображающем
трон.
Почему он не
трогал ее, когда она
сидела на воде, и, наконец, почему все прочие чайки не выражали испуга?
— Хе-хе! Ч-чертово окно! Пошел, говорит, прочь отсюдова, мужик! Не смей тут петь, мне беспокойство!.. Да разве я у тебя? Я
на бережку
сижу, никого не
трогаю… Какая язвенная!
Сижу вот и пою!..
По краям дороги валялись пьяные.
Сидит на пригорке солдат, винтовка меж колен, голова свесилась:
тронешь его за плечо, он, как мешок, валится
на бок… Мертв? Непробудно спит от усталости? Пульс есть, от красного лица несет сивухою…
Внесли солдата, раненного шимозою; его лицо было, как маска из кровавого мяса, были раздроблены обе руки, обожжено все тело. Стонали раненные в живот. Лежал
на соломе молодой солдатик с детским лицом, с перебитою голенью; когда его
трогали, он начинал жалобно и капризно плакать, как маленький ребенок. В углу
сидел пробитый тремя пулями унтер-офицер; он три дня провалялся в поле, и его только сегодня подобрали. Блестя глазами, унтер-офицер оживленно рассказывал, как их полк шел в атаку
на японскую деревню.
Две знатные фамилии, к которым она принадлежала, были в родстве с Чарторыйскими и Радзивиллами, которые, как известно, породнились с домами Прусским и Виртембергским; она была в отдаленном свойстве с Понятовским, который
сидел на польском
троне.
В глубине этой комнаты,
на высоком
троне,
сидела императрица в наряде, который она надевала в высокоторжественные дни, в бриллиантовой короне
на голове, в светлозеленом шелковом платье, в корсаже из золотой парчи, с длинными рукавами,
на котором одна под другой были приколоты две звезды и красовались две орденские ленты с цепями этих орденов.
В большой тронной зале Зимнего дворца император и императрица
сидели рядом
на троне, по сторонам которого стояли чины синода и сената.
Но я не успел разоспаться, как кто-то
тронул меня за плечо; я открыл глаза и увидал герцога, который
сидел тут же, возле меня,
на траве и, не дозволяя мне встать, сказал...
И когда ей покажут
на нос, она говорит: «А ну вас совсем. Дайте мне чулок вязать, и bétise не будет». И как только ей чулок дадут, она начинает вязать и ни за что носа не
тронет, а
сидит премило. То же самое, может быть, так бы и всем людям…