Неточные совпадения
— Совершенно ясно, что культура погибает, потому что люди привыкли жить за счет чужой
силы и эта привычка насквозь проникла все классы, все отношения и действия людей. Я — понимаю: привычка эта возникла из желания человека облегчить труд, но она стала его второй природой и уже не только приняла отвратительные формы, но в корне подрывает глубокий смысл труда, его
поэзию.
Он это видел, гордился своим успехом в ее любви, и тут же падал, сознаваясь, что, как он ни бился развивать Веру, давать ей свой свет, но кто-то другой, ее вера, по ее словам, да какой-то поп из молодых, да Райский с своей
поэзией, да бабушка с моралью, а еще более — свои глаза, свой слух, тонкое чутье и женские инстинкты, потом воля — поддерживали ее
силу и давали ей оружие против его правды, и окрашивали старую, обыкновенную жизнь и правду в такие здоровые цвета, перед которыми казалась и бледна, и пуста, и фальшива, и холодна — та правда и жизнь, какую он добывал себе из новых, казалось бы — свежих источников.
Это от непривычки: если б пароходы существовали несколько тысяч лет, а парусные суда недавно, глаз людской, конечно, находил бы больше
поэзии в этом быстром, видимом стремлении судна, на котором не мечется из угла в угол измученная толпа людей, стараясь угодить ветру, а стоит в бездействии, скрестив руки на груди, человек, с покойным сознанием, что под ногами его сжата
сила, равная
силе моря, заставляющая служить себе и бурю, и штиль.
И
поэзия изменила свою священную красоту. Ваши музы, любезные поэты [В. Г. Бенедиктов и А. Н. Майков — примеч. Гончарова.], законные дочери парнасских камен, не подали бы вам услужливой лиры, не указали бы на тот поэтический образ, который кидается в глаза новейшему путешественнику. И какой это образ! Не блистающий красотою, не с атрибутами
силы, не с искрой демонского огня в глазах, не с мечом, не в короне, а просто в черном фраке, в круглой шляпе, в белом жилете, с зонтиком в руках.
Еще более приходится признать, что в духовной жизни германского народа, в германской мистике, философии, музыке,
поэзии были великие и мировые ценности, а не один лишь культ
силы, не один призрачный феноменализм и пр.
Разумеется, что при этом кто-нибудь непременно в кого-нибудь хронически влюблен, разумеется, что дело не обходится без сентиментальности, слез, сюрпризов и сладких пирожков с вареньем, но все это заглаживается той реальной, чисто жизненной
поэзией с мышцами и
силой, которую я редко встречал в выродившихся, рахитических детях аристократии и еще менее у мещанства, строго соразмеряющего число детей с приходо-расходной книгой.
Без возражений, без раздражения он не хорошо говорил, но когда он чувствовал себя уязвленным, когда касались до его дорогих убеждений, когда у него начинали дрожать мышцы щек и голос прерываться, тут надобно было его видеть: он бросался на противника барсом, он рвал его на части, делал его смешным, делал его жалким и по дороге с необычайной
силой, с необычайной
поэзией развивал свою мысль.
Для этого он не нарядил истории в кружева и блонды, совсем напротив, — его речь была строга, чрезвычайно серьезна, исполнена
силы, смелости и
поэзии, которые мощно потрясали слушателей, будили их.
Именно это и понимал Стабровский, понимал в ней ту энергичную сибирскую женщину, которая не удовлетворится одними словами, которая для дела пожертвует всем и будет своему мужу настоящим другом и помощником. Тут была своя
поэзия, —
поэзия силы, широкого размаха энергии и неудержимого стремления вперед.
— Вздыхал и я когда-то о сечи, об ее бурной
поэзии и воле… Был даже у Садыка в Турции [Чайковский, украинец-романтик, известный под именем Садыка-паши, мечтал организовать козачество как самостоятельную политическую
силу в Турции.].
— Как что же? — перебил его Неведомов. —
Поэзия, в самых смелых своих сравнениях и метафорах, все-таки должна иметь здравый человеческий смысл. У нас тоже, — продолжал он, видимо, разговорившись на эту тему, — были и есть своего рода маленькие Викторы Гюго, без свойственной, разумеется, ему
силы.
Талантов никаких,
поэзии нема, способностей к работе пропасть, память большая, ум не разнообразный и не глубокий, но здравый и живой; сушь и
сила, и даже дар слова, когда речь идет об его, между нами сказать, скучнейшей Болгарии.
Первые печатные строки… Сколько в этом прозаическом деле скрытой молодой
поэзии, какое пробуждение самостоятельной деятельности, какое окрыляющее сознание своей
силы! Об этом много было писано, как о самом поэтическом моменте, и эти первые поцелуи остаются навсегда в памяти, как полуистлевшие от времени любовные письма.
Самые дикие лесные уголки дышали великой и могучей
поэзией, разливавшейся в тысячах отдельных деталей, где все было оригинально, все полно
силы и какой-то сказочной прелести, особенно по сравнению с жалкими усилиями человека создать красками или словом что-нибудь подобное.
— Я, сударь мой, такого мнения, — начал опять Потугин, — что мы не одним только знанием, искусством, правом обязаны цивилизации, но что самое даже чувство красоты и
поэзии развивается и входит в
силу под влиянием той же цивилизации и что так называемое народное, наивное, бессознательное творчество есть нелепость и чепуха.
Но существенной разницы между истинным знанием и истинной
поэзией быть не может: талант есть принадлежность натуры человека, и потому он, несомненно, гарантирует нам известную
силу и широту естественных стремлений в том, кого мы признаем талантливым.
Да ведь
поэзия, лиризм — ведь тоже
силы…
В этом бешеном разгуле могучей стихийной
силы ключом била суровая
поэзия глухого севера,
поэзия титанической борьбы с первозданными препятствиями, борьбы, не знавшей меры и границ собственным
силам.
По
силам ли автора задача, которую хотел он объяснить, решать это, конечно, не ему самому. Но предмет, привлекший его внимание, имеет ныне полное право обращать на себя внимание всех людей, занимающихся эстетическими вопросами, то есть всех, интересующихся искусством,
поэзиею, литературой.
Все другие искусства, подобно живой действительности, действуют прямо на чувства,
поэзия действует на фантазию; фантазия у одних людей гораздо впечатлительнее и живее, нежели у других, но вообще должно сказать, что у здорового человека ее образы бледны, слабы в сравнении с воззрениями чувств; потому надобно сказать, что по
силе и ясности субъективного впечатления
поэзия далеко ниже не только действительности, но и всех других искусств.
Не вдаваясь в метафизические суждения о том, каковы на самом деле каузальные отношения между общим и частным (причем необходимо было бы прийти к заключению, что для человека общее только бледный и мертвый экстракт на индивидуального, что поэтому между ними такое же отношение, как между словом и реальностью), скажем только, что на самом деле индивидуальные подробности вовсе не мешают общему значению предмета, а, напротив, оживляют и дополняют его общее значение; что, во всяком случае,
поэзия признает высокое превосходство индивидуального уж тем самым, что всеми
силами стремится к живой индивидуальности своих образов; что с тем вместе никак не может она достичь индивидуальности, а успевает только несколько приблизиться к ней, и что степенью этого приближения определяется достоинство поэтического образа.
Но совершенно изменяется это отношение, когда мы обращаем внимание на
силу и живость субъективного впечатления, производимого
поэзиею, с одной стороны, и остальными искусствами — с другой.
Испытаны были над нею все известные средства народной
поэзии и творчества: ее поили бодрящим девясилом, обсыпали пиониею, которая унимает надхождение стени, давали нюхать майран, что в голове мозг поправляет, но ничто не помогло, и теперь ее взяли к угоднику, поспешая на первый случай, когда пойдет самая первая
сила.
Трофеи доставляют победителям возможность давить побежденных своим великолепием, а побежденных заставляют склониться пред
силою победителя и признать над собой ее права; в
поэзии в это время является восторженная ода, воспевающая покорность рабов и вассалов.
Когда человечество, еще не сознавая своих внутренних
сил, находилось совершенно под влиянием внешнего мира и, под влиянием неопытного воображения, во всем видело какие-то таинственные
силы, добрые и злые, и олицетворяло их в чудовищных размерах, тогда и в
поэзии являлись те же чудовищные формы и та же подавленность человека страшными
силами природы.
Сила доставляет одним преимущества, которых лишаются другие; в элемент
поэзии входит воспевание того, как один победил другого и какие получил трофеи.
Его песни по своему духу во многом сходны с народными песнями, но у него более
поэзии, потому что в его песнях более мыслей, и эти мысли выражаются с большим искусством,
силою и разнообразием, потому что чувства его более глубоки и сознательны и самые стремления более возвышенны и определенны.
Характер
поэзии Кольцова. Верность и правдивость в изображении предметов. Положительный взгляд на вещи. Присутствие мысли в стихотворениях. Думы. Некоторые черты народного характера в песнях Кольцова.
Сила чувства и выражения. Язык Кольцова. Заключение.
— А есть и связь: Наполеон хотел завоевать мир мечем, а гг. американцы своим долларом. Да-с… Что лучше? А хорошие слова все на лицо: свобода, братство, равенство… Посмотрите, что они проделывают с китайцами, — нашему покойнику Присыпкину впору. Не понравилось, когда китаец начал жать янки своим дешевым трудом, выдержкой, выносливостью… Ха-ха!.. На словах одно, а на деле совершенно наоборот… По мне уж лучше Наполеон, потому что в
силе есть великая притягивающяя красота и бесконечная
поэзия.
Конечно, и Восток по-своему деятелен, но его деятельность подневольна, ее вызывает только суровая
сила необходимости — человеку Востока незнакомо наслаждение процессом работы, ему недоступна
поэзия, неведом пафос деяния.
Помню отлично, как он приехал в первый раз в Петербург с своего ленивого, жаркого, чувственного юга. Так от него и веяло черноземной
силой, сухим и знойным запахом ковыля, простой
поэзией тихих зорь, гаснущих за деревьями вишневых садиков. Казалось, что конца не будет его неистощимому степному здоровью и его свежей, наивной непосредственности.
У Бильрота есть одно стихотворение; оно было послано им его другу, известному композитору Брамсу, и не предназначалось для печати. В переводе трудно передать всю
силу и
поэзию этого стихотворения. Вот оно...
Но этой гениальности он не может, не умеет в себе открыть, разрыть Кастальский ключ вдохновения [Кастальский ключ — родник на горе Парнас, обладавший способностью давать пророческую
силу; символ
поэзии.], хотя порой и изнемогает от жажды.
И это имеет
силу, конечно, не о
поэзии только, но вообще об искусстве.
В более ранней священной
поэзии это выражение — «
сила святая» — прилагалось к богам.
«Чего хотеть, чего желать? — пишет Толстой в «Люцерне». — Вот она, со всех сторон обступает тебя красота и
поэзия. Вдыхай ее в себя широкими, полными глотками, насколько у тебя есть
силы, наслаждайся, чего тебе еще надо! Все твое, все благо!»
Нет, — добавила она, — нет; я простая, мирная женщина; дома немножко деспотка: я не хочу удивлять, но только уж если ты, милый друг мой, если ты выбрал меня, потому что я тебе нужна, потому что тебе не благо одному без меня, так (Александра Ивановна, улыбаясь, показала к своим ногам), так ты вот пожалуй сюда; вот здесь ищи
поэзию и
силы, у меня, а не где-нибудь и не в чем-нибудь другом, и тогда у нас будет
поэзия без поэта и героизм без Александра Македонского.
Новые
силы беллетристики и
поэзии, как Мередит, Оскар Уайльд, еще несколько романистов и стихотворцев только еще выступали.
Белая, бледная, тонкая, очень красивая при лунном свете, она ждала ласки; ее постоянные мечты о счастье и любви истомили ее, и уже она была не в
силах скрывать своих чувств, и ее вся фигура, и блеск глаз, и застывшая счастливая улыбка выдавали ее сокровенные мысли, а ему было неловко, он сжался, притих, не зная, говорить ли ему, чтобы всё, по обыкновению, разыграть в шутку, или молчать, и чувствовал досаду и думал только о том, что здесь в усадьбе, в лунную ночь, около красивой, влюбленной, мечтательной девушки он так же равнодушен, как на Малой Бронной, — и потому, очевидно, что эта
поэзия отжила для него так же, как та грубая проза.