Неточные совпадения
Нам должно было спускаться еще верст пять по обледеневшим скалам и топкому
снегу, чтоб достигнуть станции Коби. Лошади измучились, мы продрогли; метель гудела
сильнее и
сильнее, точно наша родимая, северная; только ее дикие напевы были печальнее, заунывнее. «И ты, изгнанница, — думал я, — плачешь о своих широких, раздольных степях! Там есть где развернуть холодные крылья, а здесь тебе душно и тесно, как орлу, который с криком бьется о решетку железной своей клетки».
Ямщик поскакал; но все поглядывал на восток. Лошади бежали дружно. Ветер между тем час от часу становился
сильнее. Облачко обратилось в белую тучу, которая тяжело подымалась, росла и постепенно облегала небо. Пошел мелкий
снег — и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось со снежным морем. Все исчезло. «Ну, барин, — закричал ямщик, — беда: буран!..»
Самгин еще в спальне слышал какой-то скрежет, — теперь, взглянув в окно, он увидал, что фельдшер Винокуров, повязав уши синим шарфом, чистит железным скребком панель, а мальчик в фуражке гимназиста сметает
снег метлою в кучки; влево от них, ближе к баррикаде, работает еще кто-то. Работали так, как будто им не слышно охающих выстрелов. Но вот выстрелы прекратились, а скрежет на улице стал слышнее, и
сильнее заныли кости плеча.
После короткого отдыха у туземцев на Кусуне я хотел было идти дальше, но они посоветовали мне остаться у них еще на день. Удэгейцы говорили, что после долгого затишья и морочной погоды надо непременно ждать очень
сильного ветра. Местные китайцы тоже были встревожены. Они часто посматривали на запад. Я спросил, в чем дело. Они указали на хребет Кямо, покрытый
снегом.
Вдруг ветер сразу упал. Издали донесся до нас шум озера Ханка. Начало смеркаться, и одновременно с тем в воздухе закружилось несколько снежинок. Штиль продолжался несколько минут, и вслед за тем налетел вихрь.
Снег пошел
сильнее.
Кругом было тихо, но в этой тишине чувствовалось что-то угрожающее. Через несколько минут
снег пошел
сильнее, он падал на землю с каким-то особенным шуршанием. Проснулись остальные люди и стали убирать свои вещи.
За ночь река Кулумбе замерзла настолько, что явилась возможность идти по льду. Это очень облегчило наше путешествие.
Сильным ветром
снег с реки смело. Лед крепчал с каждым днем. Тем не менее на реке было много еще проталин. От них подымался густой туман.
Сильный мороз, все в
снегу, сад освещен лунным светом и создается сказочная атмосфера.
Сверх того, чем позднее перестанет идти
снег, тем короче заячьи малики, так что, если
снег шел
сильный и перестал на заре (что случается довольно часто), то где увидишь малик, там лежит и заяц, ибо все его прежние ходы запорошило
снегом; само собою разумеется, что малики тогда попадаются редко.
Необыкновенный глухой гул, соединенный с содроганием всей поверхности той массы
снега, на которой стоит человек, производит
сильное и неприятное действие на нервы.
Едва только черкнет заря, несмотря на довольно еще
сильную темноту, куропатки поднимаются с ночлега, на котором иногда совсем заносит их
снегом, и прямо летят на знакомые гумна; если на одном из них уже молотят, — что обыкновенно начинают делать задолго до зари, при свете пылающей соломы, — куропатки пролетят мимо на другое гумно.
Весною стаи кряковных уток прилетают еще в исходе марта, ранее других утиных пород, кроме нырков; сначала летят огромными стаями, полетом ровным и
сильным, высоко над землею, покрытою еще тяжелою громадою
снегов, едва начинающих таять.
Я рассчитывал, что буря, захватившая нас в дороге, скоро кончится, но ошибся. С рассветом ветер превратился в настоящий шторм.
Сильный ветер подымал тучи
снегу с земли и с ревом несся вниз по долине. По воздуху летели мелкие сучья деревьев, корье и клочки сухой травы. Берестяная юрточка вздрагивала и, казалось, вот-вот тоже подымется на воздух. На всякий случай мы привязали ее веревками от нарт за ближайшие корни и стволы деревьев.
Что она могла поделать одна в лесу с
сильным мужиком? Лошадь бывала по этой тропе и шла вперед, как по наезженной дороге. Был всего один след, да и тот замело вчерашним
снегом. Смиренный инок Кирилл улыбался себе в бороду и все поглядывал сбоку на притихшую Аграфену: ишь какая быстрая девка выискалась… Лес скоро совсем поредел, и начался голый березняк: это и был заросший старый курень Бастрык. Он тянулся широким увалом верст на восемь. На нем работал еще отец Петра Елисеича, жигаль Елеска.
На дворе стояла оттепель; солнце играло в каплях тающего на иглистых листьях сосны
снега; невдалеке на земле было большое черное пятно, вылежанное ночевавшим здесь стадом зубров, и с этой проталины несся
сильный запах парного молока.
С тех пор его зовут не Арефий, а Арева» [Замечательно, что этот несчастный Арефий, не замерзший в продолжение трех дней под
снегом, в жестокие зимние морозы, замерз лет через двадцать пять в сентябре месяце, при самом легком морозе, последовавшем после
сильного дождя!
Вот уже выпал довольно глубокий
снег и пошли
сильные морозы, которые начали постукивать в стены нашего дома, и уже Александра Степановна приехала за Татьяной Степановной.
Сначала отец не встревожился этим и говорил, что лошадям будет легче, потому что подмерзло, мы же с сестрицей радовались, глядя на опрятную белизну полей; но
снег продолжал идти час от часу
сильнее и к вечеру выпал с лишком в полторы четверти; езда сделалась ужасно тяжела, и мы едва тащились шагом, потому что мокрый
снег прилипал к колесам и даже тормозил их.
Все небо было покрыто сплошными темными облаками, из которых сыпалась весенняя изморозь — не то дождь, не то
снег; на почерневшей дороге поселка виднелись лужи, предвещавшие зажоры в поле;
сильный ветер дул с юга, обещая гнилую оттепель; деревья обнажились от
снега и беспорядочно покачивали из стороны в сторону своими намокшими голыми вершинами; господские службы почернели и словно ослизли.
Ветер за стенами дома бесился, как старый озябший голый дьявол. В его реве слышались стоны, визг и дикий смех. Метель к вечеру расходилась еще
сильнее. Снаружи кто-то яростно бросал в стекла окон горсти мелкого сухого
снега. Недалекий лес роптал и гудел с непрерывной, затаенной, глухой угрозой…
Он начинал поговаривать об Италии и об исторической картине в современном и
сильном вкусе: он обдумывал встречу Бирона, едущего из Сибири, с Минихом, едущим в Сибирь; кругом зимний ландшафт,
снег, кибитки и Волга…
Редко, редко, когда след по
снегу появлялся. Находились энтузиасты, любители
сильных ощущений, которые подлезали под канат, если, конечно, будочника близко нет, и стремглав перебегали площадь, что некоторым удавалось, и они после, указывая приятелям на следы, хвастались...
Червев был пожилой человек простонародного русского типа: большой,
сильный и крепкого сложения, но с очень благопристойными, как тогда говорили о Сперанском, — «врожденными манерами». Он действительно имел чистые, «точно
снегом вытертые глаза» и мягкий голос, в котором звучали чистота и прямодушие.
Снег начал идти с деревенского раннего обеда, шел беспрестанно, час от часу гуще и
сильнее.
Помню, когда отца несли, то играла музыка, на кладбище стреляли. Он был генерал, командовал бригадой, между тем народу шло мало. Впрочем, был дождь тогда.
Сильный дождь и
снег.
Казалось, все было в порядке, как следует, то есть
снег валил еще
сильнее, крупнее и гуще; на расстоянии двадцати шагов не было видно ни зги; фонари скрипели еще пронзительнее прежнего, и ветер, казалось, еще плачевнее, еще жалостнее затягивал тоскливую песню свою, словно неотвязчивый нищий, вымаливающий медный грош на свое пропитание.
День для сего выбирается не снежный и не ветреный:
снег заносит приваду, налипает на сеть и может даже повалить шатер, а ветер качает его и также может уронить; и то и другое обстоятельство, особенно последнее (то есть качка шатра), пугает тетеревов, и они под шатер не пойдут; одним словом: чем мороз
сильнее и погода тише, тем лучше.
Вдруг прошумел
сильный ветер… стая тетеревов пронеслась над шалашом и расселась около него по деревьям, а если их нет поблизости (что бывает на привадах полевых), то по
снегу; даже садятся иногда на шалаш и на шатер.
Все сделается сухо, бело, чисто и опрятно; бесчисленные зверьковые и звериные следы, всяких форм и размеров, показывают, что и звери обрадовались
снегу, что они прыгали, играли большую часть долгой ночи, валялись по
снегу, отдыхали на нем в разных положениях и потом, после отдыха, снова начинали сначала необыкновенно
сильными скачками свою неугомонную беготню, которая, наконец, получала уже особенную цель — доставление пищи проголодавшемуся желудку.
Вот в один ненастный вечер — на дворе злилась и выла февральская вьюга, сухой
снег по временам стучал в окна, как брошенный
сильною рукою крупный песок, — я сидел в моей комнатке и пытался читать книгу.
В самом начале зимы племянник Ильи, мужик Николай, пошел на свои именины в Кромы, в гости, и не возвратился, а через две недели его нашли на опушке у Селиванова леса. Николай сидел на пне, опершись бородою на палочку, и, по-видимому, отдыхал после такой
сильной усталости, что не заметил, как метель замела его выше колен
снегом, а лисицы обкусали ему нос и щеки.
При этом столкновении меня вдруг словно
снегом обдало: я задрожал, но эта дрожь была не от холода и озноба, а от
сильного жару, который вдруг воспламенился во мне…
Теперь, когда он снял шинель, закиданную
снегом, и взошел в свой кабинет, мы свободно можем пойти за ним и описать его наружность — к несчастию, вовсе не привлекательную; он был небольшого роста, широк в плечах и вообще нескладен; казался
сильного сложения, неспособного к чувствительности и раздражению; походка его была несколько осторожна для кавалериста, жесты его были отрывисты, хотя часто они выказывали лень и беззаботное равнодушие, которое теперь в моде и в духе века, — если это не плеоназм.
А
снег, как назло, еще
сильней повалил; идешь, точно будто в горшке с простоквашей мешаешь: бело и мокро — все облипши.
А вьюга между тем становилась все
сильнее да
сильнее; снежные вихри и ледяной ветер преследовали младенца, и забивались ему под худенькую его рубашонку, и обдавали его посиневшие ножки, и повергали его в сугробы… но он все бежал, все бежал… вьюга все усиливалась да усиливалась, вой ветра становился слышнее и слышнее; то взрывал он снежные хребты и яростно крутил их в замутившемся небе, то гнал перед собою необозримую тучу
снега и, казалось, силился затопить в нем поля, леса и все Кузьминское со всеми его жителями, амбарами, угодьями и господскими хоромами…
— Простите, Иван Иваныч, я положу ноги на кресло, — сказал я, чувствуя, что от
сильного утомления я не могу быть самим собой; я поглубже сел на диван и протянул ноги на кресло. После
снега и ветра у меня горело лицо и, казалось, всё тело впитывало в себя теплоту и от этого становилось слабее. — У вас тут хорошо, — продолжал я, — тепло, мягко, уютно… И гусиные перья, — засмеялся я, поглядев на письменный стол, — песочница…
— Пусти меня, черт!.. Оставь! — хрипел Файбиш. Его
сильная, жесткая рука комкала губы и нос Цирельмана; но актер мочил слюнями и кусал его пальцы и, вырывая из них на мгновение рот, кричал все громче и безумнее и крепче прижимался лицом к шершавому балахону и к сапогам Файбиша. А лошади все неслись, заложив назад уши, и торчавший из-под
снега прошлогодний камыш хлестал по бокам саней.
Зимою, около Крещения, в 1839 году в Петербурге была
сильная оттепель. Так размокропогодило, что совсем как будто весне быть:
снег таял, с крыш падали днем капели, а лед на реках посинел и взялся водой. На Неве перед самым Зимним дворцом стояли глубокие полыньи. Ветер дул теплый, западный, но очень
сильный: со взморья нагоняло воду, и стреляли пушки.
Огонь в печке угасал. Как это часто случается после
сильной усталости, я спал плохо. Забываясь вполовину, я терял минутами сознание времени, но вместе с тем ясно слышал порывы ветра, налетавшего с ленской стороны, слышал, как он шипит снаружи у стен и сыплет
снегом в окна.
Вода в чайнике начинала уже закипать, когда в комнату неожиданно вбежала Фекла; комки мокрого
снегу, покрывавшие голову и плечи бабы, свидетельствовали, что она не подумала даже второпях отряхнуться и обчиститься в сенях; лицо ее изображало
сильную тревогу.
Едва миновав темные фигуры мельниц, из которых одна неуклюже махала своими большими крыльями, и выехав за станицу, я заметил, что дорога стала тяжелее и засыпанное, ветер
сильнее стал дуть мне в левую сторону, заносить вбок хвосты и гривы лошадей и упрямо поднимать и относить
снег, разрываемый полозьями и копытами.
Метель становилась
сильнее и
сильнее, и сверху
снег шел сухой и мелкий; казалось, начинало подмораживать: нос и щеки
сильнее зябли, чаще пробегала под шубу струйка холодного воздуха, и надо было запахиваться.
Сверху
снега не было; по
сильный, сухой ветер продолжал заносить снежную пыль па поле и особенно под копытами лошадей и полозьями.
Усилившийся ветер, шум в горах,
снег и короткие вихри — все говорило за то, что собирается
сильная пурга.
Лыжин, сонный, недовольный, надел валенки, шубу, шапку и башлык и вместе с доктором вышел наружу. Мороза большого не было, но дул
сильный, пронзительный ветер и гнал вдоль улицы облака
снега, которые, казалось, бежали в ужасе; под заборами и у крылец уже навалило высокие сугробы. Доктор и следователь сели в сани, и белый кучер перегнулся к ним, чтобы застегнуть полость. Обоим было жарко.
Да, но увы и ах, на высотах и
снег, и лед иначе тает, чем в долинах: шесть сановников «не смели» быть так решительны: они должны были принять в расчет такие соображения, по которым всем им шестерым вместе и порознь была страшна «
сильная, с весом дама».
Раз проехал мнимый ямщик под самыми окнами Мариорицы и мимо маленького дворцового подъезда. Какая досада! никого не видно. В другой, объехав две-три улицы и возвращаясь опять к крыльцу, как бы очарованному для него, он заметил издали мелькнувшие из сеней головы. Ближе — нельзя сомневаться: это головы женские. На лестнице, сошедшей в улицу, захрустел
снег под ножками; хрустнуло и сердце у Волынского.
Сильною рукою замедляет он шаг коней.
— Погода, погода, — погода ничего… — смутился я, тем более, что как бы в подтверждение его слов
сильный порыв ветра буквально засыпал окна станции мелким сухим
снегом.
Брюнетка оглядела комнату, покосилась на мужчину и девочку и, пожав плечами, пересела к окну. Темные окна дрожали от сырого западного ветра. Крупные хлопья
снега, сверкая белизной, ложились на стекла, но тотчас же исчезали, уносимые ветром. Дикая музыка становилась всё
сильнее…
Солнце начало пригревать
сильнее, и
снега стали таять быстро. На Чусовой то и дело раздавался треск — это ломался лед. Голоса набирающей силу весны казались Ермаку Тимофеевичу и его людям лучшей на свете мелодией — вестью будущей свободы.