Неточные совпадения
— Княжна, князь просил вас не скакать! — крикнул Калинович по-французски. Княжна не слыхала; он крикнул еще; княжна остановилась и начала их поджидать. Гибкая, стройная и затянутая в
синюю амазонку, с несколько нахлобученною шляпою и с разгоревшимся лицом, она была удивительно хороша, отразившись вместе с своей серой лошадкой на зеленом
фоне перелеска, и герой мой забыл в эту минуту все на свете: и Полину, и Настеньку, и даже своего коня…
Знамя показалось высоко над штыками, на
фоне густо-синего октябрьского неба. Золотой орел на вершине древка точно плыл в воздухе, слегка подымаясь и опускаясь в такт шагам невидимого знаменщика.
Проговорив это, дьякон пустил коню повода, стиснул его в коленях и не поскакал, а точно полетел, махая по темно-синему
фону ночного неба своими кудрями, своими необъятными полами и рукавами нанковой рясы, и хвостом, и разметистою гривой своего коня.
Я лежал в палатке один на кровати и смотрел в неспущенные полы моей палатки. На черном
фоне Балкан внизу мелькали огоньки деревни Шипки и над ней, как венец горного массива, заоблачное Орлиное Гнездо, а над ним на
синем звездном небе переливается голубым мерцанием та самая звезда, которую я видел после горной катастрофы…
Она сдвигала бровями, кусала свои губки и упорно смотрела в заднее окно, где на сером дождевом
фоне мелькала козлиная фигурка кондуктора в
синем кепи и безобразных вязаных нарукавниках, изобретение которых, к стыду великой германской нации, приписывается добродетельным немкам.
Дьякон взял гитару, которая постоянно лежала на земле около стола, настроил ее и запел тихо, тонким голоском: «Отроцы семинарстии у кабака стояху…», но тотчас же замолк от жары, вытер со лба пот и взглянул вверх на
синее горячее небо. Самойленко задремал; от зноя, тишины и сладкой послеобеденной дремоты, которая быстро овладела всеми его членами, он ослабел и опьянел; руки его отвисли, глаза стали маленькими, голову потянуло на грудь. Он со слезливым умилением поглядел на
фон Корена и дьякона и забормотал...
Такая заря горела, когда Ида взяла с этажерки свою библию. Одна самая нижняя полоса уже вдвигалась в янтарный
фон по красной черте горизонта. Эта полоса была похожа цветом на полосу докрасна накаленного чугуна. Через несколько минут она должна была остывать,
синеть и, наконец, сравняться с темным
фоном самого неба.
Уже это обстоятельство выделяло его из остальной серой массы: его клетчатые брюки, запыленные ботинки, круглая шляпа котелком, из-под которой выбивались мягкие белокурые волосы,
синие очки — все это как-то странно резало глаз, выступая на однообразном
фоне партии.
У околицы, оглянувшись назад, я увидел только белые крыши резиденции, резко выступавшие на
фоне густого и холодного сибирского морока, состоявшего из
синего тумана и едва угадываемых очертаний горных громад.
Воспроизведенные выразительной декламацией, картины Финляндии вставали перед нами — живо и отчетливо.
Синие фиорды и серые скалы… Серое небо, и на
фоне его — зеленые, пушистые сосны-исполины на гранитных скалах…
Разбудили меня лай Азорки и громкие голоса.
Фон Штенберг, в одном нижнем белье, босой и с всклоченными волосами, стоял на пороге двери и с кем-то громко разговаривал. Светало… Хмурый,
синий рассвет гляделся в дверь, в окна и в щели барака и слабо освещал мою кровать, стол с бумагами и Ананьева. Растянувшись на полу на бурке, выпятив свою мясистую, волосатую грудь и с кожаной подушкой под головой, инженер спал и храпел так громко, что я от души пожалел студента, которому приходится спать с ним каждую ночь.
Они втроем пошли по дороге навстречу ветру. На юге сверкали яркие зигзаги молний, гром доносился громко, но довольно долго спустя после молний. Далеко на дороге, на свинцовом
фоне неба бился под ветром легкий светло-желтый шарф на голове Тани и ярко пестрели красная и
синяя рубашки Сергея и Шеметова.
Тася поглядела вправо. Окошко кассы было закрыто. Лестница освещалась газовым рожком; на противоположной стене, около зеркала, прибиты две цветных афиши — одна красная, другая
синяя — и белый лист с печатными заглавными строками. Левее выглядывала витрина с красным
фоном, и в ней поллиста, исписанного крупным почерком, с какой-то подписью. По лестнице шел половик, без ковра. Запах сеней сменился другим, сладковатым и чадным, от курения порошком и кухонного духа, проползавшего через столовые.
Поезд грохотал и мчался вдаль. Пьяный солдат, высунувшись по пояс из высоко поставленного, маленького оконца товарного вагона, непрерывно все кричал «ура», его профиль с раскрытым ртом темнел на
фоне синего неба. Люди и здания остались назади, он махал фуражкою телеграфным столбам и продолжал кричать «ура».
Штофная темно-синяя мягкая мебель и такие же занавески на окнах, темные обои придавали ей мрачный вид, и единственным светлым пятном на этом темном
фоне выделялась постель княжны, покрытая белоснежным тканьевым одеялом с целою горою подушек.