Неточные совпадения
Он взглянул на
небо, надеясь найти там ту раковину, которою он любовался и которая олицетворяла для него весь ход мыслей и чувств нынешней ночи. На
небе не было более ничего похожего на раковину. Там,
в недосягаемой вышине, совершилась уже таинственная перемена. Не было и следа раковины, и был ровный, расстилавшийся по целой половине
неба ковер всё умельчающихся и умельчающихся барашков.
Небо поголубело и
просияло и с тою же нежностью, но и с тою же недосягаемостью отвечало на его вопрошающий взгляд.
Прекрасны вы, брега Тавриды,
Когда вас видишь с корабля
При свете утренней Киприды,
Как вас впервой увидел я;
Вы мне предстали
в блеске брачном:
На
небе синем и прозрачном
Сияли груды ваших гор,
Долин, деревьев, сёл узор
Разостлан был передо мною.
А там, меж хижинок татар…
Какой во мне проснулся жар!
Какой волшебною тоскою
Стеснялась пламенная грудь!
Но, муза! прошлое забудь.
Самгин очутился на площади, по которой аккуратно расставлены тяжелые здания, почти над каждым из них,
в сизых облаках,
сиял собственный кусок голубого
неба — все это музеи.
Петербург встретил его не очень ласково,
в мутноватом
небе нерешительно
сияло белесое солнце, капризно и сердито порывами дул свежий ветер с моря, накануне или ночью выпал обильный дождь, по сырым улицам спешно шагали жители, одетые тепло, как осенью, от мостовой исходил запах гниющего дерева, дома были величественно скучны.
Тиха украинская ночь.
Прозрачно
небо. Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух. Чуть трепещут
Сребристых тополей листы.
Луна спокойно с высоты
Над Белой-Церковью
сияетИ пышных гетманов сады
И старый замок озаряет.
И тихо, тихо всё кругом;
Но
в замке шепот и смятенье.
В одной из башен, под окном,
В глубоком, тяжком размышленье,
Окован, Кочубей сидит
И мрачно на
небо глядит.
Бесчисленные поколения людей, как мелколесье на горных склонах, уместились на расстоянии двадцати столетий, протекших с той ночи, когда на
небе сияла хвостатая звезда и
в вифлеемской пещере нашла приют семья плотника Иосифа, пришедшего из Назарета для переписи по указу Августа.
Давно Лаврецкий не слышал ничего подобного: сладкая, страстная мелодия с первого звука охватывала сердце; она вся
сияла, вся томилась вдохновением, счастьем, красотою, она росла и таяла; она касалась всего, что есть на земле дорогого, тайного, святого; она дышала бессмертной грустью и уходила умирать
в небеса.
Выйдя на крыльцо собрания, он с долгим, спокойным удивлением глядел на
небо, на деревья, на корову у забора напротив, на воробьев, купавшихся
в пыли среди дороги, и думал: «Вот — все живет, хлопочет, суетится, растет и
сияет, а мне уже больше ничто не нужно и не интересно.
Гляжу на
небо: там луна
Безмолвно плавает,
сияя,
И мнится,
в ней погребена,
От века тайна роковая.
На высоте, на снеговой вершине,
Я вырезал стальным клинком сонет.
Проходят дни. Быть может, и доныне
Снега хранят мой одинокий след.
На высоте, где
небеса так сини,
Где радостно
сияет зимний свет,
Глядело только солнце, как стилет
Чертил мой стих на изумрудной льдине.
И весело мне думать, что поэт
Меня поймет. Пусть никогда
в долине
Его толпы не радует привет!
На высоте, где
небеса так сини,
Я вырезал
в полдневный час сонет
Лишь для того, кто на вершине…
Но
в этот раз увещания мамки не произвели никакого действия. На дворе не было ни грома, ни бури. Солнце великолепно
сияло в безоблачном
небе, и ярко играли краски и позолота на пестрых теремках и затейливых главах дворца. Иоанн не ответил ни слова и прошел мимо старухи во внутренние свои покои.
Протопоп опять поцеловал женины руки и пошел дьячить, а Наталья Николаевна свернулась калачиком и заснула, и ей привиделся сон, что вошел будто к ней дьякон Ахилла и говорит: «Что же вы не помолитесь, чтоб отцу Савелию легче было страждовать?» — «А как же, — спрашивает Наталья Николаевна, — поучи, как это произнести?» — «А вот, — говорит Ахилла, — что произносите: господи, ими же веси путями спаси!» — «Господи, ими же веси путями спаси!» — благоговейно проговорила Наталья Николаевна и вдруг почувствовала, как будто дьякон ее взял и внес
в алтарь, и алтарь тот огромный-преогромный: столбы — и конца им не видно, а престол до самого
неба и весь
сияет яркими огнями, а назади, откуда они уходили, — все будто крошечное, столь крошечное, что даже смешно бы, если бы не та тревога, что она женщина, а дьякон ее
в алтарь внес.
Окно
в его комнате было открыто, сквозь кроны лип, подобные прозрачным облакам, тихо
сияло лунное
небо, где-то далеко пели песни, бубен бил, а
в монастыре ударяли
в колокол печально ныла медь.
«Высоко
в небе сияло солнце, а горы зноем дышали
в небо, и бились волны внизу о камень…
Вслед за этим событием начал прихварывать дедушка Еремей. Он всё реже выходил собирать тряпки, оставался дома и скучно бродил по двору или лежал
в своей тёмной конуре. Приближалась весна, и
в те дни, когда на
небе ласково
сияло тёплое солнце, — старик сидел где-нибудь на припёке, озабоченно высчитывая что-то на пальцах и беззвучно шевеля губами. Сказки детям он стал рассказывать реже и хуже. Заговорит и вдруг закашляется.
В груди у него что-то хрипело, точно просилось на волю.
То тут, то там, по горе и
в лугах являются селенья, солнце сверкает на стеклах окон изб и на парче соломенных крыш,
сияют,
в зелени деревьев, кресты церквей, лениво кружатся
в воздухе серые крылья мельниц, дым из трубы завода вьется
в небо.
Всюду блеск, простор и свобода, весело зелены луга, ласково ясно голубое
небо;
в спокойном движении воды чуется сдержанная сила,
в небе над нею
сияет щедрое солнце мая, воздух напоен сладким запахом хвойных деревьев и свежей листвы. А берега всё идут навстречу, лаская глаза и душу своей красотой, и всё новые картины открываются на них.
Они возвращались из затона после осмотра пароходов и, сидя
в огромном и покойном возке, дружелюбно и оживленно разговаривали о делах. Это было
в марте: под полозьями саней всхлипывала вода, снег почти стаял, солнце
сияло в ясном
небе весело и тепло.
Им, его повадкой любовались, он чувствовал это и ещё более пьянел от радости быть таким, каков есть. Он
сиял и сверкал, как этот весенний, солнечный день, как вся земля, нарядно одетая юной зеленью трав и листьев, дымившаяся запахом берёз и молодых сосен, поднявших
в голубое
небо свои золотистые свечи, — весна
в этом году была ранняя и жаркая, уже расцветала черёмуха и сирень. Всё было празднично, всё ликовало; даже люди
в этот день тоже как будто расцвели всем лучшим, что было
в них.
День был яркий, благодатно
сияло солнце, освещая среди жирных пятен жёлтого и зелёного пёструю толпу людей; она медленно всползала среди двух песчаных холмов на третий, уже украшенный не одним десятком крестов, врезанных
в голубое
небо и осенённых широкими лапами старой, кривой сосны.
Цветаева(улыбаясь Поле). Запела коноплянка… Ты знаешь, Таня, я не сантиментальна… но когда подумаю о будущем… о людях
в будущем, о жизни — мне делается как-то сладко-грустно… Как будто
в сердце у меня
сияет осенний, бодрый день… Знаешь — бывают такие дни осенью:
в ясном
небе — спокойное солнце, воздух — глубокий, прозрачный, вдали всё так отчетливо… свежо, но не холодно, тепло, а не жарко…
Сквозь туманную мглу
просияла пестрая радуга, ярче, — и вот она обогнула собою половину
неба; луч солнца, неожиданно пробившись сквозь облако, заиграл
в бороздах, налитых водою, и вскоре вся окрестность осветилась белым светом осеннего солнышка.
Под
небесами любезного отечества, на его троне,
в его венце и порфире
сияли Петр и Екатерина.
В большом, настежь распахнутом полукруглом окне
сияло небо, курчавая зелень сада обнажала край каменной потрескавшейся стены.
— Эраст чувствовал необыкновенное волнение
в крови своей — никогда Лиза не казалась ему столь прелестною — никогда ласки ее не трогали его так сильно — никогда ее поцелуи не были столь пламенны — она ничего не знала, ничего не подозревала, ничего не боялась — мрак вечера питал желания — ни одной звездочки не
сияло на
небе — никакой луч не мог осветить заблуждения.
Лягушки заливались теперь со всех сторон. Казалось, что весь воздух дрожал от их страстных, звенящих криков, которым вторили глухие, более редкие, протяжные стоны больших жаб.
Небо из зеленого сделалось темно-синим, и луна
сияла на нем, как кривое лезвие серебряной алебарды. Заря погасла. Только у того берега,
в чистой речной заводи, рдели длинные кровавые полосы.
…На дворе темно. Над ним
сияет, весь
в блеске звёзд, квадратный кусок синего
неба, и, окружённый высокими стенами, двор кажется глубокой ямой, когда с него смотришь вверх.
В одном углу этой ямы сидит маленькая женская фигурка, отдыхая от побоев, ожидая пьяного мужа…
Это была одна из тех ужасных гроз, которые разражаются иногда над большими низменностями.
Небо не вспыхивало от молний, а точно все
сияло их трепетным голубым, синим и ярко-белым блеском. И гром не смолкал ни на мгновение. Казалось, что там наверху идет какая-то бесовская игра
в кегли высотою до
неба. С глухим рокотом катились там неимоверной величины шары, все ближе, все громче, и вдруг — тррах-та-та-трах — падали разом исполинские кегли.
И наконец пора пришла…
В день смерти с ложа он воспрянул,
И снова силу обрела
Немая грудь — и голос грянул!
Мечтаньем чудным окрылил
Его господь перед кончиной,
И он под
небо воспарил
В красе и легкости орлиной.
Кричал он радостно: «Вперед!» —
И горд, и ясен, и доволен:
Ему мерещился народ
И звон московских колоколен;
Восторгом взор его
сиял,
На площади, среди народа,
Ему казалось, он стоял
И говорил…
Елена легла на низкое ложе, и сладостные мечтания проносились
в ее голове, — мечтания о безгрешных ласках, о невинных поцелуях, о нестыдливых хороводах на орошенных сладостной росой лугах, под ясными
небесами, где
сияет кроткое и благостное светило.
На
небе сияют разноцветные плакаты торговых фирм, высоко
в воздухе снуют ярко освещенные летучие корабли, над домами, сотрясая их, проносятся с грохотом и ревом поезда, по улицам сплошными реками, звеня, рыча и блестя огромными фонарями, несутся трамваи и автомобили; вертящиеся вывески кинематографов слепят глаза, и магазинные витрины льют огненные потоки.
Не того Стуколова, что видела недавно у Патапа Максимыча, не старого паломника, а белолицего, остроглазого Якимушки, что когда-то, давным-давно, помутил ее сердце девичье, того удалого добра молодца, без которого цветы не цветнó цвели, деревья не краснó росли, солнышко
в небе сияло не радостно…
— Помнишь, как
в первый раз мы встречали с тобой великий Христов праздник?.. Такая же ночь была, так же звезды
сияли…
Небеса веселились, земля радовалась, люди праздновали… А мы с тобой
в слезах у гробика стояли…
Сияют перед ним бессмертия светилы;
Божественный огонь блестит
в его очах.
Ему не страшен вид отверстыя могилы:
Он телом на земле, но сердцем
в небесах.
Настал пробужденья для путника час;
Встаёт он и слышит неведомый глас:
«Давно ли
в пустыне заснул ты глубоко?»
И он отвечает: уж солнце высоко
На утреннем
небе сияло вчера;
С утра я глубоко проспал до утра.
Луна
сияла в полном блеске, а
небо блестело звездами.
Гром грохочет, не останавливаясь, и с
неба падают огненные шары и перед тем, как упасть
в океан, вытягиваются,
сияя ослепительным блеском, и исчезают… Ураган, казалось, дошел до полного своего апогея и кладет набок корвет и гнет мачты… Какой-то адский гул кругом.
Небо над ним, подернутое розово-золотистой дымкой,
сияет в нежных переливах всех цветов радуги.
Взглянул он тут на нее. Облокотясь на правую руку, склонив головку, тихим взором смотрела она на него. И показалось ему, что целое
небо любви
сияет в лучезарных очах девушки. Хотел что-то сказать — не может, не смеет.
На дворе уже была ночь, звезды
сияли во все
небо, ветер несся быстрою струей вокруг открытой платформы и прохлаждал горячечный жар майорши, которая сидела на полу между ящиками и бочками,
в коленях у нее помещался поросенок и она кормила его булочкой, доставая ее из своего узелочка одною рукой, меж тем как другою ударяла себя
в грудь, и то порицала себя за гордыню, что сердилась на Лару и не видалась с нею последнее время и тем дала усилиться Жозефу и проклятому Гордашке, то, подняв глаза к звездному
небу, шептала вслух восторженные молитвы.
В прелестных глазах матери
сияла беспредельная радость и благодарность
небу, которое помогло ей все это устроить для спокойствия мужа. Она заплакала — и, выслав музыкантам вина и ассигнацию, бросилась на колени и, прижав меня к своей груди, стала молиться…
В ту же минуту остальные эльфы окружают нас, и мы вертимся
в большом хороводе… Мы все легки и прозрачны, все без труда поднимаемся на воздух, но никак не можем поспеть за хорошеньким, грациозным эльфом, более прозрачным, нежели мы, с головкой и чертами Нины. Она поднимается выше и выше
в воздушной пляске. Скоро мы едва можем достать до нее руками, и, наконец, она поднялась над нами так высоко, вся
сияя каким-то точно солнечным сиянием, и вскоре мы увидели ее тонувшей
в голубой эмали
неба.
Я снова поставил больному клизму и вышел наружу.
В темной дали спало Заречье, нигде не видно было огонька. Тишина была полная, только собаки лаяли, да где-то стучала трещотка ночного сторожа. А над головою бесчисленными звездами
сияло чистое, синее
небо; Большая Медведица ярко выделялась на западе…
В темноте показалась черная фигура.
Солнца еще не было видно за горами, но
небо сияло розовато-золотистым светом, и угасавший месяц белым облачком стоял над острой вершиной Кара-Агача. Дикие горы были вокруг, туманы тяжелыми темно-лиловыми облаками лежали на далеких отрогах.
В ущелье была тишина.
Заезды, вы, звезды!
Широко, привольно,
Прекрасно, просторно
Вам там,
в небесах!
Скажите ж мне, звезды.
Зачем вы
сияете,
Будто бы что-то
Мне тут обещаете?..
Я долго сегодня бродил за городом.
Небо сияло. Горячие лучи грызли почерневшие, хрящеватые бугры снега
в отрогах лощин, и неуловимый зеленый отблеск лежал на блеклых лугах. Я ходил, дышал, перепрыгивая через бурлящие ручьи. Вольный воздух обвевал лицо. Лучи сквозь пригретую одежду пробирались к коже, все тело напитывалось ликующим, звенящим светом… Как хорошо! Как хорошо!
Спускались сумерки. Мелкий, сухой снег суетливо падал с
неба. Я остался один с собою, и
в душе опять зашевелился притихший
в разговорах ужас. На Большой Московской
сияло электричество, толпы двигались мимо освещенных магазинов. Люди для чего-то гуляли, покупали
в магазинах, мчались куда-то
в гудящих трамваях. Лохматый часовщик, с лупою
в глазу, сидел, наклонившись над столиком. Зачем все?
Перечитала Лелька написанное, вырвала страницу вместе с выпискою о марсельской стачке, разорвала на мелкие кусочки и выбросила
в окошко. Край
неба над соснами
сиял неугасным светом. Лелька
в колебании постояла у окна и вышла из комнаты.
Когда же Вечный воззовет меня к себе, последняя молитва моя, чтобы
в минуты смерти
просияло надо мною прежнее, знакомое
небо моей юности и рука единственного земного друга захватила на сердце последнюю искру жизни, этот последний завет ему любви моей.
Был ранний зимний день. Морозило.
Небо было безоблачно и звезды
сияли как-то особенно ярко.
В городе было тихо, лишь изредка кое-где слышался визг санных полозьев.