Неточные совпадения
— Ах, не слушал бы! — мрачно проговорил князь, вставая
с кресла и как бы желая уйти, но останавливаясь в дверях. — Законы есть, матушка, и если ты уж
вызвала меня на это, то я тебе
скажу, кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против таких молодчиков всегда были и есть! Да-с, если бы не было того, чего не должно было быть, я — старик, но я бы поставил его на барьер, этого франта. Да, а теперь и лечите, возите к себе этих шарлатанов.
Вронский в первый раз испытывал против Анны чувство досады, почти злобы за ее умышленное непонимание своего положения. Чувство это усиливалось еще тем, что он не мог выразить ей причину своей досады. Если б он
сказал ей прямо то, что он думал, то он
сказал бы: «в этом наряде,
с известной всем княжной появиться в театре — значило не только признать свое положение погибшей женщины, но и бросить
вызов свету, т. е. навсегда отречься от него».
― Я решительно не понимаю его, ―
сказал Вронский. ― Если бы после твоего объяснения на даче он разорвал
с тобой, если б он
вызвал меня на дуэль… но этого я не понимаю: как он может переносить такое положение? Он страдает, это видно.
— Ну-с, ну-с, какая ваша теория? —
сказал с улыбкой Катавасов Левину, очевидно
вызывая его на спор. — Почему частные люди не имеют права?
То был приятный, благородный,
Короткий
вызов, иль картель:
Учтиво,
с ясностью холодной
Звал друга Ленский на дуэль.
Онегин
с первого движенья,
К послу такого порученья
Оборотясь, без лишних слов
Сказал, что он всегда готов.
Зарецкий встал без объяснений;
Остаться доле не хотел,
Имея дома много дел,
И тотчас вышел; но Евгений
Наедине
с своей душой
Был недоволен сам собой.
На
вызов этот ответило не более десятка голосов. Обгоняя Самгина, толкая его, женщина в сером халате,
с повязкой «Красного Креста» на рукаве, громко
сказала...
— Можно, да — не надо, —
сказала она удивительно просто и этим
вызвала у него лирическое настроение, —
с этим настроением он и слушал ее.
Самгин почувствовал, что его фигура
вызывает настороженное молчание или же неприязненные восклицания. Толстый человек
с большой головой и лицом в седой щетине оттянул подтяжку брюк и отпустил ее, она так звучно щелкнула, что Самгин вздрогнул, а человек успокоительно
сказал...
Вспомнив эту сцену, Клим
с раздражением задумался о Томилине. Этот человек должен знать и должен был
сказать что-то успокоительное, разрешающее, что устранило бы стыд и страх. Несколько раз Клим — осторожно, а Макаров — напористо и резко пытались затеять
с учителем беседу о женщине, но Томилин был так странно глух к этой теме, что
вызвал у Макарова сердитое замечание...
— Знаешь, я
с первых дней знакомства
с ним чувствовала, что ничего хорошего для меня в этом не будет. Как все неудачно у меня, Клим, —
сказала она, вопросительно и
с удивлением глядя на него. — Очень ушибло меня это. Спасибо Лиде, что
вызвала меня к себе, а то бы я…
— Нехорошо сделали
с нами, ваше благородие, — глухим басом
сказал лысый старик, скрестив руки, положив широкие ладони на плечи свои, — тяжелый голос его
вызвал разнообразное эхо; кто-то пробормотал...
А на другой день Безбедов
вызвал у Самгина странное подозрение: всю эту историю
с выстрелом он рассказал как будто только для того, чтоб
вызвать интерес к себе; размеры своего подвига он значительно преувеличил, — выстрелил он не в лицо голубятника, а в живот, и ни одна дробинка не пробила толстое пальто. Спокойно поглаживая бритый подбородок и щеки, он
сказал...
Никонова наклонила голову, а он принял это как знак согласия
с ним. Самгин надеялся
сказать ей нечто такое, что поразило бы ее своей силой, оригинальностью,
вызвало бы в женщине восторг пред ним. Это, конечно, было необходимо, но не удавалось. Однако он был уверен, что удастся, она уже нередко смотрела на него
с удивлением, а он чувствовал ее все более необходимой.
— Пробовал прежде, не удалось, а теперь… зачем? Ничто не
вызывает, душа не рвется, ум спит покойно! —
с едва заметной горечью заключил он. — Полно об этом…
Скажи лучше, откуда ты теперь?
— Ничего, —
сказал он, — вооружаться твердостью и терпеливо, настойчиво идти своим путем. Мы не Титаны
с тобой, — продолжал он, обнимая ее, — мы не пойдем,
с Манфредами и Фаустами, на дерзкую борьбу
с мятежными вопросами, не примем их
вызова, склоним головы и смиренно переживем трудную минуту, и опять потом улыбнется жизнь, счастье и…
— Полноте притворяться, полноте! Бог
с вами, кузина: что мне за дело? Я закрываю глаза и уши, я слеп, глух и нем, — говорил он, закрывая глаза и уши. — Но если, — вдруг прибавил он, глядя прямо на нее, — вы почувствуете все, что я говорил, предсказывал, что, может быть,
вызвал в вас… на свою шею —
скажете ли вы мне!.. я стою этого.
«А когда после? — спрашивала она себя, медленно возвращаясь наверх. — Найду ли я силы написать ему сегодня до вечера? И что напишу? Все то же: „Не могу, ничего не хочу, не осталось в сердце ничего…“ А завтра он будет ждать там, в беседке. Обманутое ожидание раздражит его, он повторит
вызов выстрелами, наконец, столкнется
с людьми,
с бабушкой!.. Пойти самой,
сказать ему, что он поступает „нечестно и нелогично“… Про великодушие нечего ему говорить: волки не знают его!..»
— Подай я вам милостыню, —
сказала она вдруг твердо, — и вы отмстите мне за нее потом еще пуще, чем теперь грозите, потому что никогда не забудете, что стояли предо мною таким нищим… Не могу я слышать от вас угроз! — заключила она почти
с негодованием, чуть не
с вызовом посмотрев на него.
— Кабы умер — так и слава бы Богу! — бросила она мне
с лестницы и ушла. Это она
сказала так про князя Сергея Петровича, а тот в то время лежал в горячке и беспамятстве. «Вечная история! Какая вечная история?» —
с вызовом подумал я, и вот мне вдруг захотелось непременно рассказать им хоть часть вчерашних моих впечатлений от его ночной исповеди, да и самую исповедь. «Они что-то о нем теперь думают дурное — так пусть же узнают все!» — пролетело в моей голове.
—
Скажите, князь, — вылетел я вдруг
с вопросом, — не находите вы смешным внутри себя, что я, такой еще «молокосос», хотел вас
вызвать на дуэль, да еще за чужую обиду?
— Беспременно
скажи про нас, — говорила ей старуха Меньшова, в то время как Маслова оправляла косынку перед зepкалом
с облезшей наполовину ртутью, — не мы зажгли, а он сам, злодей, и работник видел; он души не убьет. Ты
скажи ему, чтобы он Митрия
вызвал. Митрий всё ему выложит, как на ладонке; а то что ж это, заперли в зàмок, а мы и духом не слыхали, а он, злодей, царствует
с чужой женой, в кабаке сидит.
Она, знаете, услыхала, что я
с вам знакома, —
сказала Маслова, вертя головой и взглядывая на него, — и говорит: «
скажи ему, пусть, — говорит, — сына
вызовут, он им всё расскажет».
Но Маслова не отвечала своим товаркам, а легла на нары и
с уставленными в угол косыми глазами лежала так до вечера. В ней шла мучительная работа. То, что ей
сказал Нехлюдов,
вызывало ее в тот мир, в котором она страдала и из которого ушла, не поняв и возненавидев его. Она теперь потеряла то забвение, в котором жила, а жить
с ясной памятью о том, что было, было слишком мучительно. Вечером она опять купила вина и напилась вместе
с своими товарками.
Что надобно было бы сделать
с другим человеком за такие слова?
вызвать на дуэль? но он говорит таким тоном, без всякого личного чувства, будто историк, судящий холодно не для обиды, а для истины, и сам был так странен, что смешно было бы обижаться, и я только мог засмеяться: — «Да ведь это одно и то же», —
сказал я.
— Говорите о финансах, но не говорите о нравственности, я могу принять это за личность, я вам уже
сказал это в комитете. Если же вы будете продолжать, я… я не
вызову вас на дуэль (Тьер улыбнулся). Нет, мне мало вашей смерти, этим ничего не докажешь. Я предложу вам другой бой. Здесь,
с этой трибуны, я расскажу всю мою жизнь, факт за фактом, каждый может мне напомнить, если я что-нибудь забуду или пропущу. И потом пусть расскажет свою жизнь мой противник!
— Это, господа, сто тысяч, —
сказала Настасья Филипповна, обращаясь ко всем
с каким-то лихорадочно-нетерпеливым
вызовом, — вот в этой грязной пачке.
—
С первым краешком солнца я улягусь, князь, я
сказал; честное слово: увидите! — вскричал Ипполит. — Но… но… неужели вы думаете, что я не в состоянии распечатать этот пакет? — прибавил он,
с каким-то
вызовом обводя всех кругом глазами и как будто обращаясь ко всем безразлично. Князь заметил, что он весь дрожал.
Убеждение в чем? (О, как мучила князя чудовищность, «унизительность» этого убеждения, «этого низкого предчувствия», и как обвинял он себя самого!)
Скажи же, если смеешь, в чем? — говорил он беспрерывно себе,
с упреком и
с вызовом. — Формулируй, осмелься выразить всю свою мысль, ясно, точно, без колебания! О, я бесчестен! — повторял он
с негодованием и
с краской в лице, — какими же глазами буду я смотреть теперь всю жизнь на этого человека! О, что за день! О боже, какой кошмар!
И она, и Аглая остановились как бы в ожидании, и обе, как помешанные, смотрели на князя. Но он, может быть, и не понимал всей силы этого
вызова, даже наверно можно
сказать. Он только видел пред собой отчаянное, безумное лицо, от которого, как проговорился он раз Аглае, у него «пронзено навсегда сердце». Он не мог более вынести и
с мольбой и упреком обратился к Аглае, указывая на Настасью Филипповну...
Затем тотчас же, точно привидение из люка, появился ее сердечный друг, молодой полячок,
с высоко закрученными усами, хозяин кафешантана. Выпили вина, поговорили о ярмарке, о выставке, немножко пожаловались на плохие дела. Затем Горизонт телефонировал к себе в гостиницу,
вызвал жену. Познакомил ее
с теткой и
с двоюродным братом тетки и
сказал, что таинственные политические дела
вызывают его из города. Нежно обнял Сару, прослезился и уехал.
Павел подумал и
сказал. Николай Силыч,
с окончательно просветлевшим лицом, мотнул ему еще раз головой и велел садиться, и вслед за тем сам уже не стал толковать ученикам геометрии и
вызывал для этого Вихрова.
— Намедни, — продолжал Рыбин, —
вызвал меня земский, — говорит мне: «Ты что, мерзавец,
сказал священнику?» — «Почему я — мерзавец? Я зарабатываю хлеб свой горбом, я ничего худого против людей не сделал, — говорю, — вот!» Он заорал, ткнул мне в зубы… трое суток я сидел под арестом. Так говорите вы
с народом! Так? Не жди прощенья, дьявол! Не я — другой, не тебе — детям твоим возместит обиду мою, — помни! Вспахали вы железными когтями груди народу, посеяли в них зло — не жди пощады, дьяволы наши! Вот.
— А что господа? Господа-то у них, может, и добрые, да далече живут, слышь. На селе-то их лет, поди, уж двадцать не чуть; ну, и прокуратит немец, как ему желается. Года три назад, бают, ходили мужики жалобиться, и господа
вызывали тоже немца — господа, нече
сказать, добрые! — да коли же этака выжига виновата будет! Насказал, поди,
с три короба: и разбойники-то мужики, и нерадивцы-то! А кто, как не он, их разбойниками сделал?
В настоящем случае трудно даже
сказать, какого рода ответ дал бы герой мой на
вызов капитана, если бы сама судьба не помогла ему совершенно помимо его воли. Настенька, возвратившись
с кладбища, провела почти насильно Калиновича в свою комнату. Он было тотчас взял первую попавшуюся ему на глаза книгу и начал читать ее
с большим вниманием. Несколько времени продолжалось молчание.
— Николай Всеволодович, — повторила она, отчеканивая слова твердым голосом, в котором зазвучал грозный
вызов, — прошу вас,
скажите сейчас же, не сходя
с этого места: правда ли, что эта несчастная, хромая женщина, — вот она, вон там, смотрите на нее! — правда ли, что она… законная жена ваша?
— Все это оченно прекрасно-с, —
сказал он, — но у меня нет секунданта, и я, не зная здесь никого, не знаю, к кому обратиться; а потому не угодно ли вам будет приехать ко мне
с этим
вызовом в Москву, куда я вскоре уезжаю.
Положим, что пани Вибель прежде, еще до него, соскакивала
с сего пути; но она все-таки опять вернулась на этот путь, а он опять, так
сказать,
вызывал ее сделать козла в сторону.
— Эти порядки нам хорошо известны, — возразил сейчас же Творожков, не давая ему продолжать, — провинится гимназист, его в гимназии накажут, как по правилам следует; коли ему неймется, родителям дадут знать или там в гимназию
вызовут, классный наставник или там инспектор
скажет, в чем его вина; а уж как
с ним дома поступить, это родители сами знают, по ребенку глядя, ну и опять же по вине.
Странные мечты
вызывало у Матвея её бледное лицо и тело, непроницаемо одетое чёрной одеждой: ему казалось, что однажды женщина сбросит
с плеч своих всё тёмное и явится перед людьми прекрасная и чистая, как белая лебедь сказки, явится и, простирая людям крепкие руки,
скажет голосом Василисы Премудрой...
Рано утром она
вызвала к себе жениха, затворилась
с ним в гостиной, не приказала никого принимать и обратилась к испуганному и побледневшему Алексею Степанычу
с следующими словами: «Послушайте, я хочу объясниться
с вами откровенно,
сказать вам всё, что у меня лежит на сердце, и от вас требую того же.
— Слишком много для одного дня, —
сказала Биче, вздохнув. Она взглянула на меня мельком, тепло,
с легкой печалью; потом, застенчиво улыбнувшись,
сказала: — Пройдемте вниз.
Вызовем Ботвеля. Сегодня я должна раньше лечь, так как у меня болит голова. А та — другая девушка? Вы ее встретили?
Весь вечер пронесся в каком-то тумане. Я не помню, о чем шел разговор, что я сам говорил, — я даже не заметил, что Пепко куда-то исчез, и был очень удивлен, когда лакей подошел и
сказал, что он меня
вызывает в буфет. Пепко имел жалкий и таинственный вид. Он стоял у буфета
с рюмкой водки в руках.
Ариша молчала, не желая
сказать «слова». Это был
вызов на отчаянную борьбу, и Гордей Евстратыч еще сильнее привязывался к неподдававшейся невестке. Чтобы окончательно доконать ее, он
с дьявольской изобретательностью напустил на Аришу сладкогласного о. Крискента, который должен был обратить заблудшую душу на путь истины.
После симфонии начались нескончаемые
вызовы. Публика вставала
с мест и выходила чрезвычайно медленно, а Лаптев не мог уехать, не
сказавши жене. Надо было стоять у двери и ждать.
Так, однажды,
с намерением пошутить, он
сказал Петру: «Петр, ты не осетр», и это
вызвало общий смех, и сам он долго смеялся, довольный, что так удачно сострил.
— Однажды, провожая ее домой, он
сказал ей, что любит ее, хочет, чтобы она была его женой, и — был испуган тем впечатлением, которое
вызвали в ней его слова! пошатнувшись, точно он ударил ее, широко раскрыв глаза, бледная, она прислонилась спиною к стене, спрятав руки, и, глядя в лицо его, почти
с ужасом
сказала...
Мы уже
сказали, что конец этот кажется нам отрадным; легко понять, почему: в нем дан страшный
вызов самодурной силе, он говорит ей, что уже нельзя идти дальше, нельзя долее жить
с ее насильственными, мертвящими началами.
«Вот
с такой женой не пропадёшь», — думал он. Ему было приятно: сидит
с ним женщина образованная, мужняя жена, а не содержанка, чистая, тонкая, настоящая барыня, и не кичится ничем перед ним, простым человеком, а даже говорит на «вы». Эта мысль
вызвала в нём чувство благодарности к хозяйке, и, когда она встала, чтоб уйти, он тоже вскочил на ноги, поклонился ей и
сказал...
— Ну, что же вы? — хладнокровно
вызывая его, спросила она. Потом усмехнулась и
с торжеством
сказала: — Возражать мне нельзя, потому что я
сказала истину!
Вечерами, когда он сидел в большой комнате почти один и вспоминал впечатления дня, — всё ему казалось лишним, ненастоящим, всё было непонятно. Казалось — все знают, что надо жить тихо, беззлобно, но никто почему-то не хочет
сказать людям секрет иной жизни, все не доверяют друг другу, лгут и
вызывают на ложь. Было ясно общее раздражение на жизнь, все жаловались на тяжесть её, каждый смотрел на другого, как на опасного врага своего, и у каждого недовольство жизнью боролось
с недоверием к людям.