Неточные совпадения
Один прислал шкатулку, черную, лакированную, с золотыми
рельефами храмов, беседок, гор, деревьев.
Тут были лавки с материями, мебельные; я любовался на китайскую мебель, о которой говорил выше, с
рельефами и деревянной мозаикой.
Маленькая, едва заметная тропинка, служившая нам путеводной нитью, все время кружила: она переходила то на один берег реки, то на другой. Долина становилась все у же и у же и вдруг сразу расширилась.
Рельеф принял неясный, расплывчатый характер. Это были верховья реки Такунчи. Здесь 3 ручья стекались в одно место. Я понял, что нахожусь у подножия Сихотэ-Алиня.
Здесь
рельеф представляется в виде холмов с длинными пологими скатами.
День был ясный, солнечный, но холодный. Мне страшно надоела съемка, и только упорное желание довести ее до конца не позволяло бросить работу. Каждый раз, взяв азимут, я спешно зарисовывал ближайший
рельеф, а затем согревал руки дыханием. Через час пути мы догнали какого-то мужика. Он вез на станцию рыбу.
Они отдавливаются, как и буквы,
рельефом, причем тоны обозначаются отдельными знаками и ставятся в один ряд, как строчки книги.
Стоило только немного прищурить глаза, и весь
рельеф местности выступал с такой выпуклостью, точно он был вылеплен из гипса.
Тут были темные бронзовые блюда с
рельефами, виды Ниццы и Рейна на столах, старинные бра, японские статуэтки, но все эти поползновения на роскошь и моду только оттеняли ту безвкусицу, о которой неумолимо кричали золоченые карнизы, цветистые обои, яркие бархатные скатерти, плохие олеографии в тяжелых рамах.
Жестяная лампочка, стоявшая на другом табурете, словно робея и не веря в свои силы, лила жиденький мелькающий свет на ее широкие плечи, красивые, аппетитные
рельефы тела, на толстую косу, которая касалась земли.
Производить съемку тоже становилось трудно, надо было зарисовывать
рельеф в горизонталях, смотреть под ноги, обходить опасные места и ощупывать палкой лед чуть ли не на каждом шагу.
Огонь нерешительно облизывает язычками черные сучья, потом вдруг, словно по команде, охватывает их и освещает в багровый цвет лица, дорогу, белую холстину с ее
рельефами от рук и ног мертвеца, образок…
Новый роман Гончарова (с которым я лично познакомился только летом следующего, 1870, года в Берлине) захватывал меня в чтении больше, чем я ожидал сам. Может быть, оттого, что я так долго был на чужбине (с января 1867 года) и русская жизнь в обстановке волжской природы, среди которой я сам родился, получала в моем воображении яркие краски и
рельефы.
Ту же типичность и
рельеф замысла и выполнения выказывал он в гоголевском Яичнице. Эта роль оставалась одною из его «коронных» ролей.