Эта, окончившаяся пагубно и для Новгорода, и для самого грозного опричника, затея была рассчитана, во-первых, для сведения старых счетов «царского любимца» с новгородским архиепископом Пименом, которого, если не забыл читатель, Григорий Лукьянович считал укрывателем своего непокорного сына Максима, а во-вторых, для того, чтобы открытием мнимого важного заговора доказать необходимость жестокости для обуздания предателей, будто бы единомышленников князя Владимира Андреевича, и тем успокоить просыпавшуюся по временам, в светлые промежутки гнетущей болезни, совесть царя, несомненно видевшего глубокую
скорбь народа по поводу смерти близкого царского родича от руки его венценосца, — скорбь скорее не о жертве, неповинно, как были убеждены и почти открыто высказывали современники, принявшей мученическую кончину, а о палаче, перешедшем, казалось, предел возможной человеческой жестокости.
Неточные совпадения
Казалось,
народ мою грусть разделял,
Молясь молчаливо и строго,
И голос священника
скорбью звучал,
Прося об изгнанниках бога…
Убогий, в пустыне затерянный храм!
В нем плакать мне было не стыдно,
Участье страдальцев, молящихся там,
Убитой душе необидно…
Весной многоводной
Ты не так заливаешь поля,
Как великою
скорбью народной
Переполнилась наша земля, —
Где
народ, там и стон…
Что тебе эта
скорбь вопиющая,
Что тебе этот бедный
народ?
И слова князя Владимира, что «Руси есть веселие пити», и вековой обычай, и суровый климат, и недостаточное питание, и тяжкий физический труд, и беспрерывная нужда и
скорбь, и недостаток образованности, и отсутствие невинных развлечений, доступных
народу, — все способствует развитию в мужике наклонности к водке…
— А то как же? — ответила знахарка. — Без креста, без молитвы ступить нельзя!.. Когда травы сбираешь, корни копаешь — от Господа дары принимаешь… Он сам тут невидимо перед тобой стоит и ангелам велит помогать тебе… Велика тайна в том деле, красавица!.. Тут не суетное и ложное — доброе, полезное творится, — Богу во славу, Божьему
народу во здравие, от лютых
скорбей во спасение.
И тем, кто не слушал, мой также привет!
Дай Бог полевать им не даром!
Дай князю без горя прожить много лет,
Простому
народу без нужды и бед,
Без
скорби великим боярам...
Народ видел эту
скорбь, видел эти слезы. Быть может, никогда еще не был он так близок
народу, так высоко популярен, как в эти тяжкие минуты всенародной беды. Не было такой непереходной преграды, которая бы не преодолелась, не было такой великой жертвы, которая не принеслась бы
народом, с восторгом несокрушимой силы и любви, с охотой доброй воли, по единому его слову.
Все мысли, все взоры были теперь прикованы к лицу государя. Это лицо было бледно и величественно. Оно было просто искренно и потому таким теплым, восторженным и благоговейным чувством поражало души людские. Оно было понятно
народу. Для
народа оно было свое, близкое, кровное, родное. Сквозь кажущееся спокойствие в этом бледном лице проглядывала
скорбь глубокая, проглядывала великая мука души. Несколько крупных слез тихо скатилось по лицу государя…
Летописцы не говорят о
скорби и слезах
народа — славят единственно дела умершего, благодаря небо за такого самодержца!
И ты из окон твоей золотой кареты видел только золото да парчу, но не видел правды, не видел того, что ты должен был видеть, не видел нужды и
скорби твоего
народа…
— Да, да! — вскричал король. — Обрати меня в птицу, милая Лара. Я хочу видеть нужды и
скорби моего
народа!
Скорбь епископа о побеге всех именитых друзей была велика, но он не мог предаваться ей долго в отчаянии: собранный на его дворе черный
народ настойчиво требовал пищи, и епископ поспешил немедленно распустить со двора
народ, пригласив всех опять прийти завтра и обещаясь всем, что с утра на дворе будут для всех изготовлены в изобилии пища и питье с растворенным вином.