Неточные совпадения
Ну как же-с, счастье его может устроить, в университете содержать, компаньоном сделать в конторе, всю судьбу его обеспечить; пожалуй, богачом впоследствии будет, почетным, уважаемым, а может быть, даже
славным человеком окончит
жизнь!
Он в лицах проходит историю
славных времен, битв, имен; читает там повесть о старине, не такую, какую рассказывал ему сто раз, поплевывая, за трубкой, отец о
жизни в Саксонии, между брюквой и картофелем, между рынком и огородом…
Нечего сказать,
славная задача
жизни!
— Слышал я про это, голубчик, неоднократно слышал от людей. Что говорить, дело великое и
славное; все предано человеку волею Божиею; недаром Бог вдунул в него дыхание
жизни: «Живи и познай».
Эти стихи не главные в своем эпизоде, они только предисловие к тому, как та
славная Катя мечтает о своей
жизни с Ваней; но мои мысли привязались именно к ним.
В одной коротенькой главе, в три страницы разгонистого письма, уместилась вся
жизнь генерала Утробина, тогда как об одном пятнадцатилетнем
славном губернаторстве можно было бы написать целые томы.
Он не пощадил ничего… даже этого
славного воспоминания моей
жизни!
— Знаете, иногда такое живет в сердце, — удивительное! Кажется, везде, куда ты ни придешь, — товарищи, все горят одним огнем, все веселые, добрые,
славные. Без слов друг друга понимают… Живут все хором, а каждое сердце поет свою песню. Все песни, как ручьи, бегут — льются в одну реку, и течет река широко и свободно в море светлых радостей новой
жизни.
Шагом доехали они до недалекой заставы, а там пустились крупной рысью по шоссе. Погода была
славная, прямо летняя; ветер струился им навстречу и приятно шумел и свистал в их ушах. Им было хорошо: сознание молодой, здоровой
жизни, свободного, стремительного движения вперед охватывало их обоих; оно росло с каждым мигом.
Запылала радость в груди Серебряного. Взыграло его сердце и забилось любовью к свободе и к
жизни. Запестрели в его мыслях и леса, и поля, и новые
славные битвы, и явился ему, как солнце, светлый образ Елены.
Да, с богом! Свобода, новая
жизнь, воскресенье из мертвых… Экая
славная минута!
— Да, молодое,
славное, смелое дело. Смерть,
жизнь, борьба, падение, торжество, любовь, свобода, родина… Хорошо, хорошо. Дай Бог всякому! Это не то что сидеть по горло в болоте да стараться показывать вид, что тебе все равно, когда тебе действительно, в сущности, все равно. А там — натянуты струны, звени на весь мир или порвись!
«Посвятив краткую, но наполненную
славными деяниями
жизнь свою на службу отечеству, Александр Ильич Бибиков по всей справедливости заслужил уважение и признательность соотечественников; они не престанут воспоминать с почтением полезные обществу дела сего знаменитого мужа и благословлять его память.
Песня на берегу моря уже умолкла, и старухе вторил теперь только шум морских волн, — задумчивый, мятежный шум был
славной второй рассказу о мятежной
жизни. Всё мягче становилась ночь, и всё больше разрождалось в ней голубого сияния луны, а неопределенные звуки хлопотливой
жизни ее невидимых обитателей становились тише, заглушаемые возраставшим шорохом волн… ибо усиливался ветер.
—
Славный табак! — возразил помощник чрез минуту, которую он провел между
жизнью и смертью, нюхнув большую щепотку сухой светло-зеленой пыли.
Славное это занятие —
жизнь… для того, кто смотрит на нее дружески, просто…
Пенза явилась опять повторным кругом моей
жизни. Я бросил трактирную
жизнь и дурачества, вроде подвешивания квартального на крюк, где была люстра когда-то, что описано со слов Далматова у Амфитеатрова в его воспоминаниях, и стал бывать в семейных домах, где собиралась
славная учащаяся молодежь.
Вышневский. Да, на чердаке, за куском черного хлеба.
Славное утешение! С голоду восхвалять свою добродетель и ругать товарищей и начальников за то, что они умели устроить свою
жизнь и живут в довольстве, семейно и счастливо. Прекрасно! Тут и зависть пособит.
Видя в вас первых людей
жизни, самых трудящихся и любящих труды свои, видя в вас людей, которые всё сделали и всё могут сделать, — вот я всем сердцем моим, с уважением и любовью к вам поднимаю этот свой полный бокал — за
славное, крепкое духом, рабочее русское купечество…
— Ах, не делайте этого! Пожалейте себя… Вы такой…
славный!.. Есть в вас что-то особенное, — что? Не знаю! Но это чувствуется… И мне кажется, вам будет ужасно трудно жить… Я уверена, что вы не пойдете обычным путем людей вашего круга… нет! Вам не может быть приятна
жизнь, целиком посвященная погоне за рублем… о, нет! Я знаю, — вам хочется чего-то иного… да?
— А мне нравится наш старый,
славный город! — говорил Смолин, с ласковой улыбкой глядя на девушку. — Такой он красивый, бойкий… есть в нем что-то бодрое, располагающее к труду… сама его картинность возбуждает как-то… В нем хочется жить широкой
жизнью… хочется работать много и серьезно… И притом — интеллигентный город… Смотрите — какая дельная газета издается здесь… Кстати — мы хотим ее купить…
Была в нем приятная и трогательная наивность, что-то прозрачное, детское; он все более напоминал мне
славного мужика из тех, о которых пишут в книжках. Как почти все рыбаки, он был поэт, любил Волгу, тихие ночи, одиночество, созерцательную
жизнь.
Душа его, окрашенная яркими красками юности, освещала
жизнь фейерверками
славных шуток, хороших песен, острых насмешек над обычаями и привычками людей, смелыми речами о грубой неправде
жизни.
Вся пансионская молодежь признавала его превосходство, и все, кто его знал, смотрели на Писарева как на будущего
славного писателя; его проза и стихи превозносились не только товарищами и начальством пансиона, но и всеми; театр, литература были его призваньем, страстью,
жизнью.
— Кто же знает?
Славная вам будет теперь
жизнь! Прощайте. Мне надобно еще к Бахтиарову. К матушке не заходить? Отчего она меня никогда не узнает?
— З-значит, мы с вами з-закутили! Люблю, черт! Не будь я штабс-капитан Рыбников, русский солдат, если я не люблю русских писателей!
Славный народ! Здорово пьют и знают
жизнь насквозь! Веселие Руси есть пити. А я, брат, здорово с утра дерябнул.
До встречи с ним я уже много видел грязи душевной, жестокости, глупости, — видел не мало и хорошего, настояще человечьего. Мною были прочитаны кое-какие
славные книги, я знал, что люди давно и везде мечтают о другом ладе
жизни, что кое-где они пробовали — и неутомимо пробуют — осуществить свои мечты, — в душе моей давно прорезались молочные зубы недовольства существующим, и до встречи с хозяином мне казалось, что это — достаточно крепкие зубы.
Я прочитал эту краткую заметку и подумал, что мне, может быть, удастся несколько яснее осветить причину, побудившую этого задумчивого человека уйти из
жизни, — я знал его. Пожалуй, я даже и не вправе промолчать о нем: это был
славный малый, а их не часто встречаешь на жизненном пути.
Нам казалось непонятным уверение Гоголя, что ему надобно удалиться в Рим, чтоб писать об России; нам казалось, что Гоголь не довольно любит Россию, что итальянское небо, свободная
жизнь посреди художников всякого рода, роскошь климата, поэтические развалины
славного прошедшего, все это вместе бросало невыгодную тень на природу нашу и нашу
жизнь.
Когда одни воспоминанья
О днях безумства и страстей
На место
славного названья
Твой друг оставит меж людей,
Когда с насмешкой ядовитой
Осудят
жизнь его порой,
Ты будешь ли его защитой
Перед бесчувственной толпой?
— Не горюй, братцы! Всё имеет свой конец — это самое главное достоинство
жизни. Пройдет зима, и снова будет лето…
Славное время, когда, говорят, и у воробья — пиво.
— Благодарность должна быть поощряема, друг мой, ибо она у людей редко встречается. Ты, должно быть,
славный малый, и хоть я совсем тебя не помню, но в кабак с тобой пойду с удовольствием и напьюсь за твои успехи в
жизни с наслаждением.
Народная поэзия, как видно, долго держалась своего естественного, простого характера, выражая сочувствие к обыденным страданиям и радостям и инстинктивно отвращаясь громких подвигов и величавых явлений
жизни,
славных и бесполезных.
— Трескотня риторическая! — проговорил мой бедный друг тоном наставника, — а есть хорошие места. Я, брат, без тебя сам попытался в поэзию пуститься и начал одно стихотворение: «Кубок
жизни» — ничего не вышло! Наше дело, брат, сочувствовать, не творить… Однако я что-то устал; сосну-ка я маленько — как ты полагаешь? Экая
славная вещь сон, подумаешь! Вся
жизнь наша — сон, и лучшее в ней опять-таки сон.
Не мы, о россияне несчастные, но всегда любезные нам братья! не мы, но вы нас оставили, когда пали на колена пред гордым ханом и требовали цепей для спасения поносной
жизни, [Поносная
жизнь — то есть позорная.] когда свирепый Батый, видя свободу единого Новаграда, как яростный лев, устремился растерзать его смелых граждан, когда отцы наши, готовясь к
славной битве, острили мечи на стенах своих — без робости: ибо знали, что умрут, а не будут рабами!..
Он был отличный студент по математике; пылкий, неустрашимый, предприимчивый и в то же время человек с железной волей — он бы наделал много
славного, если бы смерть не пресекла рановременно его
жизни.
Напротив, он должен был безостановочно идти вперед, наслаждаясь
жизнью и совершая
славные дела.
Иван Иванович (садится рядом с Сашей). Я всегда здоров. Во всю
жизнь мою ни разу не был болен… Давно уж я вас не видел! Каждый день все собираюсь к вам, внучка повидать да с зятьком свет белый покритиковать, да никак не соберусь… Занят, ангелы мои! Позавчера хотел к вам поехать, новую двустволочку желал показать тебе, Мишенька, да исправник остановил, в преферанс засадил…
Славная двустволочка! Аглицкая, сто семьдесят шагов дробью наповал… Внучек здоров?
— «Господи Исусе Христе, сыне Божий, помилуй нас. Аминь. Радостей райских и преблаженныя
жизни в горних искательнице, святопочивших,
славных и добропобедных…»
Моя бедная Мария, потом Юлико, мой племянник, последний отпрыск
славного рода, оба умершие от одного и того же недуга, страшной чахотки… потом свет моей
жизни, моя кроткая полночная звездочка, моя родная дочурка Нина… и наконец, эта жизнерадостная, полная
жизни и молодости чета родителей малютки-Нины…
Потому и чаем второго,
славного и страшного Христова пришествия, которое явится катастрофическим переломом в
жизни мира, концом теперешнего зона.
— Вовсе даже нехорошо, ваше благородие. Сколько на свете этого самого народу, который, значит, заместо того, чтобы жить способно, прямо сказать — терпит… Вот хоть бы китайца взять или негру эту самую… Вовсе собачья
жизнь. Однако и за работу пора, ваше благородие! — промолвил Бастрюков, улыбаясь своей
славной улыбкой, и снова принялся за прерванную разговором работу — сплеснивать веревку.
Так вот: когда Я смотрел на твою
жизнь оттуда (пойдем на компромисс и назовем это «из-за границы»), она виделась Мною как
славная и веселая игра неумирающих частиц.
— Ты обезумел, мальчик; две тысячи — против сорока тысяч! Нет, соколенок, мы не смеем дарить им свою
жизнь, a с ней и занятые позиции… Надо держаться, пока не придут наши… Надо удержать наши траншеи до появления
славного юнакского войска… Удержать — чего бы это нам ни стоило.
Как признательна была её душа братьям этих людей, тем
славным воинам-богатырям, готовым бесстрашно отдать свои
жизни ради защиты угнетенных славянских братьев.
А я смотрю на нее, и тихая радость овладевает мною; и я думаю о том, какая она
славная девушка, и как много в
жизни хорошего, и… и как хорошо умирать…
Мне не спится по ночам. Вытягивающая повязка на ноге мешает шевельнуться, воспоминание опять и опять рисует недавнюю картину. За стеною, в общей палате, слышен чей-то глухой кашель, из рукомойника звонко и мерно капает вода в таз. Я лежу на спине, смотрю, как по потолку ходят тени от мерцающего ночника, — и хочется горько плакать. Были силы, была любовь. А
жизнь прошла даром, и смерть приближается, — такая же бессмысленная и бесплодная… Да, но какое я право имел ждать лучшей и более
славной смерти?
Ее все полюбили, потому что нельзя было ее не любить, — такая она была
славная, милая. Но я ее любила больше всех. И она мне платила тем же. Одним словом, мы стали друзьями на всю
жизнь.
Славные дни провела я в лазарете, даже тоска по дому как-то сглаживалась и перестала проявляться прежними острыми порывами. Иногда меня охватывала даже непреодолимая жажда пошалить и попроказничать. Ведь мне было только 11 лет, и
жизнь била во мне ключом.
—
Жизнь наша! Одначе, братцы, я тово… пойду… Оторопь берет. Боюсь мертвецов пуще всего, родимые мои… Ведь вот, скажи на милость! Покеда этот человек жив был, не замечали его, теперь же, когда он мертв и тлену предается, мы трепещем перед ним, как перед каким-нибудь
славным полководцем или преосвященным владыкою…
Жизнь наша! Что ж, его убили, что ли?