Неточные совпадения
Поп с поспешностию и с какой-то чрезвычайно сжатой молитвой хватил винную рюмку
сладкой водки, взял крошечный верешок хлеба в
рот, погрыз его и в ту же минуту выпил другую и потом уже тихо и продолжительно занялся ветчиной.
Голова после вчерашнего у меня туго стянута бинтами. И так: это не бинты, а обруч; беспощадный, из стеклянной стали, обруч наклепан мне на голову, и я — в одном и том же кованом кругу: убить Ю. Убить Ю, — а потом пойти к той и сказать: «Теперь — веришь?» Противней всего, что убить как-то грязно, древне, размозжить чем-то голову — от этого странное ощущение чего-то отвратительно-сладкого во
рту, и я не могу проглотить слюну, все время сплевываю ее в платок, во
рту сухо.
— Бог их ведает! Я спрашивал: ребята смеются, говорят: так, слышь, родятся. И что за кушанья? Сначала горячее подадут, как следует, с пирогами, да только уж пироги с наперсток; возьмешь в
рот вдруг штук шесть, хочешь пожевать, смотришь — уж там их и нет, и растаяли… После горячего вдруг чего-то
сладкого дадут, там говядины, а там мороженого, а там травы какой-то, а там жаркое… и не ел бы!
Оно было вкусное,
сладкое, шипело во
рту и приятно щекотало горло.
В углу около изразцовой печи отворилась маленькая дверь, в комнату высунулась тёмная рука, дрожа, она нащупала край лежанки, вцепилась в него, и, приседая, бесшумно выплыл Хряпов, похожий на нетопыря, в сером халате с чёрными кистями. Приставив одну руку щитком ко лбу, другою торопливо цапаясь за углы шкафов и спинки стульев, вытянув жилистую шею, открыв чёрный
рот и сверкая клыками, он, качаясь, двигался по комнате и говорил неизменившимся ехидно-сладким, холодным говорком...
Жадный, толстогубый
рот Натальи возбуждал в нём чувство, близкое страху. Она вела себя бойчее всех, её низкий
сладкий голос тёк непрерывною струёю, точно патока, и все мужчины смотрели на неё, как цепные собаки на кость, которую они не могут достать мохнатыми лапами.
Только ночью, с усталыми, изломанными членами, он забывался
сладкой грезой. Но в пять часов утра голос дневального «шоштая
рота, вставай!» да звук барабана или рожка, наяривавшего утреннюю зорю, погружал его снова в неприглядную действительность солдатской жизни.
Цыганок захохотал, но во
рту становилось все
слаще, и вдруг как-то странно начали неметь ноги. Все же, выйдя на двор, он сумел крикнуть...
Когда явились ночью в камеру, чтобы везти Цыганка на казнь, он засуетился и как будто ожил. Во
рту стало еще
слаще, и слюна набиралась неудержимо, но щеки немного порозовели, и в глазах заискрилось прежнее, немного дикое лукавство. Одеваясь, он спросил чиновника...
— Благодарю тебя, мой царь, за все: за твою любовь, за твою красоту, за твою мудрость, к которой ты позволил мне прильнуть устами, как к
сладкому источнику. Дай мне поцеловать твои руки, не отнимай их от моего
рта до тех пор, пока последнее дыхание не отлетит от меня. Никогда не было и не будет женщины счастливее меня. Благодарю тебя, мой царь, мой возлюбленный, мой прекрасный. Вспоминай изредка о твоей рабе, о твоей обожженной солнцем Суламифи.
Но она сама изгибает назад спину на грудь Соломона. Губы ее рдеют над блестящими зубами, веки дрожат от мучительного желания. Соломон приникает жадно устами к ее зовущему
рту. Он чувствует пламень ее губ, и скользкость ее зубов, и
сладкую влажность ее языка и весь горит таким нестерпимым желанием, какого он еще никогда не знал в жизни.
Склонив гибкую шею под ее живот и изогнув кверху морду, жеребенок привычно тычет губами между задних ног, находит теплый упругий сосок, весь переполненный
сладким, чуть кисловатым молоком, которое брызжет ему в
рот тонкими горячими струйками, и все пьет и не может оторваться.
Опять странный звук вылетел изо
рта Короткова. Он пошатнулся, ощутил на своих губах что-то
сладкое и мягкое, и огромные зрачки оказались у самых глаз Короткова.
Он уложил учителя на кровать, облепил ему
рот и нос, как маской, гигроскопической ватой и стал напитывать ее эфиром.
Сладкий, приторный запах сразу наполнил горло и легкие учителя. Ему представилось, что он сию же минуту задохнется, если не скинет со своего лица мокрой ваты, и он уже ухватился за нее руками, но фельдшер только еще крепче зажал ему
рот и нос и быстро вылил в маску остатки эфира.
— Чудак человек, вы вкусу не понимаете. Женщине тридцать пять лет, самый расцвет, огонь… телеса какие! Да будет вам жасминничать — она на вас, как кот на сало, смотрит. Чего там стесняться в родном отечестве? Запомните афоризм: женщина с опытом подобна вишне, надклеванной воробьем, — она всегда
слаще… Эх, где мои двадцать лет? — заговорил он по-театральному, высоким блеющим горловым голосом. — Где моя юность! Где моя пышная шевелюра, мои тридцать два зуба во
рту, мой…
— Будни, — со
сладкой потяготой зевая и набожно крестя разинутый
рот, лениво промолвил Феклист Митрич. — Кому теперь у нас по улицам шляться?.. Всяк при своем деле — кто работает, кто отдыхает… Хоша и до меня доведись — нешто стал бы я теперь по улицам шманяться, ежели б не нужное дело… Не праздник седни, чтобы слоны-то продавать.
Получилась
сладкая вкусная медово-маковая масса, одним своим видом уже прельщавшая лакомку. Оглянувшись на Жилинского и убедившись, что тот ничего не замечает, занятый наблюдением над чистившими рыбу Дуней и Олей, Маша проворно поднесла ложку ко
рту и добросовестнейшим образом облизала прилипшую к ней
сладкую массу. Медовое тесто пришлось ей по вкусу… Еще раз погрузила ложку и еще раз отведала понравившегося ей лакомства…
Сладкая масса сама так и таяла во
рту…
На этот раз нас угощали мужики, и мы все пили, — даже те, кто никогда не брал в
рот капли вина, должны были выпить по две или по три полурюмки
сладкой водки.
— А ты бы сихарки курил, милый человек! — заговорил Чикин, скривив
рот и подмигивая. — Я так всё сихарки дома курю: она
слаще!
Слюнки полились у Ивана Алексеича. Он позавтракал, ел сейчас
сладкое, но аппетит поддался раздраженью. Гадость ведь в сущности это крошево на бумаге. А вкусно смотреть. За вишневым квасом пошли кусочки мозгов. За мозгами съедены были два куска арбуза, сахаристого, с мелкими, рыхло сидевшими зернами, который так и таял под нёбом все еще разгоряченного
рта.
Конечно, это было непроходимо глупо, и сегодняшняя моя ложь была бы искуснее, я уже чувствую во
рту ее
сладкий, хлороформенный, наркотический вкус.
Знать ли, что спокойствие и безопасность моя и семьи, все мои радости и веселья покупаются нищетой, развратом и страданиями миллионов, — ежегодными виселицами, сотнями тысяч страдающих узников и миллионом оторванных от семей и одуренных дисциплиной солдат, городовых и урядников, которые оберегают мои потехи заряженными на голодных людей пистолетами; покупать ли каждый
сладкий кусок, который я кладу в свой
рот или
рот моих детей, всем тем страданием человечества, которое неизбежно для приобретения этих кусков; или знать, что какой ни есть кусок — мой кусок только тогда, когда он никому не нужен и никто из-за него не страдает.
Марковна набирает полную ложечку варенья, нерешительно, словно порох, подносит ко
рту и, покосившись на Павла Васильича, ест; тотчас же ее лицо покрывается
сладкой улыбкой, такой же
сладкой, как само варенье.