Неточные совпадения
Ученики, знающие всю эту историю (порой по
рассказам своих отцов), предаются посторонним занятиям, зубрят
следующие уроки, играют в пуговицы и перья.
Мыльников с намерением оставил до
следующего дня
рассказ о том, как был у Зыковых и Карачунского, — он рассчитывал опохмелиться на счет этих новостей и не ошибся. Баушка Лукерья сама послала Оксю в кабак за полштофом и с жадным вниманием прослушала всю болтовню Мыльникова, напрасно стараясь отличить, где он говорит правду и где врет.
И он еще не успевал кончить, как
следующий торопился со своим
рассказом.
В
следующий раз предложен был
рассказ о происшествии, случившемся в загородном саду.
— Да, одной моей хорошей знакомой, в память уважения, дружбы и… Но
следующий мой
рассказ непременно будет посвящен вам, дорогой Диодор Иванович, вам, мой добрый и высокоталантливый учитель!
На
следующий день в «Русских ведомостях» я написал подробнейший
рассказ Болдохи, с указанием места, где лежит в речке шкаф.
Свой
рассказ я закончил мечтами о будущем, напирая главным образом на то, что устойчивая немецкая кровь в
следующем поколении исправит неровности и всполохи русской.
В другой раз, за обедом у одного из почетнейших лиц города, я услышал от соседа
следующий наивный
рассказ о двоеженстве нашего амфитриона.
Помнится, одна крестьянка, рассказывая при мне про внезапную смерть своей дочери во время обеда, так и заливалась и не могла продолжать начатого
рассказа, как только произносила
следующую фразу: «Я ей говорю: Фекла?
Ко времени, о котором я упоминаю только для связи
рассказа, появился весьма красивый и самонадеянный актер Славин; последний, желая блеснуть общим образованием, издал книгу афоризмов, состоящую из бесспорных истин, вроде: Шекспир велик, Шиллер вдохновенен и т. д. Наконец последовал его бенефис в Гамлете, а затем и
следующее стихотворение Дьякова...
Об известной в свое время красавице Ал. Льв. Бржесской я могу только сказать, что она была дочерью красивой вдовы Добровольской, у которой было два сына, служивших: один в Черноморском флоте, а другой в Петербурге в министерстве народного просвещения. Полагаю, что Ал. Фед., женившись на Добровольской и получивши за нею 30 тыс. приданого, скоро вышел в отставку и уехал с женою за границу. Как молодая чета смотрела в то время на жизнь, можно судить из
следующего его
рассказа за послеобеденной чашкой кофе.
В
рассказах Глинки (композитора) занесен
следующий факт. Однажды покойный литератор Кукольник, без приготовлений, «необыкновенно ясно и дельно» изложил перед Глинкой историю Литвы, и когда последний, не подозревая за автором «Торквато Тассо» столь разнообразных познаний, выразил свое удивление по этому поводу, то Кукольник отвечал: «Прикажут — завтра же буду акушером».
Из ее бессвязного
рассказа я понял
следующее: часов в одиннадцать вечера, когда Гаврило Степаныч натирал грудь какой-то мазью, она была в кухне; послышался страшный треск, и она в первую минуту подумала, что это валится потолок или молния разбила дерево. Вбежав в спальню, она увидела, что Гаврило Степаныч плавал в крови на полу; он имел еще настолько силы, что рукой указал на окно и прошептал...
Барыня эта, конечно, много и горячо будет всем рассказывать о корыстолюбии наших врачей. И удивительно, с какою уверенностью в своей правоте распространяют свои
рассказы подобные люди и с каким сочувствием встречает общество эти
рассказы. В № 248 «Рижского вестника» за 1894 год было помещено письмо в редакцию
следующего содержания...
Рассказ прерывался. Начиналась ссора. А на
следующий вечер та же история. Девочки забирались с ногами на постель Киры, и она еще больше изловчалась в своих фантастических повествованиях.
Учитель словесности уже не так верил в мои таланты. В
следующем учебном году я, не смущаясь, однако, приговором казанского профессора, написал нечто вроде продолжения похождений моего героя, и в довольно обширных размерах. Место действия был опять Петербург, куда я не попадал до 1855 года. Все это было сочинено по разным повестям и очеркам, читанным в журналах, гораздо больше, чем по каким-нибудь устным
рассказам о столичной жизни.
Какой контраст с тем, что мы видим (в последние 20 лет в особенности) в карьере наших беллетристов. Все они начинают с
рассказов и одними
рассказами создают себе громкое имя. Так было с Глебом Успенским, а в особенности с Чеховым, с Горьким и с авторами
следующих поколений: Андреевым, Куприным, Арцыбашевым.
Теперь мне неожиданно захотелось переложить в стихи
рассказ из хрестоматии Ходобая. Когда сочинилось четыре стиха с рифмами, я подбодрился и стал сочинять дальше. С неделю сочинял. Старался, потел, падал духом и опять подбадривался. Оживить
рассказ не хватало фантазии, и я рабски старался держаться подлинника. В результате всех трудов получилось
следующее замечательное произведение...
Если бы
рассказ был хорош, то редактор просил бы его оставить до
следующего сборника.
Совместительство у нас есть очень старое и очень важное зло. Даже когда по существу как будто ничему не мешает, оно все-таки составляет зло, — говорил некоторый знатный и правдивый человек и при этом рассказал
следующий, по моему мнению, небезынтересный анекдотический случай из старого времени. — Дело идет о бывшем министре финансов, известном графе Канкрине. Я записал этот
рассказ под свежим впечатлением, прямо со слов рассказчика, и так его здесь и передам, почти теми же словами, как слышал.
Всякий купивший у нас не менее чем на 50 р., выбирает и получает бесплатно одну из
следующих пяти вещей: чайник из британского металла, сто визитных карточек, план города Москвы, чайницу в виде нагой китаянки и книгу „Жених удивлен, или Невеста под корытом“,
рассказ Игривого Весельчака».
В числе
рассказов, слышанных Олениным о Павле Петровиче, был
следующий, обошедший все петербургские гостиные, случай, происшедший с генерал-прокурором графом Самойловым.
Мы сказали, что все сделалось внимание; надо пояснить, что, прежде чем настоящий
рассказ оковал общее внимание, был еще
следующий прелюдий.
По крайней мере, часть себя хочу оставить на родине. Пусть частью этой будет повесть моей жизни, начертанная в
следующих строках.
Рассказ мой будет краток; не утомлю никого изображением своих страданий. Описывая их, желаю, чтобы мои соотечественники не проклинали хоть моей памяти. Я трудился для них много, так много сам любил их! Друзья! помяните меня в своих молитвах…
Захваченный своим
рассказом, я, признаюсь, не обратил должного внимания на странное поведение моей посетительницы: потеряв всякую сдержанность, она хватала мои руки с тем, чтобы в
следующее мгновение резко оттолкнуть их, плакала и, пользуясь каждой паузой в моей речи, умоляла...
В Чернском же уезде за это время моего отсутствия, по
рассказам приехавшего оттуда моего сына, произошло
следующее: полицейские власти, приехав в деревню, где были столовые, запретили крестьянам ходить в них обедать и ужинать; для верности же исполнения те столы, на которых обедали, разломали, — и спокойно уехали, не заменив для голодных отнятый у них кусок хлеба ничем, кроме требования безропотного повиновения.