«Сквозь волнистые туманы пробирается луна…» — опять пробирается, как кошка, как воровка, как огромная волчица в стадо спящих баранов (бараны… туманы…). «На печальные поляны льет печальный свет она…» О, Господи, как печально, как дважды печально, как безысходно, безнадежно печально, как навсегда припечатано — печалью, точно Пушкин этим повторением печаль луною как печатью к поляне припечатал. Когда же я доходила до: «Что-то
слышится родное в вольных песнях ямщика», — то сразу попадала в...
Неточные совпадения
— Батюшки, да ведь это наша Афросиньюшка! —
послышался где-то недалеко плачевный женский крик. — Батюшки, спасите! Отцы
родные, вытащите!
Мне
слышалась в них только дань тем традициям родственности, которые предписывают во что бы то ни стало встречать"доброго
родного"шумными изъявлениями радостного празднословия.
Из толпы, стоявшей вокруг,
слышались вопли жен, матерей, детей,
родных истязуемого и всех тех, которые были отобраны для наказания.
Брат Христиан, как странно и как ново
Мне речь твоя звучит! Не думал я,
Чтоб можно было полюбить кого,
Не знаючи иль не видав. Но правда
Мне
слышится в твоих словах, и вместе
В них будто что-то чуется
родное;
И хорошо с тобой мне, Христиан,
Так хорошо, как будто после долгой
Разлуки я на родину вернулся.
И Ксенья вот задумалась, смотри!
Ей казалось, что она торгует лесом уже давно-давно, что в жизни самое важное и нужное это лес, и что-то
родное, трогательное
слышалось ей в словах: балка, кругляк, тес, шелевка, безымянка, решетник, лафет, горбыль…
Слышатся в них и глухой, перекатный шум
родных лесов, и тихий всплеск
родных волн, и веселые звуки весенних хороводов, и последний замирающий лепет родителя, дающего детям предсмертное благословение, и сладкий шепот впервые любимой девушки, и нежный голос матери, когда, бывало, погруженная в думу о судьбе своего младенца, заведет она тихую, унылую песенку над безмятежной его колыбелью…
Мне казалось, что я снова в Гори, милом далеком Гори… в
родном Джаваховском доме, среди друзей,
родных, любимых… Мне
слышался ропот зурны и стон джианури, чудились любимые лица…
А на третьей гусянке неистовый вопль
слышится: «Батюшки, буду глядеть!.. отцы
родные, буду доваривать! батюшки бурлаченьки, помилуйте!.. родимые, помилуйте!» То бурлацкая артель самосудом расправляется с излюбленным кашеваром за то, что подал на ужин не проваренную как следует пшенную кашу…
Они прошли в глубь рощи, в такое место, откуда их нельзя было видеть. Незнакомка медленно откинула вуаль. Она была не особенно молода, лет за тридцать, но лицо ее, с темными, жгучими глазами, обладало своеобразной прелестью. Такое же очарование было в ее голосе. Хотя она и понижала его почти до шепота, но в нем все-таки
слышались глубокие, мягкие ноты. Она говорила по-русски совершенно бегло, но с иностранным акцентом, что доказывало, что этот язык не был ей
родным.
— Рады стараться! Веди нас, отец наш
родной! Веди, веди. Умрем за царя! Ура! —
слышались возгласы воодушевленных солдат в ответ на речь любимого полководца.