Неточные совпадения
— Да, мой друг, — продолжала
бабушка после минутного молчания, взяв в руки один из двух платков, чтобы утереть показавшуюся
слезу, — я часто думаю, что он не может ни ценить, ни понимать ее и что, несмотря на всю ее доброту, любовь к нему и старание скрыть свое горе — я очень хорошо знаю это, — она не может быть с ним счастлива; и помяните мое слово, если он не…
Бабушка не ответила, выжимая
слезы из глаз маленьким платочком, обшитым кружевами.
Толстую, добрейшую
бабушку свою, которая как-то даже яростно нянчилась с ним, он доводил до
слез, подсыпая в табакерку ей золу или перец, распускал петли чулков, сгибал вязальные спицы, бросал клубок шерсти котятам или смазывал шерсть маслом, клеем.
— Я не пойду за него,
бабушка: посмотрите, он и плакать-то не умеет путем! У людей
слезы по щекам текут, а у него по носу: вон какая
слеза, в горошину, повисла на самом конце!..
— А ловко, мастерски подобрал! — поощрял Райский. Марфенька смеялась до
слез, и даже Вера улыбалась.
Бабушка села опять.
У Марфеньки на глазах были
слезы. Отчего все изменилось? Отчего Верочка перешла из старого дома? Где Тит Никоныч? Отчего
бабушка не бранит ее, Марфеньку: не сказала даже ни слова за то, что, вместо недели, она пробыла в гостях две? Не любит больше? Отчего Верочка не ходит по-прежнему одна по полям и роще? Отчего все такие скучные, не говорят друг с другом, не дразнят ее женихом, как дразнили до отъезда? О чем молчат
бабушка и Вера? Что сделалось со всем домом?
— Я верю вашей дружбе, Иван Иванович. Благодарю вас, — говорила она, утирая
слезы. — Мне немного легче… и было бы еще легче, если б… не
бабушка.
Долго шептали они, много раз
бабушка крестила и целовала Марфеньку, пока наконец та заснула на ее плече.
Бабушка тихо сложила ее голову на подушку, потом уже встала и молилась в
слезах, призывая благословение на новое счастье и новую жизнь своей внучки. Но еще жарче молилась она о Вере. С мыслью о ней она подолгу склоняла седую голову к подножию креста и шептала горячую молитву.
— И я добра вам хочу. Вот находят на вас такие минуты, что вы скучаете, ропщете; иногда я подкарауливал и
слезы. «Век свой одна, не с кем слова перемолвить, — жалуетесь вы, — внучки разбегутся, маюсь, маюсь весь свой век — хоть бы Бог прибрал меня! Выйдут девочки замуж, останусь как перст» и так далее. А тут бы подле вас сидел почтенный человек, целовал бы у вас руки, вместо вас ходил бы по полям, под руку водил бы в сад, в пикет с вами играл бы… Право,
бабушка, что бы вам…
— А! если так, если он еще, — заговорила она с дрожью в голосе, — достает тебя, мучает, он рассчитается со мной за эти
слезы!..
Бабушка укроет, защитит тебя, — успокойся, дитя мое: ты не услышишь о нем больше ничего…
Райский видел, что по лицу
бабушки потекла медленно
слеза и остановилась, как будто застыла. Старуха зашаталась и ощупью искала опоры, готовая упасть…
И
бабушку жаль! Какое ужасное, неожиданное горе нарушит мир ее души! Что, если она вдруг свалится! — приходило ему в голову, — вон она сама не своя, ничего еще не зная! У него подступали
слезы к глазам от этой мысли.
У Веры закапали
слезы. Она прижалась головой к плечу
бабушки.
Райский еще раз рассмеялся искренно от души и в то же время почти до
слез был тронут добротой
бабушки, нежностью этого женского сердца, верностью своим правилам гостеприимства и простым, указываемым сердцем, добродетелям.
Бабушка была тронута до
слез.
Вера задумывалась. А
бабушка, при каждом слове о любви, исподтишка глядела на нее — что она: волнуется, краснеет, бледнеет? Нет: вон зевнула. А потом прилежно отмахивается от назойливой мухи и следит, куда та полетела. Опять зевнула до
слез.
Вера слушала в изумлении, глядя большими глазами на
бабушку, боялась верить, пытливо изучала каждый ее взгляд и движение, сомневаясь, не героический ли это поступок, не великодушный ли замысел — спасти ее, падшую, поднять? Но молитва, коленопреклонение,
слезы старухи, обращение к умершей матери… Нет, никакая актриса не покусилась бы играть в такую игру, а
бабушка — вся правда и честность!
— Люблю, — вполголоса сказала
бабушка, — ох, как люблю! — прибавила она со вздохом, и даже
слезы было показались у нее, — она и не знает: авось узнает когда-нибудь…
— Да, соловей, он пел, а мы росли: он нам все рассказал, и пока мы с Марфой Васильевной будем живы — мы забудем многое, все, но этого соловья, этого вечера, шепота в саду и ее
слез никогда не забудем. Это-то счастье и есть, первый и лучший шаг его — и я благодарю Бога за него и благодарю вас обеих, тебя, мать, и вас,
бабушка, что вы обе благословили нас… Вы это сами думаете, да только так, из упрямства, не хотите сознаться: это нечестно…
Бабушка молча слушала рыдания и платком стирала ее
слезы, не мешая плакать и только прижимая ее голову к своей груди и осыпая поцелуями.
Так застала ее
бабушка, неодетую, необутую, с перстнями на пальцах, в браслетах, в брильянтовых серьгах и обильных
слезах. Она сначала испугалась, потом, узнав причину
слез, обрадовалась и осыпала ее поцелуями.
Но когда настал час — «пришли римляне и взяли», она постигла, откуда пал неотразимый удар, встала, сняв свой венец, и молча, без ропота, без малодушных
слез, которыми омывали иерусалимские стены мужья, разбивая о камни головы, только с окаменелым ужасом покорности в глазах пошла среди павшего царства, в великом безобразии одежд, туда, куда вела ее рука Иеговы, и так же — как эта
бабушка теперь — несла святыню страдания на лице, будто гордясь и силою удара, постигшего ее, и своею силою нести его.
—
Бабушка! — говорил он, заливаясь
слезами и целуя у ней руку.
— Не поминай этого и не тревожь себя напрасно! — говорила
бабушка, едва сдерживаясь сама и отирая ей
слезы рукой, — ведь мы положили никогда не говорить об этом…
Поехали. Мать несколько раз обернулась, взмахивая платком,
бабушка, опираясь рукою о стену дома, тоже трясла в воздухе рукою, обливаясь
слезами, дед тоже выдавливал пальцами
слезы из глаз и ворчал отрывисто...
Осторожно вынув раму, дед понес ее вон,
бабушка распахнула окно — в саду кричал скворец, чирикали воробьи; пьяный запах оттаявшей земли налился в комнату, синеватые изразцы печи сконфуженно побелели, смотреть на них стало холодно. Я
слез на пол с постели.
Крыша мастерской уже провалилась; торчали в небо тонкие жерди стропил, курясь дымом, сверкая золотом углей; внутри постройки с воем и треском взрывались зеленые, синие, красные вихри, пламя снопами выкидывалось на двор, на людей, толпившихся пред огромным костром, кидая в него снег лопатами. В огне яростно кипели котлы, густым облаком поднимался пар и дым, странные запахи носились по двору, выжимая
слезы из глаз; я выбрался из-под крыльца и попал под ноги
бабушке.
Бабушка слезла с печи и стала молча подогревать самовар, а дядя Петр, не торопясь, говорил...
Меня очень поразили
слезы и крики беззаботного дяди. Я спросил
бабушку, отчего он плакал и ругал и бил себя.
Бабушка стала смеяться, сотрясаясь всем телом, потом понюхала табаку, вытерла
слезы и продолжала, отрадно вздохнув...
Теперь ясно было видно, что он плачет, — глаза его были полны
слез; они выступали сверху и снизу, глаза купались в них; это было странно и очень жалостно. Он бегал по кухне, смешно, неуклюже подпрыгивая, размахивал очками перед носом своим, желая надеть их, и всё не мог зацепить проволоку за уши. Дядя Петр усмехался, поглядывая на него, все сконфуженно молчали, а
бабушка торопливо говорила...
Потом он вошел в кухню встрепанный, багровый и усталый, за ним —
бабушка, отирая полою кофты
слезы со щек; он сел на скамью, опершись руками в нее, согнувшись, вздрагивая и кусая серые губы, она опустилась на колени пред ним, тихонько, но жарко говоря...
Бабушка с искренними, радостными
слезами обняла моего отца и мать, перекрестилась и сказала: «Ну, слава богу!
Бабушка, беспрестанно со
слезами вспоминая дедушку, кушала довольно; она после обеда, по обыкновению, легла уснуть, а мать и отец принялись распоряжаться своим помещением в доме.
Она повела нас в горницу к дедушке, который лежал на постели, закрывши глаза; лицо его было бледно и так изменилось, что я не узнал бы его; у изголовья на креслах сидела
бабушка, а в ногах стоял отец, у которого глаза распухли и покраснели от
слез.
Сурка с товарищами встретил нас на дворе веселым, приветным лаем; две девчонки выскочили посмотреть, на кого лают собаки, и опрометью бросились назад в девичью; тетушка выбежала на крыльцо и очень нам обрадовалась, а
бабушка — еще больше: из мутных, бесцветных и как будто потухших глаз ее катились крупные
слезы.
—
Бабушка! я не буду просить у него прощения ни за что… — сказал я, вдруг останавливаясь, чувствуя, что не в состоянии буду удержать
слез, давивших меня, ежели скажу еще одно слово.
— Боже мой, ежели бы она видела это! — сказала
бабушка, отворачиваясь от меня и отирая показавшиеся
слезы. — Ежели бы она видела… все к лучшему. Да, она не перенесла бы этого горя, не перенесла бы.
Вспоминая рассказы Натальи Савишны о том, что душа усопшего до сорока дней не оставляет дома, я мысленно после смерти ношусь невидимкой по всем комнатам бабушкиного дома и подслушиваю искренние
слезы Любочки, сожаления
бабушки и разговор папа с Августом Антонычем.
Девочки, в особенности Катенька, с радостными, восторженными лицами смотрят в окно на стройную фигуру садящегося в экипаж Володи, папа говорит: «Дай бог, дай бог», — а
бабушка, тоже притащившаяся к окну, со
слезами на глазах, крестит Володю до тех пор, пока фаэтон не скрывается за углом переулка, и шепчет что-то.
Сверстов немедля же полез на голбец, и Иван Дорофеев, влезши за ним, стал ему светить лучиной.
Бабушка была совсем засохший, сморщенный гриб. Сверстов повернул ее к себе лицом. Она только простонала, не ведая, кто это и зачем к ней влезли на печь. Сверстов сначала приложил руку к ее лбу, потом к рукам, к ногам и,
слезая затем с печи, сказал...
—
Бабушка! что ж это такое будет! — почти сквозь
слезы жалуется старшая из девиц, — что ж это дядя с нами делает!
Его частые похвалы жизни и эти стеклянные
слезы были неприятны мне, —
бабушка моя хвалила жизнь убедительнее, проще, не так навязчиво.
— Сейчас я все сделаю по закону, — сказал солдат, уходя, а
бабушка, стирая
слезы с лица, говорила...
Зотушка наклонился к руке Фени, и на эту горячую руку посыпались из его глаз крупные
слезы… Вот почему он так любил эту барышню Феню и она тоже любила его!.. Вот почему он сердцем слышал сгущавшуюся над ее головой грозу, когда говорил, что ей вместе с
бабушкой Татьяной будут большие
слезы… А Феню точно облегчило невольно сделанное признание. Она дольше обыкновенного осталась в сознании и ласкала своего дядю, как ушибившегося ребенка.
— Я сам, барышня Фенюшка, плачу обо всех, часто плачу… А
бабушке Татьяне скажи от меня, что ее
слезы еще впереди, большие
слезы.
Раньше
бабушка Татьяна не теряла надежды уладить как-нибудь дело Нюши и Алешки Пазухина, а теперь она сама была против этого брака, благо и девка стала забывать понемногу: девичье горе да девичьи
слезы, как вешний дождь, — высохнут.
Тронутая этим участием и прозорливостью Владимира Петровича,
бабушка Татьяна рассказала ему подробно о том, как она, вкупе с о. Крискентом, хотела устроить такое примирение, воспользовавшись «гласом девственницы», а вместо того только загубила Феню. При этом воспоминании Татьяна Власьевна, конечно, всплакнула и сквозь
слезы, вытирая свои потухшие глаза кончиком передника, проговорила...
— Ведь это грешно, наконец, Зотушка, — увещевала упрямого божьего человека Феня. —
Бабушка Татьяна много
слез из-за тебя пролила…
—
Бабушка, да ведь там сидят чужие, осудят, пожалуй… — объясняла Нюша со
слезами.