Неточные совпадения
— Ну, а если эта красавица обратит на него внимание, несмотря на то что он так ничтожен, стоит в углу и злится, потому что «маленький», и вдруг предпочтет его всей толпе окружающих ее обожателей, что тогда? — спросил я вдруг с самым
смелым и вызывающим видом.
Сердце мое застучало.
Прекрасная Елена,
Хочу спросить у вас, у женщин, лучше
Известны вам сердечные дела:
Ужли совсем не стало той отваги
В
сердцах мужчин, не стало тех речей,
Пленительно-лукавых,
смелых взоров,
Которыми неотразимо верно,
Бывало, мы девиц и жен прельщали?
Прекрасная Елена, укажи,
Кого избрать из юных берендеев,
Способного свершить желанный подвиг?
Ее толкали в шею, спину, били по плечам, по голове, все закружилось, завертелось темным вихрем в криках, вое, свисте, что-то густое, оглушающее лезло в уши, набивалось в горло, душило, пол проваливался под ее ногами, колебался, ноги гнулись, тело вздрагивало в ожогах боли, отяжелело и качалось, бессильное. Но глаза ее не угасали и видели много других глаз — они горели знакомым ей
смелым, острым огнем, — родным ее
сердцу огнем.
Все это Калинович наблюдал с любопытством и удовольствием, как обыкновенно наблюдают и восхищаются сельскою природою солидные городские молодые люди, и в то же время с каким-то замираньем в
сердце воображал, что чрез несколько часов он увидит благоухающую княжну, и так как ничто столь не располагает человека к мечтательности, как езда, то в голове его начинали мало-помалу образовываться довольно
смелые предположения: «Что если б княжна полюбила меня, — думал он, — и сделалась бы женой моей… я стал бы владетелем и этого фаэтона, и этой четверки… богат… муж красавицы… известный литератор…
Чувство это было невольное уважение к Серебряному, которого
смелые поступки возмущали его самодержавное
сердце, а между тем не подходили под собственные его понятия об измене.
Если Термосесов знает, чего ликует
смелая и предприимчивая душа его, то не всуе же играет
сердце и Дарьи Николаевны и Препотенского.
Волны вставали и падали, как горы, и порой с замиранием
сердца Лозинский и другие пассажиры смотрели и не видели больше
смелого суденышка.
— Эх, Илья Макарыч! А еще вы художник, и „свободный художник“! А молодость, а красота, а коса золотая,
сердце горячее, душа
смелая! Мало вам адвокатов?
Нашлись добрые и
смелые люди, понимавшие материнское
сердце, которые обещали ей, что если дождь в ночь уймется и к утру хоть крошечку подмерзнет, то они берутся благополучно доставить ее на ту сторону и возьмут то, что она пожалует им за труды.
Никакая доброта
сердца, никакая благонамеренность, никакая прозорливость теоретическая не помогли бы Петру, если бы у него не было этого могучего характера, высказывавшегося часто неровно, порывисто, бурно, но всегда подвигавшего дело вперед решительным,
смелым толчком.
Много я слышал от нее про разные свадьбы, смерти, наследства, воровства-кражи и воровства-мошенничества, про всякий нагольный и крытый разврат, про всякие петербургские мистерии и про вас, про ваши назидательные похождения, мои дорогие землячки Леканиды Петровны, про вас, везущих сюда с вольной Волги, из раздольных степей саратовских, с тихой Оки и из золотой, благословенной Украины свои свежие, здоровые тела, свои задорные, но незлобивые
сердца, свои безумно
смелые надежды на рок, на случай, на свои ни к чему не годные здесь силы и порывания.
— Что так болит у Иуды? Кто приложил огонь к его телу? Он сына своего отдает собакам! Он дочь свою отдает разбойникам на поругание, невесту свою — на непотребство. Но разве не нежное
сердце у Иуды? Уйди, Фома, уйди, глупый. Пусть один останется сильный,
смелый, прекрасный Иуда!
Из всех униженных и оскорбленных в романе — он унижен и оскорблен едва ли не более всех; представить, как в его душе отражались эти оскорбления, что он выстрадал, смотря на погибающую любовь свою, с какими мыслями и чувствами принимался он помогать мальчишке-обольстителю своей невесты, какие бесконечные вариации любви, ревности, гордости, сострадания, отвращения, ненависти разыгрывались в его
сердце, что чувствовал он, когда видел приближение разрыва между своей невестой и ее любовником, — представить все это в живом подлинном рассказе самого оскорбленного человека, — эта задача
смелая, требующая огромного таланта для ее удовлетворительного исполнения.
Вот один из таких ее рассказов о тупейщике Аркадии, чувствительном и
смелом молодом человеке, который был очень близок ее
сердцу.
Я не отвечала, пуще всего боясь показаться недостаточно
смелой в глазах ненавистного адъютанта, но
сердце мое екнуло при виде этих мрачных стен, похожих на крепостные укрепления.
Прошло более двух недель со дня моего приключения в горах. Кости
Смелого были, должно-быть, давно растащены стараниями голодных волков и чекалок; новый друг сменил в моем
сердце погибшего коня. Алмаз сразу стал для меня незаменимым. Я гордилась им и лелеяла его. Конь был красив на диво и неспокоен, как настоящий дикарь. Я исподволь приучала его повиноваться мне и, странное дело, маленькой руке подростка Алмаз подчинялся охотнее, нежели сильным заскорузлым рукам наших казаков.
Да и гибель
Смелого не дает покоя, я чувствую свою вину, и на
сердце у меня тяжесть, ужасная тяжесть!
Выйди, Филирид, из священной пещеры,
И на
смелый дух, на великую мощь
Девы порадуйся. В схватке
Грозной бестрепетным вижу
Лик ее. Выше страданий
Дух свой она вознесла,
И неведом
сердцу страх.
Кто ее родил из смертных?
Ему и в голову не приходило, что он самое свежее свое бесчестие вез с самим собою, да и кто бы решился заподозреть в этом влаственную красоту Глафиры, взглянув на прилизанного Ропшина, в душе которого теперь было столько живой, трепещущей радости, столько юношеской гордости и тайной, злорадной насмешки над Висленевым, над Гордановым и над всеми
смелыми и ловкими людьми, чья развязность так долго и так мучительно терзала его юное, без прав ревновавшее
сердце.
— После Бодростиной это положительно второй
смелый удар, нанесенный обществу нашими женщинами, — объявил он дамам и добавил, что, соображая обе эти работы, он все-таки видит, что искусство Бодростиной выше, потому что она вела игру с многоопытным старцем, тогда как Казимира свершила все с молокососом; но что, конечно, здесь в меньшем плане больше смелости, а главное больше силы в натуре: Бодростина живая, страстная женщина, любившая Горданова
сердцем горячим и неистовым, не стерпела и склонилась к нему снова, и на нем потеряла почти взятую ставку.
Я слышал, как это
сердце билось, и чувствовал, что оно бьется для меня, меж тем как если бы оно было практичнее — ему никто не смел бы помешать воспользоваться своим правом биться еще для кого-нибудь другого, и при этой мысли я опять почувствовал Филиппа Кольберга — он вдруг из какого-то далека насторожил на меня свои
смелые, открытые глаза, которых я не мог ничем прогнать, — и только в ревнивом страхе сжал матушку и в ответ на ее ласки шептал ей...
Она — вылитый портрет брата и не мудрено, что Милица приняла ее за него. Те же честные открытые глаза,
смелые и живые, то же благородное умное лицо. Да, такой довериться можно. А слова исповеди, самой искренней, самой горячей рвутся из
сердца Милицы.
Вдруг слышит, кто-то назвал ее по имени. Голос знакомый, голос Владислава, но не тот
смелый, звучный, который некогда ласкал ее
сердце, а робкий, грустный, словно замогильный.
Но если намерение его игрушка, прихоть, то она прихоть, основанная на верных расчетах ума, на тонком знании
сердца человеческого, особенно твоего, — понимаешь ли? — а не на
смелом, безрассудном желании удовлетворить одной любви к чудесности.
Ночь с ее голубым небом, с ее зорким сторожем — месяцем, бросавшим свет утешительный, но не предательский, с ее туманами, разлившимися в озера широкие, в которые погружались и в которых исчезали целые колонны; усыпанные войском горы, выступавшие посреди этих волшебных вод, будто плывущие по ним транспортные, огромные суда; тайна, проводник — не робкий латыш, следующий под нагайкой татарина, — проводник
смелый, вольный, окликающий по временам пустыню эту и очищающий дорогу возгласом: «С богом!» — все в этом ночном походе наполняло
сердце русского воина удовольствием чудесности и жаром самонадеянности.
В ушах и
сердце ее отзывались
смелые истины, сказанные ее вельможами.
По мере того как Платонида Андреевна, скрепя свое
сердце, долее и долее удерживалась, противная сторона все становилась
смелее и уже начинала потряхивать раму без всякого опасения и без всякой осторожности.
По мере того, как Платонида Андревна, скрепя свое
сердце, долее и долее удерживалась, противная сторона все становилась
смелее и уже начинала потряхивать раму без всякого опасения и без всякой осторожности.